Зиновий сказал, это никогда не было секретом, но Жора-профессор давно развлекает пассажиров в трамваях своими стихами, а никто не теребил его, не ограничивал, тем более не изолировал и не направлял на принудительное лечение. Стихи про Тито и Хрущева, как помирились и стали первыми друзьями, нравились всем, и никому не приходило в голову, что могут остановить, закрыть автору рот, потому что кому-то не по вкусу.
Наоборот, поддержал доктор Ланда, были по вкусу, больше того, народной своей, с ерническим оттенком, прямотой потрафляли и вкусу и самолюбию новых правдолюбов-златоустов, которые, что ни говорят, что ни делают, а все именем народа, все для блага народа. А когда про целину пошли тексты и рифмы — а на целине суховеи, оказалось, все, что поднялось из фунта, по ветру пустили! — понятно, стихи уже не потрафляли вкусу, не тешили слуха, а звучали злорадно, ядовито, как из уст уличного смутьяна: «Что посеем, то пожнем!»
— Жора-профессор, — сказал доктор Ланда, — собственно, не поэт, а версификатор. Но у него живое воображение, неожиданные ассоциации. Русская народная пословица «что посеешь, то и пожнешь» приобретает не вещий, а прямо зловещий смысл, когда провальный, скандальный результат уже известен каждому встречному-поперечному, так что и объяснять ничего не надо, все предугадано было в присказке нищего скомороха, юродивого с сумой: «Богатеем с каждым днем: что посеем, то пожнем!» Чезаре Ломброзо, известный итальянский психиатр и криминалист прошлого века, в своей книжке «Гениальность и помешательство» очень живо и обстоятельно разбирает феномен сумасшедших поэтов, которые часто выполняют с большой легкостью то, что затрудняет даровитейших нормальных людей. Жора-профессор, — засмеялся доктор Ланда, — в своем роде наше народное добро, наше общее достояние. Будем беречь его: не отдадим недругам — ни своим, ни чужим!
Катерине, когда Зиновий пересказал, о чем говорили с доктором Ландой, разговор не очень понравился. Хотя сама дала совет зайти, обсудить стихи Жоры-профессора с медицинской точки зрения, теперь укоряла себя:
— Леший дернул за язык! Да разве угадаешь наперед, как слово обернется. Хорошо, что вдвоем, с глазу на глаз, плели. Был бы жив Овсеич, обоих бы, — засмеялась Катерина, — по одному адресу, куда Макар телят не гонял!
— А ты времени не теряй, — сказал Зиновий, — сгоняй к Малой, к майору Бирюку, спроси совета, как быть: то ли ждать, пока кликнут, то ли самой впереди паровоза.
— Дурак ты мой, дурачок! — Катерина подошла, обняла Зиновия, поцеловала в висок. — Да мысли-то, слова, что ли, в голове у меня по моему велению на язык соскакивают? Жору-профессора, несчастного сумасшедшего, юродивого, химией накачали, он стал правильные стихи сочинять: «Суховеи-брадобреи, басурманы и злодеи! Говорит Хрущев Микита: ваша карта будет бита!» Человека с нормальными мозгами попробуй настрой, а тут малахольного на вахту поставили. Да мы-то все, — захохотала Катерина, — с пионерских лет на вахте!
— Ну, чалдонка, — Зиновий схватил Катерину за руки, завел за спину, — теперь ты от нас не уйдешь! Теперь сама себя выдала, какие такие мысли у тебя в голове круговерть устраивают! Только скажу тебе, заячья твоя душа, не те нынче времена: теперь не надо бояться ночного стука в дверь.
— Сам придумал? — спросила Катерина.
— Нет, зайчонок, — покачал головой Зиновий, — не сам: текст доктора Ланды.
— Так вот, — сказала Катерина, — передай своему доктору Ланде: вынул голову из петли — не примеряй вдругорядь.
Гриша и Миша, оба в длинных майках, так что перекрывали трусы, выскочили из своей комнаты, стали в дверях и принялись хором читать стихи, которые днем выучили наизусть с мамой, а потом вместе заменили два слова — «брадобреи» и «басурманы» — другими, которые нравились больше:
Суховеи-бармалеи,
Берендеи и злодеи!
Говорит Хрущев Микита:
Ваша карта будет бита!
Собирайте-ка пожитки,
А не то вас под микитки
Сцапнет наша молодежь:
Что посеешь, то пожнешь!
— А ну-ка, берендеи-злодеи, вражье племя, марш в кроватки! — приказала мама Катерина.
На другой день дети играли во дворе, Клава Ивановна проходила мимо, услышала, какие декламируют стихи, попросила еще какие-нибудь вдобавок и похвалила, особенно Гришу и Мишу, так красиво декламировали.
Вечером Клава Ивановна пришла к молодым Чеперу-хам, сказала, все реже ходим друг к другу в гости, а иногда, по старой привычке, хочется вместе посидеть, выпить с соседями стакан чаю и просто немножко поболтать.
Зиновий и Катерина приняли мадам Малую как родного человека, с которым всегда есть о чем поговорить, и не надо, как бывает со случайными гостями, высасывать из пальца. Да, сказала мадам Малая, не надо высасывать из пальца и, тем более, не надо играть в прятки.
— Катерина, — обратилась мадам Малая, — я сегодня имела редкое удовольствие слышать, как хорошо декламируют стихи твои Гриша и Миша, которые в этом году, слава Богу, пойдут уже в третий класс. Я знаю, ты читаешь вслух с ними сказки Пушкина и выучили наизусть стихотворение Маршака «Мистер Твистер». Никто не спорит: ты уделяешь детям внимание. Но как могло получиться, что твои дети сами во дворе декламируют уличные стихи и еще других учат?
— Почему уличные? — удивилась Катерина. — Там нет гадких слов.
— Да, — подтвердила мадам Малая, — там нет гадких слов. Но я тебе скажу прямо, и ты сама хорошо понимаешь: там все слова гадкие, потому что такие стихи не только нашим детям не нужны, но не нужны их папам-мамам, бабушкам-дедушкам! Стихи Жоры-профессора, который находится под постоянным наблюдением в психоневрологическом диспансере и периодически нуждается в дополнительном усиленном лечении, не только факты, но и людей, вы с Зиновием оба хорошо знаете, о ком идет речь, рисуют не в том свете, какой нам нужен.
— Клава Ивановна, — сказал Зиновий, — я не вижу в стихах Жоры-профессора ничего страшного. Наоборот, они смешные, забавные, а весело посмеяться — это всем только на пользу.
— Зюня, — мадам Малая положила руки на стол, пальцы плотно стиснула, — ты можешь провести целый вечер с доктором Ландой и говорить о чем угодно. Это ваше право и никто не посягает. Но какие стихи у нас во дворе хором читают наши дети, это не только наше право, это наш долг — давать оценку и принимать меры. И не надо ждать, пока другие это сделают за нас. Я знаю, у тебя сложились хорошие отношения с Бирюком. Я думаю, нам надо собраться и поговорить, чтобы потом не пришлось держать за пазухой камень. Ты меня понял? Я вижу по твоим глазам, что понял. Не будем откладывать в долгий ящик, прямо сейчас поднимемся к Бирюку. Катерина пусть остается дома с детьми.
Марина, когда открыла дверь и увидела на пороге нежданных гостей, обрадовалась, потому что как раз кончали ужинать, а на столе еще целая половина кремового торта с кондитерской фабрики имени Розы Люксембург.
Марина сразу пригласила к столу, поставила фарфоровые тарелки, на каждую положила вилочку и сказала:
— Дорогие гости, кушайте, сколько поместится, а то мы уже чуть не лопнем.
Мадам Малая ответила Марине, что при ее фигуре можно съесть десять тортов, а бюст и талия все равно останутся, как у молоденькой девушки. Но она пришла не для того, чтобы говорить хозяйке комплименты, а по делу.
— Бирюк, — сказала мадам Малая, — мы пришли к тебе, чтобы вместе обсудить срочный вопрос. Я сегодня слышала, как наши дети во дворе, твоя Зиночка тоже, повторяли стихи, с которыми Жора-профессор разъезжает в трамваях по городу и забавляет пассажиров. Но одно дело пассажиры, которые случайно оказались в общем вагоне, а другое дело двор, в котором мы живем. Здесь сидит Зиночка, она может повторить, если ты еще не слышал.
Марина, хотя мадам Малая к ней не обращалась, с ходу заявила, что она и сама может повторить, если кому-то так нравится, смешные стихи, в Одессе сегодня каждый может сам повторить.
— Бирюк, — вторично обратилась мадам Малая, — я тебя спрашиваю, а ты молчишь, как воды в рот набрал. Зиновий, которого я привела к тебе, чтобы вместе могли обсудить, рассуждает, как твоя Марина, как будто заранее сговорились, а его Гриша и Миша, твоя Зиночка и другие дети, будут завтра опять бегать по двору, выскакивать за ворота на улицу и повторять смешные, как нам здесь объяснили, а на самом деле гадкие, стихи, чтобы все могли слышать.
— Ивановна, — Андрей Петрович подвинул свой стул поближе, хотел взять гостью за руку, но она тут же сжала в кулак, спрятала обе руки между коленями, — скажу тебе при всех в глаза: ты не права на сто процентов — ты права на все двести процентов! Овсеичу, если слышит тебя сейчас, бальзаму на душу на тыщу лет хватит. Да времена, Малая, не те, другие пошли у нас времена: и браним по-другому, и смеемся по-другому.
— Хорошо! — мадам Малая поднялась рывком, как будто подбросила невидимая пружина. — Смейтесь, как хотите и сколько хотите, но не надо забывать: смеется тот, кто смеется последний!
Клава Ивановна направилась к дверям, Андрей Петрович крикнул вдогонку, что не выпустит, но замешкался у стола и опоздал на какую-то долю секунды.
Зиновий сказал, что пришел с мадам Малой, с ней следовало и уйти, Марина ответила, ей и самой жалко старуху, но нельзя же забывать: в календаре хоть перебрасывай листы взад-вперед, а дни как идут, так и будут идти.
— И ты, Марина Игнатьевна, — ткнул пальцем Андрей Петрович, — не забывай и не спеши списывать гвардию в обоз. Тебе стихи Жоры-профессора по вкусу, тебе и Зиновию смешно, весело, а на самом деле, по большому счету, правда за ней, за Малой.
За окном, на Троицкой улице, сильный женский голос с хрипотцой, какая бывает с похмелья, выпевал на одной ноте:
Вышла б замуж за Хрущева,
Да боюся одного:
Говорят, что вместо …уя
Кукуруза у него!
Марина зашлась в смехе, тут же подскочила к окну, свела створки и захлопнула плотно, чтобы не услышала у себя за дверью Зиночка.
XII
Для выселения курсов промкооперации, которые занимали флигель в белом дворе, санкции райисполкома оказалось недостаточно, пришлось подключить горисполком и хлопцев из райкома, а те уже, через своих, поработали в горкоме, где поставили последнюю точку. Дирекция курсов обещала, что доведет дело до суда, но в инстанциях объяснили, что лучше этого не делать, потому что все равно проиграют, а, кроме сраму, сами накличут еще на свою голову цорес, как называют евреи всякие хлопоты и неприятности, так что лучше не тратить напрасно силы и время, а подыскать себе в городе, где-нибудь на Молдаванке — на Госпитальной, на Болгарской, на Коллонтаевской — приличное помещение.
Андрей Петрович говорил своей Марине, что Мотя Фабрикант через свой «Торгмортранс», где по техническим вопросам он теперь первый человек, все время подталкивал, а так бы еще три года дрочились и кукарекали на одном месте.
— Андрюша, — отвечала Марина, — с Мотькой тебе так повезло, что, считай, вытянул счастливый билет в лотерее. Ты его тогда в Германии, когда были у него неприятности с берлинскими немочками, вытащил, куковать бы ему в клеточке, если б майор Бирюк, при Золотой своей Звезде, не хлопотал за капитана Фабриканта. Мотя хорошо помнит, у евреев это в характере — помнить добро.
Андрей Петрович сказал: еврей еврею — рознь, и не надо обобщать гамузом, а то легко впасть в преувеличение. Хрущев, еще при жизни Сталина, когда разбирали Еврейский антифашистский комитет и крымское дело с евреями, которые строили планы после выселения татар создать свою автономию в Крыму, стоял за расстрел, в том числе бывшего начальника Совинформбюро Соломона Лозовского, хотя лично был с ним в дружеских отношениях.
— Ты меня, Андрей Петрович, — отозвалась Марина, — в политику не вмешивай. У тебя свербит — ты и занимайся. А у меня сейчас главная забота — квартира, как будем строить, чтобы самим было любо и чтобы людям можно было показать: и терем, и крепость, а не ждали от государства — сами приложили руки, сами трудовые свои копейки вкладывали. А Мотька Фабрикант нам первый здесь архитектор, и прораб, и коммерческий директор.
Бирюк, когда сказал Матвею, какие должности определила ему Марина в перестройке дворового флигеля, предупредил, чтобы сильно не задирал нос, а всегда держал в фокусе главное: квартиры планировать и строить так, чтобы сколько ни осталось нам до полного коммунизма, а могли бы достойно и красиво встретить. Насчет квартиры для Зиновия Чеперухи придется подключить еще завод Кирова, чтобы тоже ходатайствовал за своего инженера, передовика производства, инвалида войны, причем завод, со своей стороны, должен гарантировать, что окажет поддержку стройматериалами и арматурой, детали можно будет уточнить в ходе строительства. А помещение пионерского форпоста, когда освободится, вернем нашим детям, чтобы могли иметь свой угол и чувствовали себя полноправными хозяевами, а не какими-то подкидышами.
— Это чувство хозяина, — Андрей Петрович поднял руку, сжал пальцы в кулак, — надо больше воспитывать у нашего человека, начиная с детства, а не одни общие слова и нотации.
Матвей вспомнил свой форпост на Ришельевской улице, где жил с родителями в одном квартале от филармонии на Пушкинской, и подтвердил, что сохранил незабываемое чувство, навсегда осталось в памяти имя Павла Петровича Постышева, который в тридцатые годы был инициатором создания пионерских форпостов и ввел в обычай, чтобы наши дети праздновали новогоднюю елку.
— Мотька, — перебила Марина, — ты давай без лирики, я помню, у нас на селе говорили, как твой По-стышев в коллективизацию выгонял куркулей из хаты, сажал в телятники и — ту-ту! — в Сибирь. Слава Богу, осталось позади, сейчас у людей другие заботы. Не сегодня завтра курсы выбираются, освобождается третий этаж.
Фабрикант сказал, освобождается третий этаж, а фактически еще один этаж — чердак, на котором хоть обсерваторию открывай, прямо под крышей круглые окна, выставляй телескопы и наблюдай за звездами.
Обсерваторию, засмеялась Марина, открывать пока не будем, со временем устроим смотровую площадку для влюбленных, а сегодня у нас главный вопрос с метражом: на какую площадь можем рассчитывать?
Андрей Петрович поправил: не на какую площадь можем рассчитывать, а на какую площадь имеем право?
Матвей сказал, что оба вопроса вполне правомерны и никакого противоречия в себе не содержат. На третьем этаже имеем триста квадратных метров с гаком. В чистом виде, технически, на площадь указанных размеров можно рассчитывать. По жилищным нормам, в городе Одессе каждый гражданин, при наличии прописки, имеет право на тринадцать с половиной квадратных метров. В семье гражданина Бирюка пять человек, стало быть, шестьдесят семь с половиной квадратных метров — площадь, которая положена Бирюкам по санитарной норме. Золотая Звезда героя дает обладателю право на дополнительную площадь до двадцати квадратных метров, что общую квартирную площадь Бирюков поднимает до отметки без малого девяносто квадратных метров.
— Мотя, — воскликнула Марина, — так это в два с половиной раза больше, чем имеем сейчас!
— Марина Игнатьевна, — Матвей сделал рукой стоп, — попрошу еще минуточку терпения. По государственным правилам квартирная плата взимается у нас только за жилые комнаты. Всякие подсобные помещения — кухни, передние, коридоры, уборные, ванные, чуланы, кладовки и пр. — оплате не подлежат и в жилплощадь не включаются. К примеру, в квартире имеются кухня площадью в пятнадцать—двадцать квадратных метров, передняя и коридоры такой же площади, кладовка, гардеробная, чулан, ванная и туалет, площадью в полтора-два десятка квадратных метров, — округляя, получаем реальную физическую площадь сто пятьдесят квадратных метров. Это, Марина Игнатьевна, и есть ответ на твой вопрос, на какую площадь можно рассчитывать.