— Ведь вопрос только состоит в том, в каком вагоне ей ехать, — спокойно, с просительной интонацией уговаривал Семён проводницу.
— Хай сидае до вашого купе, — смилостивилась та.
Когда сели в вагон девушка поблагодарила Семёна, что он помог ей.
— Не стоит благодарности, — отвечал Семён.
Когда разобрались с билетом, то оказалось, что кассир проставил несуществующий номер вагона, вернее, два раза написала цифру 4, и бригадир поезда за одну минуту решил эту проблему.
В пути пассажиры начали разговоры на различные темы и коснулись вначале вопросов эмиграции, а затем войны и уничтожения евреев.
Девушка, которой Семён помог сесть в поезд, доселе молчавшая, вдруг сказала на украинском языке.
— А мий дид казав, що жыдив нимци правыльно зныщувалы?
У Семёна в груди закипело, и он спросил девушку:
— Что ты сказала?!
Девушка перешла на русский, но с сильным украинским акцентом.
Семён смотрел на неё и видел не плачущую девчушку, просящую пустить её в вагон, а совсем другого человека: наглого, самодовольного, уверенного в своей правоте:
— А то, что правильно немцы делали, что убивали жидов.
Семёну бы понять, что перед ним обыкновенная дура, на которую просто бесполезно обращать внимание, но кровь затуманила его мозги.
— Ах ты дрянь, сука! Твой дед был полицаем, расстреливающий евреев. Ну-ка, стерва, уходи из этого купе, или я вышвырну тебя отсюда, как смердящую кошку!
Двое других пассажиров, муж и жена, молча наблюдали и непонятно кому сочувствовали. Девушка взяла свою сумку и вышла из купе, в которое не возвратилась. Семён ещё долго не мог отойти, ругал себя за необузданную вспышку гнева. Он не понимал, откуда берётся антисемитизм, не мог понять и внутреннего содержания людей, иногда внешне культурных, но дремучих в своих взглядах на национальный вопрос вообще и еврейский в частности. Он долго думал на эту тему, пытаясь найти ответ на мучавший его вопрос и вспомнил, как их учитель русского языка рассказал, что Черчилль, отвечая на вопрос, почему среди англичан нет антисемитизма, ответил: "А мы не считаем себя хуже евреев".
И Семён для себя сделал вывод, что антисемитизм — это обыкновенная зависть. Зависть убогого перед благополучным, тёмного перед просвещённым, дремучего перед одухотворённым, лентяя перед тружеником и, в конце концов, нищего перед богатым и дурака перед умным. С этими мыслями он уснул и проснулся перед самой Одессой.
Вера уволилась с работы, и Котикам оставалось отправить багаж и решить кое-какие мелкие вопросы. Они выезжали из Одессы вечером, чтобы успеть на рейс, вылетающий на Франкфурт рано утром. На вокзале Семён и Вера увидели много знакомых лиц, пришедших поводить их, и поняли, как много у них друзей и благожелателей. Пришли их проводить даже друзья и сотрудники Вериных родителей. Смех, слёзы, прощание, и поезд увёз их из родного города. Семён и Вера стояли у окна вагона и смотрели, как промелькнул пригород Одессы, Хаджибеевский лиман. Они прощались с родным городом, и не только с ним. Здесь оставалась вся их жизнь, прожитая до сегодняшнего дня, а новая жизнь даже не просматривалась в темени ночи, наступившей за окном.
— Пошли спать, — со вздохом сказала Вера, — утро вечера мудренее.
— Пошли, моя Царевна лягушка, — в тон ей ответил Семён, — наша сказка только начинается.
Все последующие события проходили как бы автоматически.
Таможенный досмотр и паспортный контроль в аэропорту Борисполь для них, в отличие от других пассажиров, прошёл безболезненно, но они видели, как таможенники у одной женщины забрали «лишнее» золото: часики и пару колец, у другой семьи около тысячи долларов, на которые не было банковской справки, где-то рядом с их стойкой, ругался безногий инвалид, задирающий штанину и показывающий свой протез.
Наконец, они в самолёте, рёв моторов, пробег по бетонной полосе и отрыв от Земли-матушки. Семён в иллюминатор смотрел, как под ними проплывает Киев, Днепр, узнавал места, по которым ходил и гулял.
Самолёт набирал высоту, и Семён вспомнил, глядя на леса внизу, как он со своим взводом десантировался на лес где-то в этих местах, правда, ночью, и потом ещё почти сутки они пробирались на север, обходя посты и убегая от погони «противника», пока не «уничтожили» ракетную установку. Позже, за эти учения взводного повысили в звании, а сержанта Ляхова наградили орденом "Красная звезда". Сам командующий Киевским Военным округом приехал в Кировоград вручать награды. Он поздоровался за руку со всем личным составом бригады.
Семён вспомнил, как все его сослуживцы гордились этим. Сейчас это уже прошедшая жизнь уплывает вместе с землёй, на которой он родился и вырос. Но тоски не было, как не бывает тоски по сношенным вещам.
Она придёт много позже, и называться будет ностальгией.
Во Франкфурт прилетели в средине дня и поразились громадности аэропорта. Из самолёта вышли через рукав-коридор и потом перемещались на транспортёрной ленте, эскалаторах и вышли в громадное здание, где настоящие самолёты начала и средины века были подвешены на несущих фермах и выглядели как ёлочные игрушки.
Зеркала, переходы, эскалаторы создавали впечатление целого города, что и было на самом деле. Позже Котики узнали, что франкфуртский аэропорт принимает боле ста тысяч пассажиров в день и является самым большим в Европе. Но несмотря на это строится второй терминал и расширяется транспортный узел. Ещё более удивительным оказалось, что никаких таможенных деклараций не пришлось заполнять, да и таможенного досмотра не производилось.
Перед отъездом Семён сообщил в социальную службу, когда они прилетают и думал, что их кто-то встретит. Они постояли минут десять, но никто к ним не подходил.
— А как они могут нас найти, когда здесь тысячи человек снуют.
Давай мы у кого-то спросим.
— Я же немецкого не знаю.
— Спроси на английском, — пошутил Семён.
Мимо проходил человек в какой-то форме и Вера, смущаясь, сказала:
— Excuse me please (Извините пожалуйста)
Мужчина остановился и с улыбкой ответил:
— I listen tо you (Я Вас слушаю).
— Мы прилетели из Украины на постоянное жительство в Германию и не знаем, что нам делать и куда идти, — с трудом подбирая английские слова, и боясь что её не поймут и перебьют, выговорила Вера.
Но мужчина внимательно слушал, стараясь понять, что ему говорят.
— Komm Sie (Идемте со мной), — сказал он и повёл их, постоянно оглядываясь, не отстали ли они.
Он подвёл их к застеклённой будке.
— Вам сюда.
— Danke, danke, — поблагодарил Семён, обрадовавшись, что может это сделать по-немецки.
На стеклянной будке большими буквами обозначалось: SOZIALAMT, а внутри сидела женщина средних лет, которая с улыбкой недослушала Верину тираду на английском и попросила документы. Семён протянул ей бумаги и паспорта, и женщина куда-то позвонила, а затем объяснила:
— Возьмите такси и езжайте в гостиницу «Карлтон». Возьмёте у водителя квитанцию и вам через несколько дней оплатят проезд, а завтра к девяти утра вам необходимо прибыть в Центральную городскую социальную службу.
Она им дала карту города со всеми видами транспорта, указала на гостиницу и на Социаламт, взяв их на карте в кружочек и пожелала счастливой жизни в Германии. Маргарита, выспавшись в самолёте, сейчас не давала родителям покоя: что это, зачем это, куда мы поедем и т. д. Семёна и Веру шокировала любезность и внимание, какое им оказали работник аэропорта и в социальной службе. Они представляли себе неулыбающиеся, а иногда и враждебные лица в наших конторах, справочных, учреждениях и пытались их сравнить с увиденными только что. Но времени думать об этом не было и сравнение с НАМИ будет у них продолжаться ещё не один год, пока они наконец, не поймут, что сравнивать нельзя, попросту некорректно сравнивать. Семён позже говорил, что сравнивать наш образ жизни с их, всё равно, что сравнивать медведя с крокодилом, или попугая с китом.
Такси вела молодая женщина, которая подвезла их к гостинице, помогла выгрузить багаж, выдала квитанцию и укатила.
В гостинице, находящейся рядом с вокзалом, их ожидали и сразу же выдали ключи от комнаты на третьем этаже. Пришлось привыкать ко многому непривычному. Даже тому, что если немцы указывали на второй этаж, то на самом деле это был третий, а первый считался нулевым или этажом на земле. Ещё длительное время русскоязычные эмигранты переспрашивали друг друга о том, по какой терминологии говорят, указывая на этаж — европейской или русской. Комната, предоставленная семье Котиков, считалась трёхместной, но явно не соответствовала своему названию и была довольно тесной. Тем не менее, в ней находилась кабина с душем и туалетом, что их устраивало. Ковровое покрытие пола, по-немецки «Teppich», имело неприятный запах, так как было чем-то залито и образовалось большое грязное пятно. Постельные принадлежности тоже были, мягко говоря не первой свежести и напоминали Семёну те, из-за которых пришлось вести полемику в вагоне при поездке на Украине.
— Видишь, Сеня, не всё и у немцев так аккуратно и чисто, как мы думали.
Но позже Семён узнал, что гостиница принадлежит иранцу или турку и подчёркивал это Вере.
— Но всё равно, раз в Германии, нужно всем веси себя так, как принято в этой стране.
— Да, конечно, ты права, — соглашался Семён с женой.
— И нам в том числе.
Они с первого дня старались вести себя так, как ведут пожилые немцы, которые придерживались порядка во всём: не переходили дорогу на красный сигнал светофора, не сорили на улице, а пользовались урнами и были законопослушными. А в Германии абсолютно всё прописано в законах. Даже то, что нельзя плевать на землю. Иностранцы, которые во Франкфурте составляли треть населения, особенно молодые турки, вели себя безобразно. Сорили, перебегали дорогу перед самым капотом движущихся автомобилей, шумели в общественном транспорте. Семёна страшно удивляло, почему немцы терпят хамство и не делают им замечаний и позже ему объяснили, что плохо себя вести — нехорошо, но ещё хуже — делать замечания.
Уборщицей в гостинице оказалась худая, высокая полячка, женщина средних лет с немецкой фамилией Краузе, которая сразу начала себя вести так, как будто всю жизнь проработала в одесской гостинице "Большая московская", что на Дерибасовской. Нахальная, не терпящая возражений, она видела в постояльцах людей, которыми можно командовать, не встречая с их стороны сопротивления.
— Камандоза из женского концлагеря «Равенсбрюк», — говорила о ней Вера.
Видя, что жильцы безропотно переносят её хамство, фрау Краузе, разговаривая с Верой сорвалась на крик.
— Ты чего здесь разошлась? — не выдержал Семён, обращаясь к ней по-русски, — ты кто такая? Уборщица? Так убирай. Грязь здесь развела.
Семён показал на грязный тепих, и провёл пальцем по перегородке душевой, куда Вера не достала, вытирая пыль. Он сунул палец с пылью под нос фрау Краузе, и та всё поняла, фыркнула и вышла из комнаты.
— Теперь она нас достанет, — посетовала Вера.
— Да пошла она! Нам давно ей надо было объяснить по-русски.
К удивлению Веры, Краузе принесла ведро с тёплой водой, шампунь и стала отмывать пятно на полу.
— Нам учитель литературы в школе говорил, что на хамство нельзя отвечать хамством. Нужно, дескать, перетерпеть и своим примером отучить хама хамить. Но как, видишь, Вера, более действенно обратное. Надо хама поставить на место.
— Ваш учитель был прав. Ты ей и не хамил. Просто чётко обозначил рамки её поведения..
На следующее утро после приезда они поехали в центральный Социаламт. И опять всему удивлялись. Поражала тишина движения трамвая и чистота в нём, благожелательность людей, с улыбкой показывающих, как в кассе-автомате приобрести билет. Один мужчина показал Вере, что надо сумку с деньгами держать покрепче, а то её могут "цап царап" и сам засмеялся, зная что его поймут. Он даже спросил:
— Sie sind Russisch (Вы русские?), — и получив утвердительный ответ, закивал головой, показывая всем видом, что оказался полезным молодым людям — иностранцам.
Социаламт представлял собой многоэтажное здание с дежурным на входе. Он посмотрел документы и сказал, что им надо подняться лифтом на седьмой этаж к господину Петри. Лифт тоже работал бесшумно, без толчков и казалось, что он стоит на месте. В коридоре, возле дверей с надписью "Herr Petri" стояли стулья и на них сидели люди, разговаривающие по-русски.
Вера и Семён стали спрашивать, как их поймёт чиновник, который их будет принимать, и им ответили, что Петри несколько лет работал в Москве, русский знает не хуже их и очередь занимать не нужно, он вызовёт тогда, когда назначил термин.
Ровно в девять часов из двери вышел молодой, чуть рыжеватый человек со специальной небритостью и сказал на русском языке:
— Господа Котик, — и увидев поднявшихся Семёна и Веру, продолжил, — прошу вас.
В течении двух часов, переходя из кабинета в кабинет, семья получила направления на прописку и на биржу труда (арбайтсамт), направление на склад для получения необходимого инвентаря, посуды и постелей, им назначили денежное содержание и сразу выдали деньги вперёд за месяц. Им очень помогало то, что Вера сносно знала английский. Оказывается, все без исключения сотрудники социаламта и как позже выяснилось, и других учреждений, а также многие продавцы магазинов знали английский.
Всё было для Котиков удивительно. И то, что когда они заходили в любой кабинет, принимающий их чиновник вставал из-за стола, здоровался за руку и предлагал сесть, и то, что терпеливо разбирались с ними по всем вопросам и то, что не гоняли с бумагами на подпись вышестоящему начальству, а подписывали сами и, ставили штампы, и то, что у каждого на столе стоял компьютер, которых в Одессе тогда были единицы.
— Мы прилетели на другую планету, — сказал Семён, когда они вышли на улицу.
— Я даже не предполагала, что такое возможно. Мы привыкли, что нас можно держать согнувши в три погибели у окошка, за которым сидит мужик или баба — хозяева твоей судьбы.
У первого же телефона-автомата, из которого можно звонить в любой конец планеты, Вера позвонила своим родителям.
— Верунчик, это ты? Я второй день сижу, жду от тебя звонка, как вы там? — с тревогой в голосе, почти плача спрашивала Веру мать.
— Мамочка, ты не представляешь себе, как здесь всё хорошо.
— Как Рита? Не заболела?
— Рита, скажи два слова бабушке.
— Бабуля, здравствуй. Я видела сегодня тётю с маленьким серебристым пуделем. Что? Всё хорошо.
— Мама, мама, — продолжала Вера, я подробно всё напишу. Звонить дорого, но я буду. Тебе позвонит Сенина мама, расскажешь ей. Целую.
Первых две-три недели пребывания в новой обстановке Котики были заняты пропиской, постановкой на учёт в арбайтсамт, постановкой на квартирный учёт, после которого им пришёл по почте официальный номер их очереди, а также открыли счёт в банке.
На складе, принадлежащем социаламту, получили постельное бельё, посуду, двухконфорную электроплиту. Ошибочно им записали в карточку на выдачу детскую коляску, от которой они отказались.
Котики многого не знали, и приходилось спрашивать у людей, приехавших раньше или звонить господину Петри, куда и по какому адресу необходимо обращаться. В одной из организаций получили так называемый Франкфурт-Пасс (Franfurt-Pa?), документ с фотографией, удостоверяющий, что предъявитель его является получателем социального пособия и имеет значительные льготы. По нему месячный проездной билет на все виды общественного транспорта внутри города и в аэропорт стоил в два раза дешевле, он также давал право на бесплатное посещение муниципальных бассейнов, зоопарка, ботанического сада (пальменгартена) и кое-какие другие льготы.
В арбайтсамте им должны были дать направление на языковые курсы, но объяснили, что сейчас на всех проходят занятия и они получат извещение, когда и на какие курсы им нужно ходить.
Выполнив все необходимые формальности, семья получила много свободного времени. Лето только началось, и они почти ежедневно ходили в открытый бассейн, находящийся возле стадиона. Он состоял из пяти бассейнов разной величены — от спортивного плавательного с вышкой для прыжков в воду до лягушатника для самых маленьких.