Сейчас мне начинает казаться, что с того дня прошло уже много лет, странный эффект жизни перенасыщенной событиями. За последние несколько месяцев событий было так много, что в какой – то момент начало казаться, что всё это было безумно давно.
Далёким казался тот день в баре, когда мы встретились, когда я пришёл к нему, и дни проведённые вместе, сумасшедший порыв на мосту, и первое признание в которое я не поверил, сочтя что это нелепая шутка.
Шутка бросившая меня на самое дно.
Где мои родители? Может ли им прийти в голову, что здесь делают с их сыном? Вспоминают ли они меня сквозь хмельной угар, родители от которых я отказался добровольно поставив подпись под чудовищным заявлением и просьбе передать меня на попечительство Вольху. Большие деньги могут сделать всё. Нам кажется, что мы сильны, но однажды приходит осознание, что мы всего лишь песчинки, для тех, кто обладает властью. Овощи – так нас называют, между собой.
Меня продали с потрохами. В этой стране человеческой свободы и демократии, под эгидой социалистического государства которое развалилось ещё до моего рождения, став обществом богатых и бедных, я был продан как человеческий скот, мусор, и мою свободу купил Вольх. Заплатил за меня всем что у него было, став таким же рабом как и я, только в отличие от моего, рабство Вольха было добровольным.
Я мог сбежать от Вольха множество раз, множество раз я буду пытаться совершить побег, пока до меня однажды с кристальной ясностью не дойдёт, я могу сбежать, но не убежать, убежать невозможно. Рвануть за границу вместе с Сашкой, скрыться в надежде, что безумие однажды отпустит, но та система, чудовищная машина против которой мы пытались выступить, оказалась слишком огромной для понимания. Здесь в этом огромной городе, столице мира, всё было продажным насквозь, понятие коррупции приобретало такие масштабы, что бесполезно было говорить об этом вслух.
В этой стране хаоса и анархии, развала и бардака, как любил выражаться мой пьяный отчим, объясняя что пить его заставила жизнь, царила сложная внутренняя иерархия о которой мы простые смертные даже не догадывались. И эта структура как паразит изнутри охватывала все сферы жизни и общества. Мы видели лишь внешний фасад, такой же фальшивый насквозь как ложь льющаяся с экрана в уши старушек и лохов, наивно верящих, что они могут что – то решать, а изнутри все были крепко повязаны друг с другом такими прочными связями, и бесполезно было пытаться рыпаться, и не существовало центральной колонны после обрушения которой всё бы рухнуло к чертям, если убрать теневого управителя на его место встанет другой, после некоторого передела и грызни за власть в результате которой пострадают обычные люди, а может быть не пострадают. И никогда не будет дана команда фас и эти показательные процессы свержения неугодных, ничто иное, как одна большая ложь. И можно говорить о светлом будущем страны, но невозможно переделать государство в государстве, и те законы, по которым оно живёт.
Милиция нашего города не стояла на ушах, я не находился в розыске более того, кроме Саньки меня никто не искал. И даже Сан не мог дёргаться в открытую, понимая, что пострадает его семья.
Почему Вольх не убрал Сашку?
Я задавал себе этот вопрос много раз впоследствии, но думаю на него существовал единственный ответ. Случись что – то с Саном, и я никогда его не прощу, а пока он верил, в возможность того, о чём говорил, Сан находился в неприкосновенности, залогом этой неприкосновенности выступало моё подчинение.
Так же существовал ещё один вопрос, на который я не знал ответа.
Что такое Вольх? Каким образом он получил такие возможности из грязи в князи. Ответ я узнал очень скоро, и наверное это был единственный ответ, за возможность забыть который, я отдал бы многое.
Вольх говорил и говорил. Слова падали в воздух, врезаясь в барабанные перепонки гулкими ударами пинпонговых мячиков.
Бессмысленно было делать вид, что я сплю. Веки дрожали выдавая состояние бодрствования, только такое состояние было хуже сна.
Я хорошо слышал, что он говорит. Хотел ли понимать? Нет. Не хотел. Но понимал. Как это, не желать жить и существовать без другого человека. У меня теперь был такой человек, и этим человеком был не Вольх. А Вольх…Вольх отобрал у меня это. Так что я его понимал. Достаточно хорошо, что бы не испытывать ненависти.
Плечи Вольха дрогнули, пальцы коснулись ресниц.
– Представляешь. Сколько раз думал о мести, а отомстил, получается… самому себе. Ты меня без ножа режешь каждым словом. И пронимает. Тебя ударю и собственные руки отгрызть готов. И орать хочется. И не знаю, что делать. Трясёт всего. С ума схожу от того, что ты мне не даёшься. Себя ненавижу, тебя ненавижу и люблю блядь. Волком вою. Про меня уже байки травят. Меченный с вольтов ебанулся. А ведь ебанулся Ник. На полном серьёзе ебанулся. Если не любишь - пожалей, малыш! Останься со мной. Что мне делать, Ник? Скажи, что же мне делать?
Я открыл глаза, зажмурился, по комнате слабо скользил рассвет, но даже слабого света было достаточно, что бы спровоцировать резь в глазах, заморгал, закрыл вновь, и ощутил как лицо накрывает широкая ладонь, защищая от света.
- Я тебе очень больно сделал? - тихо спросил Вольх, завозился, пытаясь встать и закрыть жалюзи, а я внезапно понял, что если он сейчас уйдёт, даже на секунду, меня накроет чернотой гораздо хуже, чем было до этого. Я вцепился в его руку, молча, не отпуская, повернулся, уткнувшись лбом в плечо. Малейшее движение отзывалось болью. Саднило и болело абсолютно всё, в голове уже настолько давно пульсировали взрывы, что я перестал их замечать.
Вольх замер, не веря. Остался сидеть, прикасаясь невесомо. Боясь, кажется дышать, что бы не спугнуть, обнял, очень осторожно, накрывая одеялом.
- Ник…у нас всё будет хорошо. Поверь, хоть раз.
И я поверил. Не знаю, почему, почему в эту секунду мысленно я сказал ему Да.
Очевидно, мы так сильно друг друга сломали, что ломать дальше уже было некуда, и наступило состояние облегчения и оцепенения одновременно. Безразличия к происходящему, которое стало восприниматься той реальностью, которая должна быть. Она должна была быть изначально и была всегда между нами, спокойная, твёрдая, надёжная реальность доверия и понимания, но мы сами её разрушили. И неизвестно было теперь, вернётся она когда нибудь вновь или нет. Сможем ли мы простить. На самом деле это очень сложно прощать, по настоящему. Просто сейчас родилось временное затишье, перемирие во время войны, которую я подсознательно вёл с ним, не понимая, что воюю с самим собой.
А сейчас…Я проиграл эту битву, а может быть, проиграл целую войну, но пока я верил, что однажды я вернусь к Сашке, она не была проиграна. И мне хотелось верить, что Сашка простит меня, и сумеет принять меня таким. Тем чем я стал, лишившись внезапно чего – то очень важного внутри себя. А может быть, этого важного внутри меня, никогда на самом деле и не было, и я ничем не отличался от Дзена трусливо ползающего по траве, стирающего с колена унизительную харчу.
Жизнь снимает с нас маски и всё расставляет по своим местам, мы можем носить любые обличья и личины, но никогда на самом деле не откажемся от них, и снимая одну маску, жизнь одевает другую. Шекспир сказал, весь мир театр и люди в нём актёры, но на самом деле, вся наша жизнь это одна бесконечная пьеса, в которой роли постоянно меняются походу сюжета. И я менялся вместе с моей нелепой жизненной пьесой, становился лучше и хуже, вылепливался изнутри, и не было конечного итога этому незавершённому творению.
Я не знал, существует ли вообще какой - то итог. Принять случившееся, или продолжать сражаться с чувством которое я отрицал, в надежде остаться перед Сашкой, чистым душой, не согрешившим телом, но нельзя бесконечно лгать самому себе. Эта ложь завела меня в болото отчаяния и боли. И всё что мне оставалось, принять и верить, что я буду принят и понят. И вновь как когда то перед Вольхом, встать перед Сашкой и сказать.
Вон он я Саня, смотри на меня, я такой, какой есть. И ничего не отрезать и не прибавить.
Я устал Сан, я безумно от всего этого устал. Простишь ли ты мне мою слабость?
Через какое - то время Вольх поднялся, закрыл окна, накачал меня обезболивающим, и снотворным.
Я не хотел двигаться, не хотел ничего глотать и принимать, но шевелиться, даже высказывать недовольство был не в состоянии.
Он ещё что – то говорил, материл, ругал себя и меня. А в его голосе…Я слышал облегчение и радость от того, что я не оттолкнул его на этот раз, после всего, что он сделал, я не оттолкнул. Я устал отталкивать. Оставшись лежать на траве в попытке оттереть пятно, но оттереть его было невозможно.
Моя идиотская рефлексия не имела никакого смысла. Окажись на моём месте другой человек, он бы мыслил и поступал иначе. А я был тем парнем, который стоял над раковиной и плакал, потому что ему было жалко рыбу.
Я заснул, до того, как Вольх закончил обрабатывать синяки и ссадины, провалился в долгий беспробудный сон.
Мне снилось, что я потерялся в огромном незнакомом городе, среди множества безликих чёрных людей.
Я пытаюсь вырваться из толпы, бегу, но меня давят массой, увлекают за собой, и вот я вижу Сашку. Он похож на яркий источник света, я протягиваю к нему руки, зову, кричу, расталкиваю всех и начинаю даже драться, но всё бесполезно, меня сминает толпа, увлекая за собой, а Сашка идёт повернувшись спиной, своим маршрутом и не слышит меня, уходит всё дальше и дальше. Я понимаю, что умру, умру без него, острое горе охватывает меня с безнадёжной силой. Я начинаю плакать, умолять людей пропустить меня к Сашке, я понимаю, что если он сейчас уйдёт, а я не дотянусь до него, то мы уже никогда не встретимся, потеряемся навсегда. И внезапно толпа расступается. Словно понимает. Люди расступаются на две стороны образовывая длинный свободный проход, и я несусь вперёд, срывая дыхание. Спотыкаясь, несусь за Сашкой, зову его по имени и нет ни одной преграды. Даже машины расступились по сторонам, всё вокруг замерло и город, огромный шумный мегаполис превратился в картонные декорации, где люди всего лишь манекены, и есть только один живой двигающийся Сашка.
- Саняяяяя
Мне уже почти удаётся сократить это расстояние, почти удаётся добежать до него, ещё небольшое одно усилие и вот я схвачу его за руку. Но внезапно на моём пути выростает Вольх. Злой и страшный. С чёрным лицом, похожий на всех этих людей в городе, он скалиться и я понимаю, что он обычный, что лицо у него не чёрное, а самое обычное, просто в эту секунду он кажется огромным и пугающим.
Меня хватают поперёк.
- Нет Сани! – говорит Вольх. – Есть только я, старина Вольх. Ты что этого до сих пор не понял?
И Саня внезапно оборачивается, поворачивается, и у него лицо Вольха. Он улыбается похотливой усмешкой и подмигивает.
Я просыпаюсь с криком, вскакивая на кровати, с бешено колотящимся сердцем, по лицу текут слёзы. Мечусь по сторонам и понимаю, что в спальне никого нет. В комнате прибрано, всё находиться на своих местах, и только моя неверная память, напоминает о произошедшем кошмаре во сне и наяву. И несколько секунд я сижу в оцепенении не в силах понять, случилось ли со мной, то что случилось или это было плодом больного воображения? Может мне всё это приснилось? Сознание одурманено так, что даже реальность этой комнаты кажется сомнительной и зыбкой, и не сразу мне удаётся вспомнить всё случившееся. Собственную неудачную попытку побега, последующее наказание, слова которые мне говорил Вольх. Я одет. Этот факт не сразу до меня доходит, подтверждая мысль, что всё, мне просто приснилось. На мне футболка и светлые шорты до колен, которые я бы в жизни не одел сам, но в которых часто щеголяла мужская половина населения постарше, спасаясь от жары. Приснилось.
Попытка встать, подсказывает, что нет не приснилось. Любое движение вызывает дискомфорт, и приглушённую боль, которая могла быть сильнее, но защищало действие лекарств, защищало и дурманило сознание.
Я встал, слегка повело, но головокружение быстро прошло, зато в зеркале напротив я смог лицезреть собственное лицо. Если честно думал будет хуже, но очевидно мазь Анжелины помогла, отёков не было, надень очки и разбитость ебала не будет бросаться в глаза, что касается всего остального, на теле не было живого места, всё было замазано йодом, залеплено полосками пластыря, что Вольх запихал в другие места, я предпочитал не думать. Проходили эту сказочку. Да и не думалось мне сейчас. Мысли разбредались в вялой дымке оцепенения.
Я почистил зубы, стремясь прогнать изо рта отвратный привкус, после чего пошатываясь, спустился вниз, разыскивая Вольха или Анжелину. Хотелось посмотреть в глаза этой милой тётечке. Интересно, что она станет изображать в этот раз. Сочувствие?
Вольх не сказал, как меня нашли, но думаю мне не нужен был ответ. Он меня спровоцировал на побег. И этот кошелёк на столе и мобильный. Сейчас мне казалось, что всё не случайно. Но уверенным я быть не мог, хотя от того что я узнаю правду ничего не менялось. Да и факт мобильника. Если Саня знал, где я, почему он не предпринял никаких шагов, а может быть предпринял, только бесполезно пытаться найти меня здесь, разве что обшарить каждый дом. Но будет ли кто – то пытаться этим заниматься? Саня будет. Значит всё, что следовало сделать, это ждать. А может быть попытаться убежать снова, только на этот раз, я не допущу ошибки.
Я шатаясь и опираясь на стеночку, а иногда и откровенно по стеночке и перилам, добрался до кухни.
Очередная тишина и ощущение обманчивой безлюдности. Толстые стены не пропускали звуков, и это вызывало неуютное чувство, когда ты вроде бы не один, но в то же время словно в склепе. И снова на столе кошелёк Анжелы, как издевательская насмешка или плевок в лицо. Интересный расклад однако. Искать Вольха расхотелось, в желудке громко заурчало.
Как ни странно, после всех событий мне очень хотелось есть. Обычно в стрессовых ситуациях, у людей пропадает аппетит, у меня же проснулся зверский голод. Очевидно организм решил компенсировать количество вытраханных из меня калорий, и счёл что худеть дальше мне уже просто некуда, а значит надо срочно пожрать.
Я пошкерился по холодильнику, нашёл упаковку сосисек, надорвал зубами, вытянул кусок хлеба и принялся разбираться с чайником, ища по зеркальным шкафчиком чай и кофе. Шкафчиков было много, так что найти искомый предмет представлялось сложной задачей. Одна из складывающихся наверх полок открыла глазам обширный бар с кучей бутылок, вторая разномастную посуду. Пришлось встать на цыпочки, что бы дотянуться до чашки, вставать на тубаретку я побоялся, уверенный, что в нынешнем состоянии просто упаду.
Я жевал сырую сосиску с хлебом и заливал чай кипятком. Стоило, очевидно заглянуть в кастрюли, но сил хватало исключительно на то, что бы удержать ручку чайника.
Тёплый деревянный пол позволял стоять босиком. Со стороны окон падал яркий солнечный свет, денёк выдался исключительно неплохой. Я добрался до окна, выходящего на бассейн, полюбовался солнечными бликами. Вновь никого. И детское желание выйти и снова повторить маршрут до ворот. Хорош беглец со скоростью улитки.
Сесть за стол представлялось нереальным, стоять было мучительно, в конце концов я решил проблему облокотившись на стол, щёлкнул пультом от телика и запивая холодные сосиски сладким чаем принялся смотреть мультфильм. Том и Джерри. В детстве выкрутасы кота и мышонка здорово смешили, сейчас позволяли отвлечься.
- Мать моя – раздался свист - Ты посмотри Лёня, какая девочка.
Я подавился чаем, не сразу сообразив выпрямиться. Зрелище я составлял весьма художественное в стиле «Дам тебе совет простой, в этой позе ты не стой».
На кухню ввалились два рослых парня, на лицах которых без труда читалось посещали места не столь отдалённые, вот только отсидка была недолгой очевидно. Не знаю, но я научился определять людей, отличая борзоту от тех, кто из себя реально представляет угрозу. И вот эти парни угрозу представляли, только чем – то неуловимо смахивали на Сашкихных шестёрок вроде Лёна и Мурзика. Даже по росту напоминали, один крепкий квадратный в спортивных штанах и футболке, второй худой и нескладный в брюках и рубашке закатанной до рукавов. Оба с пивом и изрядно под шафе.