Гособвинитель зачитал обвинение и предъявил требование к ответчику, выплатить 126 DM за нанесённый материальный ущерб, и 25 тысяч DM за моральный ущерб, нанесённый потерпевшему.
Затем судья допросила ответчика. Котик отрицал то, что он хотел силой забрать у Соколова деньги и настаивал на том, что одолжил ему три тысячи DM.
Тогда гособвинитель представил судье кассету с записью телефонного разговора Котика с Соколовым, где, по утверждению обвинения, звучит угроза в адрес потерпевшего.
Бамберг — адвокат Котика, попросил озвучить кассету, и когда секретарь суда включила магнитофон из него раздалось:
— Ты отдашь завтра деньги? — без всякого вступления начал Семён.
— Какие деньги? Что ты пристал ко мне с какими-то деньгами, — как-то запинаясь, прозвучал ответ.
— Ах ты, блядь, ты ещё и издеваться будешь?
— Отцепись ты от меня, Котик. Тебе всё мало. Смотри, подавишься.
— Ты думаешь, тебе это сойдёт с рук? — уже спокойно сказал Семён?
— Угрожаешь? Ложил я на тебя с прибором, Кот вонючий.
— Посмотрим, что ты скажешь завтра. Я к тебе в семь вечера приеду.
— Буду ждать.
Судья спросила Соколова и Котика — их ли это разговор, и оба подтвердили, что их.
Бамберг попросил переводчика ответить, есть ли в словах Котика угроза в адрес Соколова. Переводчик ещё раз попросил прокрутить кассету, и сказал, что угрозы в словах Котика нет.
Гособвинитель стал настаивать, что в переводе, представленном полицией, явно звучит угроза, на что переводчик ответил:
— По всей вероятности, ваш переводчик или недостаточно квалифицирован, или недобросовестен.
— Вы не вправе оценивать квалификацию полицейского переводчика, — сделала замечание судья.
— Простите, — извинился переводчик, — но я настаиваю, что в этом разговоре нет никакой угрозы.
Адвокат Соколова Миллер сидела с таким видом, что ей всё это малоинтересно, но она не могла самоустраниться от суда и заявила, что никаких денег Котик Соколову не давал.
Тогда в зал вызвали свидетеля — Котик Веру. Она рассказала, что к ним приходил Соколов и просил одолжить пять тысяч DM, и она сама попросила мужа одолжить ему деньги, но столько денег у них не было, и муж пообещал завтра снять со счёта деньги и дать Соколову.
— Какого числа у Вас был Соколов? — спросил Бамберг.
Вера ответила. Тогда адвокат представил судье Kontoauszug — выкопировку из счёта Котика, на котором было ясно видно, что дата снятия денег, произошла после посещения Соколовым Котиков. Но гособвинитель сказал, что в данном случае жена — лицо заинтересованное и её показания не могут служить основанием для вынесения решения судом.
Адвокат Бамберг взял в руку листок и зачитал просьбу, произведшую на всех присутствующих эффект шипения горящего бикфордова шнура присоединённого к бомбе, готовой взорваться.
— Прошу пригласить свидетеля Галину Гольдштейн.
В зал вошла Галка-давалка, как всегда накрашенная и модно одетая.
Он подчеркнула свою загадочность красной шляпкой с такой же вуалью.
Она отвечала на вопросы судьи:
— Галина Гольдштейн, 1946 года рождения, город Чирчик. Буду говорить правду и только правду.
— Откуда Вы знаете потерпевшего? — спросила судья?
— Я спала с ним постоянно.
Переводчик перевёл:
— Я имела с ним постоянный половой контакт.
Присутствующие в зале заулыбались.
— Ссорились ли вы? Имеется ли между Вами неприязнь?
— Нет, не ссорились, только один раз сказала ему, что он жмот.
Переводчик перевёл, что Соколов скуп.
— Кто имеет вопросы к свидетелю? — спросила судья, и поднялся адвокат Котика:
— Скажите, фрау Гольдштейн, говорил ли Вам Соколов, что он одалживал деньги у Котика, когда и как это было?
— Когда-то я пришла к нему в гости, а он поставил на стол ужасную еду. Я ему сказала, что он жмот, а он в оправдание сказал, что у него нет денег, что он одолжил у Котика пять тысяч…
— Врёт она, три тысячи, — вскочил Соколов.
Судья стукнула молотком, и сделала Соколову замечание.
— Так Вы признаёте что взяли три тысячи, — ухватился за эти слова адвокат Котика.
— Но это было давно, — поймался Соколов.
Адвокат перевёл и судья спросила его:
— Зачем Вы морочите суду голову?
Попросил слова Гособвинитель и началось препирательство между ним, Бамбергом и фрау Миллер.
Оно продолжалось минут двадцать, пока судья не сделала вывод, что не видит состава преступления и выносит вердикт о невиновности Котика. Заключение будет отправлено по почте в течение месяца. Все судебные издержки должна оплатить проигравшая сторона.
Вера захлопала в ладоши, но сразу же оборвала аплодисменты и подскочила к мужу. Семён не выражал никакой радости. Он так нанервничался за всё это время, что уже и не хватало сил радоваться.
Бамберг сложил в портфель бумаги и подошёл к Семёну:
— Поздравляю с победой!
— Спасибо, если бы не вы, то никакой победы не было бы. Слава Богу, что всё закончилось.
Не знал Семён, что далеко всё не закончилось, а драматические последствия будут длится ещё продолжительное время.
— Скажи ей спасибо, — Бамберг поискал глазами Галку, но она уже вышла из зала, ну ладно, — я тебе позвоню, когда получу документы.
До свиданья.
Когда Галка вышла на улицу, ей навстречу шагнул с перекошенным от злобы лицом Соколов.
— Это всё, сука, из-за тебя. Я тебе ещё покажу.
— Угрожаешь, говно собачье? Мне недолго вернуться и написать заявление в суд.
— Ты у меня напишешь! — шипел негромко Ефим, боясь, что его услышaт выходящие из здания и о чём-то беседующие Бамберг и Миллер.
— Плевать я хотела на твои угрозы! — громко, чтобы все вокруг слышали, почти крикнула Галка.
Бамберг оглянулся, а Соколов трусливо засеменил в сторону.
Марине позвонила женщина, ухаживающая за матерью, и сказала, что мать в очень тяжёлом состоянии, перенесла очередной инфаркт, и врачи ничего положительного не могут сказать. Марина сразу же договорилась с руководством санатория, что она отлучится на несколько дней за счёт своего отпуска, и ей ответили, что она может отсутствовать столько, сколько ей нужно. Но была одна проблема, которая удерживала её. Она не могла уехать, не предупредив шефа, а он не оставил своих координат, да и искать его не оставалось времени, тем более, что шеф предупредил, что её никто из его окружения знать не должен. Марина решила посоветоваться с Ядвигой, надеясь на то, что та у неё поживёт до её приезда и ответит на телефонный звонок, если он поступит.
Но Ядвига сказала, что в этом нет необходимости, потому, что всё можно наговорить на автоответчик, и по приезду узнать, кто звонил и что сообщил. Марина удивилась простоте предложенного, так как никогда не пользовалась этой услугой телефона, потому что не ожидала никаких звонков. Записав причину своего отсутствия, попрощалась с дочкой, попросила её слушаться Ядвигу, у которой она будет жить это время, на что Света ей ответила:
— Мама, я уже большая и буду жить одна.
— Нет, доченька, в Германии запрещается оставлять детей твоего возраста без присмотра.
Немного покапризничав, Света согласилась. Раздался телефонный звонок, и подняв трубку Марина услышала:
— Это я, узнала?
— Ой, Юра, а я только что записала на автоответчик причину своего отсутствия, — и она ему всё объяснила.
— Хорошо, езжай. Желаю, чтобы мать выздоровела.
— Спасибо большое.
— Я завтра ложусь на операцию, в CardioClinic Bethanienkrankenhaus, и если всё будет нормально, буду там не меньше десяти дней, после чего поеду долечиваться в Bad Nauheim, в реабилитационный санаторий. Я сам тебе позвоню.
— Хорошо, буду ждать звонка или наговоришь всё что нужно на автоответчик.
— Ну, а если не наговорю, значит операция врачам не удалась.
— Не говори ерунду. Всё будет О-Кей. Ни пуха тебе, ни пера!
— К чёрту!
Марина собралась и поехала во Франкфурт. На одной из улиц, недалеко от остановки метро, припарковала машину и поехала в аэропорт. Ей повезло, самолёт на Одессу отправлялся через три часа и были свободные места. Марина сдала чемодан, присела, чтобы разобраться с билетом и документами. Копаясь в сумке, он увидела перед собой расставленные мужские ноги и подняла голову. Перед ней стоял и нахально улыбался её бывший фиктивный муж и отвратительный тип Соколов. Марина встала, но Фимка так близко стоял, что загораживал ей дорогу.
— Пропусти!
— Хотя бы поздоровалась.
— Много чести, пропусти! Я сейчас позову полицию!
— Смотри, какая стала, — и Соколов сделал шаг в сторону.
Марина пошла, но он шёл рядом.
— Одолжи мне денег, я совсем поиздержался, — но Марина шла молча, — Я знаю, что у тебя есть чемодан с деньгами. Я видел.
Марина резко остановилась, и со злостью, глядя в лицо Ефиму, проговорила:
— А вот об этом я доложу шефу!
— Я пошутил, ничего я не видел. А ты не знаешь, он ещё во Франкфурте?
— А что, он был во Франкфурте? — удивлённо спросила Марина.
Поняв, что он проговорился, и может за это понести наказание, стал бормотать что-то несуразное. Уже когда подошли к паспортному контролю, Марина сказала:
— Если человек дурак, то это надолго, — и прошла в зал ожидания.
Она тут же забыла о непрошеном собеседнике, села и стала думать о матери. Марина очень любила свою мать, но так случилось в этой жизни, что она недостаточно уделила ей внимания. Почему в этой?
Разве будет другая жизнь, в которой можно исправить все ошибки этой?
Разве можно оправдаться перед мамой, которая не требует никакого оправдания? Это оправдание нужно ей, Марине, и найти его как будто легко: так же, как мать посвятила ей свою жизнь, жертвуя всем, так же и она посвятила свою жизнь дочери, отодвинув от себя мать. Марине сдавило горло, она достала салфетку и вытерла глаза.
— Вам плохо? — услыхала Марина.
Рядом с ней сидела пожилая женщина и вопросительно смотрела своими большими чёрными глазами в лицо Марине. Лицо женщины располагало к себе своей искренность и состраданием, что Марине захотелось поделиться с ней.
— Нет, спасибо. Я просто всплакнула, потому что получила известие, что мама после инфаркта плохо себя чувствует. Вот я и лечу к ней и очень боюсь, что не застану её.
— Мне это очень понятно. Мама, это то, чего нам всегда не будет хватать. Моя умерла уже пятнадцать лет тому, а я и сейчас за ней плачу. И не потому, что я одна и не с кем поговорить. У меня хорошие дети, муж, но я всегда думаю о ней. Пусть бы сидела рядом и радовалась, что у меня всё хорошо. Я почти всё время общаюсь с ней.
Смотрю телевизор и думаю, что как бы мама радовалась, глядя на это.
Пойду на концерт наших артистов и тоже делюсь с мамой своими впечатлениями. Недавно приезжала Быстрицкая, так я во время её концерта не могла отделаться от мысли, что рядом мама. Вот только не снится она мне. Кто угодно снится. Люди, которых я много лет не видела и не вспоминала, приходят во сне, как наяву, а мама не мнится. Мужу моему его мать снится почти каждый день, и я ему завидую. Правда, она умерла совсем недавно. Мы с мамой дружно жили, но я всё равно всегда думаю, что я её огорчила тем-то и тем-то, не сделала чего-то для неё необходимого. Вот побуду сейчас на её с папой могилке, может и легче станет на душе.
Марина даже немного удивилась, как её мысли совпадают с мыслями этой приятной женщины. Та ей рассказала, что живёт в Дармштадте и если Марина будет там, пусть заходит в гости. Они обменялись номерами телефонов и пошли на посадку в самолёт.
В самолёте Марине досталось место рядом с пожилым мужчиной, которому не терпелось завязать беседу, но Марина отвечала односложно, показывая, что ей не до разговоров, и сосед взял газету, углубившись в чтение.
Марина думала о матери, о её любви, сложной и тяжёлой жизни. Она думала, что если найдёт отца, то ему станет интересна судьба дочери и её матери, но мать, узнав, что Марина близка к тому, что будет поддерживать с отцом связь, сказала дочери по телефону, что Марина вправе делать то, что считает нужным, но она хотела бы, чтобы Раевский не знал её несчастья, имея в виду инвалидность. Вот, если она умрёт, тогда другое дело. Марина тогда сумела успокоить мать, но та каждый раз спрашивала, не нарушила ли Марина своего обещания? В этих вопросах чувствовалась двойственность желаний матери, с одной стороны, она не хотела, чтобы Раевский знал о её неблагополучии, а с другой, её жгло любопытство, как он отнесётся ко всему, что связанно с ней и Мариной. Ведь ежедневно, со дня рождения Марины она думала о том, что будет, когда Раевский узнает о своей дочке?
Марина нашла в интернете на сайте Раевского в гостевой книге небольшую записку, адресованную ей, в которой писалось:
"Дорогая незнакомка, передавшая мне письмо на концерте во Дюссельдорфе, сообщите мне свой номер телефона или почтовый адрес, и я немедленно с вами свяжусь. Если не хотите сделать это в интернете, то мой почтовый адрес: Москва, абонентский ящик… Заранее благодарен и бесконечно рад. В.Р."
Марина ответила, неправильно указав свой Е-Майл:
"Уважаемый В.Р., ещё не настало время для нашего полного знакомства. Я не могу Вам назвать причину этого, и не знаю, когда такое время наступит. Заранее благодарна Вам, что Вы откликнулись на моё письмо. Но может быть я вам кратко отвечу без обратного адреса.
Простите меня, когда-нибудь Вы это поймёте. Марина. Дюссельдорф."
Марина хотела сразу написать письмо без упоминания о судьбе матери, но что-то удержало её.
Поступила команда: "Пристегнуть ремни". Марина посмотрела в окно и про себя запела:
– *Самолёт опускается ниже и ниже*, *И моторы…, -* и тут же спохватилась, — что я пою? Правильно ведь: *Самолёт поднимается выше и выше,* * И моторы на взлёте протяжно ревут,* * А над миром синеет огромная крыша,* * А под этою крышею люди живут.*
— Какая чудная песня, — только подумала Марина, и самолётные шасси коснулись взлётной полосы.
Самолёт вздрагивая, бежал всё медленнее.
— Граждане пассажиры, — раздалось из динамиков на украинском языке, — наш самолёт совершил посадку в городе-герое Одессе.
Температура воздуха за бортом девятнадцать градусов, идёт мелкий дождь. До полной остановки оставаться на местах.
Зазвучала музыка и песня:…*и в сердце моём, ты всюду со мной, Одесса — мой город родной.*
У Марины сжалось сердце, и несравнимое ни с чем чувство, чувство родного дома охватило её. Сейчас она не думала, сколько всего горького она здесь пережила, не думалось и хороших днях жизни, а была радость, обволакивающая и сжимающая душу, радость встречи с родиной.
Марина дождалась получения багажа, вышла из аэропорта и помня наставление попутчицы, с которой разговорилась во Франкфурте, не села в первую попавшуюся машину, а подошла к милиционеру, прохаживающемуся возле аэропорта.
— Товарищ, помогите пожалуйста мне взять такси. Я боюсь ехать с частником.
Милиционер посмотрел на красивую женщину с явным интересом, и сохраняя серьёзный вид, блестя глазами, выдающими в нём ловеласа, подтвердил:
— Правильно делаете, гражданка! А мне Ваше лицо знакомо.
— Мой муж, майор милиции, несколько лет назад погиб, может Вы меня с ним видели?
— Майор? — милиционер на секунду задумался, — Грибов, так он майор был.
— Нет, Гапонов.
— Гапонов, помню, у нас в Управлении висит памятная доска. Так это ж давно было. Знаете, сколько за эти годы нашего брата уничтожили?! Только за этих полгода пятерых, нет, шестерых хоронили.
Сейчас я Вас посажу, вот такси подъезжает.
Он нагнулся к водителю, что-то сказал и тот выбежал из машины, погрузил чемодан в багажник, открыл дверку и помог Марине сесть.
— Куда прикажите? — спросил водитель, усевшись за руль.
Марина назвала адрес и сказала, что занесёт чемодан и через три минуты поедет в больницу, и пусть не волнуется, она хорошо заплатит.
Разбитая длительной службой «Волга» издавала старческие звуки, и Марина, уже отвыкшая от подобных машин и дорог, на очередной выбоине в асфальте, которую таксист не успел объехать, даже "ойкнула".
— Моей старушке одиннадцать лет. Для такси это срок невероятный.
Она ровесница моему сыну. Мне её вручили в день, когда он родился.
— А чего же Вам новую не дают? — не подумав, спросила Марина.
— Ну Вы даёте! Таксопарк не получает новых машин уже давно. Денег даже на зарплату не хватает. Наверное, вообще, скоро прекратим своё существование. Зато "нэзалэжни".