Аркадий Львов
Двор
КНИГА ТРЕТЬЯ
IX
Спозаранку, ни свет ни заря, Иона Чеперуха стучал кулаком в двери и требовал, чтобы Зиновий немедленно отворил. Едва ступив через порог, Иона закричал:
— Зюня, я тебе говорил, что Ланда вернется домой! Только что передавали по радио, что доктор Ланда не виноват и может вернуться домой.
— Ланда? Так и сказали по радио: доктор Ланда? — Зиновий стоял на одной ноге, держался рукой за дверь. — Батя, а ну дохни.
Иона дохнул, постоял секунду молча, чтобы сын мог разобраться, и громко воскликнул:
— Ну, теперь ты мне веришь! Сын, я тебе скажу больше: не только один доктор Ланда, а все другие доктора, которых взяли, тоже. Берия приказал, чтобы проверили, как идет следствие, и оказалось все наоборот: врачи не виноваты, а виноваты те, кто вел следствие. И теперь Берия приказал врачей выпустить, а тех, наоборот, посадить.
— Подожди, — остановил Зиновий, — ты говорил, что по радио называли доктора Ланду. Называли или не называли?
— Называли, не называли, — замахал руками Иона. — Какое это имеет значение. Я тебе повторяю: сказали, что врачи не виноваты и всех отпустят домой. И я тебе даю гарантию: через день-два Ланда будет дома.
Из-за стены раздался стук, чтобы не шумели так громко, не дают людям спать. Иона, вместо того чтобы понизить голос, как просили, расшумелся еще больше:
— Пушкарь, ты слышал своими ушами, повторять не надо: доктор Ланда возвращается домой.
Федя Пушкарь опять постучал, в этот раз громче. Иона понизил голос, можно было думать, этим ограничится, но Пушкарь воспользовался тишиной, чтобы вставить свое слово:
— Не кричи гоп, пока не перескочишь!
— Колхозник, — закричал весело в ответ Иона, — вертайся до своих коров и свиней, там будешь давать свои советы! А сегодня заходи вечером, позови Степу, выпьем за доктора Ланду и за Дегтяря, который не дожил!
Пушкарь ответил, хорошо, он зайдет, вчера он достал две большие тараньки и рыбца, привезли из Николаева, а горилку пусть обеспечит Иона.
Зиновий хотел усадить отца за стол, чтобы вместе позавтракать, а то до вечера, пока Пушкарь принесет свою тараньку, еще далеко, но Иона в ответ замахал руками, нету ни одной свободной минуты, надо бежать к Бирюку и напомнить этому фрицу, как он кричал на Чеперуху, что пойдет в энкавэдэ, и пусть там выведут биндюжника Чеперуху на чистую воду.
— Батя, не дури, — Зиновий пытался остановить отца, но тот уже захлопнул дверь, через открытую форточку можно было только услышать слова: этот берлинец еще попляшет на коленях и весь двор будет свидетель, как он просит, чтобы биндюжник Чеперуха простил его.
Слышно было, как в парадной цокают по чугунной лестнице тяжелые сапоги, и через минуту в утренней тишине на весь двор раздался голос Чеперухи:
— Эй, майор, открывай свои двери: телеграмма от полковника Ланды, чтобы майор Бирюк подготовил встречу!
Зиновий, когда услышал, набросил на себя макинтош, хотел немедленно подняться наверх, увести отца, иначе наверняка разразится скандал, и майор Бирюк будет прав на все сто процентов. Но вопреки ожиданиям никаких голосов — ни громких, ни тихих — больше не было, видно, хозяин открыл двери, впустил непрошеного гостя, и теперь разговор шел в квартире. Квартира есть квартира, и врываться, как его отец, спозаранку к соседу Зиновий не мог позволить себе, тем более по делу, которое к нему лично не имело отношения.
Слышно было, как Федя Пушкарь открыл свои двери, видимо, тоже стоял и прислушивался, но, поскольку шум прекратился, через пару минут захлопнул.
Катерина, нечесаная, в ночной рубахе, вышла из другой комнаты, уставилась на Зиновия:
— Ты чего караулишь? Слышала во сне папашин голос: своего друга Ланду звал. А тот, — Катерина засмеялась, — в ответ звал к себе: «Давай, Иона, сюда, здесь для тебя на нарах свободное место рядом, вдвоем веселее!» Дурень, — Катерина подошла, прижалась, — говорила тебе: Гизеллу все равно выселят, не спи, дергай в исполкоме за все ручки, пусть передадут квартиру офицеру-инвалиду Зиновию Чеперухе, семья четыре человека. Ну не можешь сам, скажи: не могу. Вдвоем будем теребить. Не хочешь вдвоем — сама пойду, одна.
Катерина взяла руками голову Зиновия, сказала, пусть не отворачивается, пусть смотрит в глаза, Зиновий сбросил руки, посмотрел внимательно в глаза, как будто испытывает, и произнес:
— Готовь, Катерина батьковна, хлеб-соль: полковник Ланда возвращается домой.
— Шутишь! — воскликнула Катерина.
— Шучу, — сказал Зиновий, включил радио, комната наполнилась звонкими пионерскими голосами: «И все мы в бой пойдем за власть Советов, все, как один, умрем в борьбе за это!» Катерина затрясла кулаками, пусть немедленно выключит свое радио, а то дети проснутся.
Но дети уже сами проснулись, выскочили оба из своей спальни и просили папу, чтобы не выключал радио, эту песню как раз вчера учили в детском саду, и воспитательница велела, чтобы все выучили наизусть, а кто не выучит, того поставят в угол, и будет стоять, пока не выучит.
Когда песня кончилась, диктор сказал, с первых дней апреля в нынешнем году по всей стране началась всенародная подготовка к празднованию годовщины со дня рождения Владимира Ильича Ленина. В Ульяновске, бывшем Симбирске, где Ильич провел свои детские и юные годы, организована выставка: «Ленин — вождь и создатель Коммунистической партии и Советского государства». На выставке широко представлены подлинники и копии документов, написанных лично Лениным.
Зиновий внимательно слушал, Катерина сказала, эти новости она уже слышала у себя в Улан-Удэ, когда принимали в пионеры, Зиновий не откликался, прослушал сообщения по стране до конца, Катерина насмешливо спросила, ну, где та байка, что Ланда возвращается домой, надо готовить хлеб-соль, Зиновий пропустил мимо ушей, на лице росло удивление, и громко произнес:
— Катерина, ты слышала, ни разу не назвали Сталина.
Катерина пожала плечами: а чего называть? Кто именинник, того назвали. Зиновий посмотрел внимательно, как раньше, как будто хотел прочитать в глазах, Катерина вдруг вспыхнула:
— Брось ты, Зиновий Ионыч, свои одесские штучки: есть чего сказать, говори, а читать в глазах, как покойный ваш Дегтярь, ты забудь это. Свято место пустовать не будет: ты не спеши занимать.
Катерина вся напряглась, дети смотрели испуганно, прижались один к другому, Зиновий неожиданно подмигнул, засмеялся, крикнул мальчикам весело:
— А ну-ка, дети, скажите своей маме медведице, что на дворе уже апрель, пора вылезать из берлоги!
— Мама, — закричали хором Гриша и Миша, — вылезай из своей берлоги: на дворе уже апрель!
Катерина схватила одного и другого за уши, мальчики, хотя лица скривились от боли, в один голос завопили, а нам не больно, в это время распахнулась дверь, влетел дед Чеперуха, вырвал внуков из рук Катерины, подставил свою седую голову и сказал, если так сильно неймется, пусть дерет за уши его, только раз-два, а то пора на работу, он не успеет рассказать про Бирюка и Бирючку, как те его кормили завтраком у себя дома.
Катерина, вместо того чтобы ответить свекру как надо за то, что подрывает авторитет матери перед детьми, вдруг сама развеселилась, как будто в самом деле смешно, и предложила Ионе, пусть еще расскажет, как хозяева уложили его между собой и поднесли в постель пол-литра.
Старый Чеперуха ответил, пол-литра не поднесли, а стопку таки поставили, и не одну, а две.
— Можете сказать, и три, — насмешливо повела плечами Катерина.
Чеперуха наморщил лоб, будто припоминает, загнул один палец, другой, третий и громко топнул ногой:
— Катерина, чтоб я так был здоров, ты права: таки не две, а три!
Зиновий нахмурился, видно, не нравилась вся сцена, Иона опять топнул ногой:
— Зюня, ты можешь быть гордый за своего папу. Твоя чалдонка угадала на все сто процентов: не две стопки, а три. Майор как раз успел сказать тост, что Бог любит троицу, но Бирючка выхватила прямо из рук, до вечера еще далеко, день только начинается, а с Чеперухой немного опоздала, так что получилось ровно три.
— Ровно три, — топнул ногой Гриша, за ним топнул Миша, — ровно три!
Мальчики прижались к деду, Иона поднял обоих на руки, как будто Первое мая или Седьмое ноября, и торжественно произнес:
— Внуки, запомните навсегда этот день! Сегодня майор Бирюк, герой Советского Союза, которому дали пост в самом Берлине, чтобы охранял нашу советскую власть, сказал вашему деду: «Иона Чеперуха, ты был прав насчет доктора Ланды, а я был неправ, и прошу тебя как солдат солдата не поминай меня лихом и прости!»
— Дед, — закричали Гриша и Миша, — он плохой, он на тебя кричал, пусть просит, пусть станет на колени, а ты скажи ему: не хочу простить!
— Внуки мои, — старый Чеперуха поцеловал одного и другого в щеки, громко крякнул, оба заложили пальцами уши, — внуки мои, человек не должен быть злой, не должен злиться. Человек может рассердиться, — Иона задумался, качнул головой, — да, рассердиться может, но злиться, держать злобу в душе не надо. Кто держит внутри злобу, тот себе портит жизнь и другим портит.
— Папаша, — сказала Катерина, — кончайте свою философию, здесь не хедер и не красный уголок.
— Катерина, — Иона подошел вплотную, положил руку на плечо, — откуда у молодой женщины столько желчи на людей? Пойди к доктору, проверься на камни, может быть, надо сделать операцию, пока не поздно.
— Не ваша забота, — Катерина наклонила голову, сбросила руку. — Не я садила вашего Ланду, но раз посадили, значит, было за что. Так просто, ни с того ни с сего, не садят.
— Дурочка, — сказал Иона, хотел опять положить руку на плечо, но Катерина уклонилась, — дурочка, вместо того чтобы вылеживаться по утрам и гадать на кофейной гуще, лучше вставай спозаранку, как встает Иона, и включи свой репродуктор.
— Тьфу, — сплюнула Катерина, — а горел бы он огнем, ваш репродуктор!
— Дед, — закричали хором Миша и Гриша, — а горел бы огнем твой репродуктор!
Катерина завела руку кверху, вроде собирается шлепнуть, но в это время постучал за стеной Федя Пушкарь:
— Эй, прекратите свой гармидер и слушайте, что говорит радио.
— О! — Иона поднял свой палец к потолку, все машинально посмотрели вслед, как будто ожидали голоса сверху, но голос шел сбоку из-за стены: Федя Пушкарь сделал как можно громче, чтобы соседи могли послушать вместе с ним.
Начало уже пропустили, но по смыслу легко можно было догадаться, что диктор — все узнали голос Левитана — говорит про врачей:
— …были арестованы неправильно, без каких-либо законных оснований… — В комнате у Пушкаря радио сильно затрещало, Зиновий быстро включил свой приемник и сразу нашел станцию. — Показания арестованных, якобы подтверждающие выдвинутые против них обвинения, получены работниками следственной части бывшего Министерства госбезопасности путем применения недопустимых и строжайше запрещенных советскими законами приемов следствия…
— Да где же здесь про вашего Ланду? — развела руками Катерина.
Старый Чеперуха, хотя никто не просил, подскочил к приемнику, сделал на полную громкость, так что теперь глухонемой мог услышать. Левитан говорил торжественным голосом, как во время войны, когда передавали приказы Верховного Главнокомандующего про победы наших войск над немцами и наступление на Берлин:
— Привлеченные по этому делу полностью реабилитированы, из-под стражи освобождены, а лица, виновные в неправильном ведении следствия, арестованы и привлечены к уголовной ответственности.
— Ах, сукины дети! — Иона хлопнул в ладони, Гриша и Миша тоже хлопнули и повторили вслед за дедом: — Ах, сукины дети!
Катерина схватила Гришу и Мишу, в один прием обоих, за уши, закричала, чтоб не повторяли уличные слова, старый Чеперуха наклонил голову, подставил прямо под руку, пусть хватает его, а на детей пусть руку не поднимает.
Катерина вдруг заплакала, набросилась на Зиновия:
— Что, христарадник, доигрался, дождемся, теперь молчишь, как истукан! Господи, за что, — Катерина затрясла руками, — за что, Господи!
— Чаддонка, — весело закричал Иона, — перестань свои кулацкие штуки, а то допросишься у Бога, что будешь опять, как та старуха в сказке про золотую рыбку, сидеть у разбитого корыта!
— Зиновий, — Катерина вытерла кулаком слезы, видно было, что уже взяла себя в руки, — ты скажи своему Ионе Аврумовичу, кто привык всю жизнь жить в нужнике, того в нужнике и похоронят, а я сама у отца-матери жила по-людски, и мои дети будут жить по-людски, а не только ваши Ланды да Гизеллы.
— Наши Ланды да Гизеллы? — переспросил Зиновий. — Что ты имеешь в виду?
— А то имею в виду, — скривилась Катерина, — что все люди имеют в виду, и нечего пялить зеньки, как солдат на вошь.
— Как солдат на вошь, как солдат на вошь! — обрадовались Гриша и Миша, подбежали к деду и спрятались за спиной.
— А ну, байстрюки, марш одеваться! — скомандовала Катерина.
— Подожди, — остановил Зиновий. — Я просил тебя объяснить, что ты имела в виду: какие наши Ланды да Гизеллы?
— Зюня, — встрял старый Чеперуха, — не придирайся к человеку: ничего она не имела в виду. Она просто повторяет то, что говорят другие: наши евреи умеют устраиваться. Да, — сказал Иона, — умеют. Но я хочу у тебя спросить, Катерина батьковна: ты говоришь, что живешь в нужнике, а по-моему, твой Зюнчик тоже сумел неплохо устроиться, и покойный Дегтярь был тысячу раз прав. А что касается нашего доктора Ланды, так пусть Иона Чеперуха не доживет до того дня, когда его внуки будут жить в квартире доктора Ланды, потому что доктора Ланду посадили в тюрьму. Кому нравится, пусть въезжает, а Иона Чеперуха, его сын и внуки на чужих костях в рай въезжать не будут.
— Только на своих биндюгах, — засмеялась Катерина. — У вас в Одессе, как послушать, так каждый биндюжник — Дюк Ришелье.
— Ерусалимские дворяне, — крикнул из-за стены Федя Пушкарь, — чумакам не свояки: ездют верхом на чужом горбу!
— Вот, — Катерина указала рукой на стену и поддела носком плинтус, чтоб сосед мог лучше услышать, — так и жить будем: пусть всякий Федя ухом приложится — да еще дырку в декорации просверлит.
За стеной послышался смех, но тут же оборвался: человек зашелся в сильном кашле и никак не мог унять.
— Федя, — постучал кулаком Иона, — а ты не затыкай себе рот: не дай Бог навсегда поперхнуться можно.
— А вы, Иона Аврумович, не волнуйтесь, — нарочно громко, чтоб хорошо было слышно за стеной, сказала Катерина. — Федя хоть подавится, а слово свое, где надо, скажет. За ним не пропадет. Раньше до Дегтяря да Малой бегал, а теперь на повышение пошел — прямо на Бебеля половичок сладили.
— Ну, чалдонка, ну, баба, — Иона развел руки, захватил Катерину в охапку, — вот за это я тебя люблю! Не то, что наши одесситки: только на мужа гаркают и своими ляжками трясут!
Катерина сделала вид, что увертывается, и закричала, вроде зовет на помощь:
— Мадам Малая! Мадам Малая!
Гриша и Миша схватили деда за штаны, как будто оттаскивают, чтобы помочь маме и, хором тоже закричали:
— Бабушка Малая! Бабушка Малая!
Самое удивительное, что тут же постучали в дверь, Зиновий едва успел отворить, и на пороге встала сама Клава Ивановна.
— Чтоб я так была здорова, — поклялась Клава Ивановна, — сердце подсказало мне, что Чеперухи меня ждут. Я сказала себе: Малая, хватит вылеживать свои боки — не надо ждать, пока позовут, а надо нагрянуть к людям как гром среди ясного неба, чтоб было настоящее чудо.
Клава Ивановна была в своем домашнем халате, из добротной серой байки, немного похоже на балахон, пояс, впопыхах забыла завязать, одним концом волочился по полу, Зиновий подобрал, быстро свернул в клубок, положил в карман халата. Клава Ивановна машинально схватилась рукой, как будто поймала воришку, но, оказалось, это был только хитрый маневр, чтобы отвлечь внимание хозяев: засунув руку в другой карман, Клава Ивановна немного нахмурилась, будто не может найти то, что ищет, но тут же, как фокусник в цирке, выдернула руку из кармана, подняла высоко над головой, в руке была бутылка, на дне лежал зубец чеснока и стручок красного перца.