Ильдихо слегка нахмурила белый лоб и сжала полные губы своего довольно большого рта. Ганна приметила ее движение и тихонько дернула Альбруну за ее черные кудрявые волосы.
– Подождите меня здесь, на дерновой скамье, – сказала Ильдихо. – Мой венок готов, и я пойду положить его на место рождения лесного источника. Я делаю это по обету.
– Источник посвящен Фригге и воды его полны глубоких пророчеств. Оставь ее, пусть идет туда одна, и не следи за нею, – сказала Ганна, удерживая за плащ хотевшую сопровождать госпожу Альбруну и усаживая ее на скамью рядом с собою.
ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА
Ильдихо быстро шла вперед, по временам наклоняя свою золотистую голову, чтобы пройти под нависшими над узкой тропой ветвями.
Она все дальше углублялась в лес. Деревья стояли здесь теснее, и солнечные лучи с трудом пробивались сквозь их густую зелень.
Скоро она дошла до истока ключа. Еще в старину благодарные предки выложили красивым темно-красным песчаником то место, где священный ключ, подобно живому существу, внезапно и таинственно бил струей из недр матери-земли. На верхней плите старинного настила была нацарапана надпись, гласившая, что живой ключ этот был преподнесен благочестивым князем ругов в дар Фригге. Плиту увенчивал венок из темного плюща, среди листьев которого резко и красиво выделялись крупные светло-синие колокольчики. Венок лежал здесь уже целую неделю, но сохранил еще свою свежесть: водяная пыль, всегда поднимавшаяся вокруг сильно бьющего ключа, не давала увянуть цветам и листьям.
Ильдихо опустилась на колени, заботливо положив около себя на мох принесенный ею венок.
Осторожно сняв с плиты плющеный венок, она разделила его на две половины и, встав, произнесла торжественно и важно:
– Фригга, вопрошаю тебя! Венок – это будущее, его судьба будет судьбой нашей жизни и любви. Пусть плывет его доля направо, а моя – налево! Фригга, вопрошаю тебя!
И опустив в источник старый венок, она с напряженным вниманием стала следить за ним.
Обе половины Надолго оставались соединенными, но вдруг разделились: половина, плывшая справа, была увлечена течением, погрузилась и исчезла. Левая продолжала плыть одиноко и вдруг остановилась, зацепившись за темный, острый камень, выдававшийся из воды. Тщетно ожидала Ильдихо, что подмытый быстрым потоком, он оторвется и поплывет: черный камень крепко держал его, и самый красивый из голубых цветков казался печально утопающим, погрузясь головкой под воду.
Всецело поглощенная наблюдением за участью венка, девушка не слышала быстрых шагов, приближающихся с противоположной стороны, из лесной чащи. Шаги эти были упруги, осторожны, беззвучны, и обличали опытного охотника, умевшего стеречь и зоркую рысь, и чуткого тетерева.
На светлое зеркало ключа упала тень пришельца. Только тогда она узнала, или лучше сказать, угадала его.
– Ты! – сказала она, быстро обернувшись и вспыхнув щеками.
– Почему ты так печальна? – спросил прекрасный стройный юноша, ростом еще выше ее. Он наклонился, опираясь правою рукою о рукоятку охотничьего копья. – На что ты так внимательно смотришь? А-а, вижу. Цветок висит, зацепившись за камень, а плющ, крутясь, несется дальше. А знаешь почему? Потому что у венков нет воли. Они должны покоряться тому, что им навязывает сила! Но люди и сердца свободны. Я помогу пойманному цветку. Впрочем, уже не нужно, смотри, он сам отцепился и весело плывет прочь. А там, видишь, у корня ивы, цветок и плющ соединились снова и вместе уплывают по течению!
– Фригга соединила их, – с благоговейной признательностью произнесла принцесса, и благородное лицо ее просветлело.
– Но зачем ты опять здесь? – обратилась она к нему.
– Быть может, я пришел за предсказанием, как и ты! – Он засмеялся, и его белые зубы ослепительно сверкнули между красными, свежими губами. – Перестань же смотреть себе под ноги, упрямица! Успеешь наглядеться на сухой мох, когда я уйду.
Легким движением руки откинул он свои густые темные кудри, набегавшие ему на лоб. Темная узкополая охотничья шляпа из мягкого войлока, украшенная белым пухом чапуры, зацепившись за ветку, упала с его головы и повисла сзади на широком ремне. Резко очерченные брови почти сходились у переносицы, что придавало его лицу лукавый и веселый вид. Счастливая улыбка играла на изящных, несколько гордых губах, над которыми завивался светло-каштановый пушок. Молодой охотник был очень красив, и Ильдихо, подняв на него глаза, не могла больше оторвать их от его лица.
– За предсказанием? – сомнительно сказала она.
– Нет. Это была ложь. Мне не нужно уверток. Принцесса, я искал здесь… тебя!
– Но ведь я запретила тебе! – с угрозой подняв палец, возразила она. – Ты не должен был подстерегать меня у источника, как лань.
– Не дурно было бы, – засмеялся он, – если бы лань могла запрещать охотнику подстерегать ее у воды. О Ильдихо, не сопротивляйся дольше! Ведь это не поможет! Этого желают твоя Фригга и жизнерадостная Фрейя! И я, и ты сама желаешь того же!
Он схватил ее руку. Она стремительно отдернула ее.
– Принц, ты не дотронешься до меня, доколе…
– Доколе мне не отдаст тебя отец Визига ст. Хорошо, он отдал мне тебя.
– Дагхар! – Она вся вспыхнула. – Так нельзя шутить.
– Нет. Это слишком священно, – сказал юноша с благородной серьезностью, шедшей к нему еще больше шутливости. – Я только что расстался с твоим отцом у опушки леса. Он отправился домой, меня же привлекло сюда предчувствие.
– Так он вернулся с большой охоты?
– С охоты? С большой охоты? – повторил Дагхар, правой рукой стиснув копье, а левой оправляя свою одежду из темно-коричневой оленьей шкуры, ниспадавшую ему до колен.
– О большой охоте только еще совещаются… Да она еще и не начиналась! Злобный кабан с колючей щетиной и налитыми кровью глазами еще не обойден. И многие из охотников падут, пораженные насмерть жестокими клыками, прежде чем чудовище будет истреблено.
– Дагхар! – трепеща, с невыразимым чувством вскричала Ильдихо.
– Я угадал замысел твоего отца. Я сказал ему это в лицо. Я просил его взять меня с собою туда, на Дунай. Там мы встретили других охотников. Но они не идут с нами, не хотят, не могут! На обратном пути я просил у него твоей руки с одобрения моего слепого отца. Седовласый герой отвечал: «Да, но сначала… – он замолчал. – Королевский сын нашего народа, не угадывающий моих слов, – продолжал твой отец, – недостоин был бы… – Получить прекраснейшую девушку во всей земле германцев, – вскричал я. И тихо – так как это страшная тайна! – я прошептал ему на ухо его условие. В нем всего три слова! Радостно взглянув мне в глаза, он стиснул мою правую руку. – Не раньше, отец! – сказал я. – Да раньше не может быть безопасна ни одна девушка, ни одна жена!»
– О Дагхар, какой безумный риск! Какая неизмеримая опасность! – и она с ужасом закрыла глаза.
– Да, опасность неизмеримо велика! Но кто это совершит, тому достанется высшая почесть – признательность всего мира! И день освобождения германских племен, моя Ильдихо, будет днем нашей… Слышишь? Ржание коня… В лесной чаще? Еще один охотник, подстерегающий у ключа белую лань?
Он быстро обернулся и поднял копье.
Глава пятая
Звук донесся с севера, со стороны большой дороги, пролегавшей возле леса. Там, где густой кустарник делал местность непроходимой для коня, всадник остановился и слез со своего великолепного скакуна. Бросив поводья ему на шею, он поднес к его ноздрям правую ладонь. Конь снова заржал, потряс головой и облизал руку господина.
Незнакомец направился к источнику. На вид он был старше Дагхара лет на десять, ниже его и коренастее. Драгоценный византийский шлем покрывал его черные волосы, прямыми длинными прядями падавшие на его плечи и спину. Темно-пурпуровый плащ греческой работы с изящной и богатой вышивкой окутывал его фигуру.
Медленно, почти торжественно приблизился он к молодой чете.
– Опять он! – тревожно, но без гнева, прошептала девушка.
Королевский сын смерил пришедшего серьезным, но не враждебным взглядом.
Незнакомец почтительно склонил голову перед принцессой. Приветствие это было полно такого достоинства, гордости, сдержанности и вместе с тем уважения, что Ильдихо невольно ответила на него легким поклоном.
– Простите, благороднейшая принцесса, – мягким и звучным и в то же время печальным голосом произнес он на языке ругов, – что я пришел сюда искать вас… Другой, я вижу, уже нашел вас раньше меня. Приветствую тебя, отважный певец, сын короля скиров! – последние слова он произнес на чистом скирском наречии.
Дагхар протянул ему правую руку.
– На самом деле только кажется, что я искал вас, Ильдихо. Меня привел к этому ключу обет. Когда при моем последнем посещении вы позволили мне проводить вас и ваших подруг к этому жертвенному источнику, и я увидел вас, молящуюся с таким жаром, тогда я решился сам также испросить у богини этого ключа исполнения моего самого сердечного желания.
– Вы, просить Фриггу? – жестко вскричала Ильдихо с высокомерной усмешкой. – Что общего между гунном и белокурой, белостатной, кроткой Фриггой?
Черты его выразили глубокое огорчение. Это было странное лицо, точно состоявшее из двух половин, совершенно различных и нисколько не гармонировавших одна с другою.
На низком, покатом, чисто монгольском лбу, обрамленном прямыми волосами, обрисовывались благородно округленные брови, из-под которых в глубоких впадинах под длинными черными ресницами сияли чудные, темно-карие, печальные и молящие глаза, короткий, немного плоский, но не чисто гуннский нос, очень изящный, выразительный рот, не знающий смеха, и только изредка улыбавшийся печальной улыбкой, мягкий, и для мужчины слишком округленный подбородок, поросший редкой бородой – такова была его, несмотря на свои противоречия, весьма привлекательная внешность. На этом лице видна была печать высокой души и оно проникнуто было глубокой печалью. Даже гордая девушка не могла противостоять тихому очарованию этой задумчивой грусти, когда глаза его с нежным укором устремились на нее, и она уже раскаивалась в своей резкости, когда снова раздался его мягкий, приятный голос.
– Я почитаю богов всех народов нашего царства, так же как стараюсь изучить все их наречия. И вы забываете, благородная принцесса, что как вы происходите от этой белокурой богини – в этом убеждает один лишь взгляд на вас, помимо древнего предания вашего племени, так и я наполовину германец, гот! Моя бедная мать принадлежала к роду Амалунгов. Значит, и я имею право на белокурую богиню. Чтобы расположить ее к исполнению моей единственной мольбы, я дал обет пожертвовать ей кольцо, которым хотел украсить вот эту плиту.
Он вынул из-за пояса очень широкое кольцо. Пробившийся сквозь листву солнечный луч упал на искусно оправленный драгоценный камень, и он так ослепительно ярко засверкал всеми цветами радуги, что Ильдихо на мгновение закрыла глаза, и даже Дагхар слегка зажмурился.
– Что за чудный камень! – вскричал он.
– Это адамант! Но какой огромный и блестящий…
– Это из последней дани византийского императора. Однако, – прибавил он с продолжительным взглядом на помолвленных, – я вижу; что опоздал с моей мольбою и обетом. Все равно я не возьму назад обещанного мною богине. Но дар мой не будет украшать ее источника, а пусть она возьмет и смоет его прочь, так чтобы никто не мог ни найти его, ни догадаться, чего желал принесший его в жертву!
Он бросил кольцо в воду.
– Что ты делаешь? – вскричал Дагхар.
– Жаль. Это было сокровище, – сказала Ильдихо.
– Да, принцесса, это было сокровище: оно заключало мое желание! Прощайте! Я тотчас же уеду. Никогда больше не посещу я жилища короля Визигаста!
Печально простившись с обоими легким поклоном, он вернулся к своему коню, опустившемуся перед ним на колени и затем вскочившему с веселым ржанием. Скоро конь и всадник скрылись за деревьями.
Облокотившись о копье, Дагхар задумчиво смотрел им вслед.
– Да, – произнес он наконец, – когда вместе со старым зверем мы передушим и все его отродье, вот этого одного мне будет жаль!
КНИГА ВТОРАЯ
Глава первая
В это время на расстоянии одного дня пути из последнего пограничного византийского города Виминациума (ныне Виддин) двигался блестящий поезд из всадников, повозок и пешеходов, направлявшийся к северу, в царство гуннов. Впереди, указывая дорогу, ехала кучка гуннов на маленьких мохнатых, худых, но выносливых и неутомимых лошадках.
По обе стороны большой дороги, по которой медленно тянулся поезд, гарцевали также толпы гуннских всадников. Хотя сопровождаемые гуннами богато одетые чужеземцы ехали на превосходных конях, длинная вереница тяжеловесных повозок двигалась с большим трудом.
Нагруженные доверху, просторные повозки походили на огромные сундуки. Их толстые дубовые стенки снабжены были выгнутыми железными крышками, надежно запертыми посредством крепких железных засовов и замков. Некоторые повозки были бережно обтянуты непромокаемыми недублеными кожами, защищавшими их от дождя и солнца.
Замочные скважины и концы веревок, которыми были обвязаны кожаные покрышки, скреплены были большими печатями. Возле повозок с высокими колесами шли в полном вооружении рослые, белокурые, голубоглазые воины, с тяжелыми копьями на плечах. Они серьезно и внимательно оглядывались вокруг, но между ними не слышалось разговоров и невеселыми были их лица. Ехавшие же впереди каждой повозки византийские рабы и отпущенники, беспрерывно болтали на испорченном греческом и латинском языках, бранились и ссорились между собою, проклиная своих лошадей, колеса и дурную дорогу.
Небольшая группа таких же рабов и отпущенников шла пешком, и когда кто-нибудь из них слишком близко подходил к одной из запечатанных повозок, тяжелое копье их безмолвных хранителей многозначительно опускалось на плечи римлянина. Кроме того, римляне и византийцы несли еще несколько богато раззолоченных носилок.
Из одних носилок, где раздвижной деревянный ставень был раскрыт со стороны ветра, выглядывала резко очерченная голова, с выражением нетерпеливого ожидания, и когда мимо проскакал богато одетый и вооруженный всадник, сидевший на носилках знаками пытался подозвать его к себе. Всадник этот, статный воин с германской наружностью, казался предводителем всего каравана, часто останавливал коня, выслушивал сообщения арьергарда и гонцов, являвшихся к нему навстречу с севера, и отдавал короткие распоряжения и приказы.
– Остановись, Эдико! На одно слово! Только на одно! – вскричал человек из носилок.
Но всадник, не отвечая, промчался мимо.
Повозки медленно и тяжело взбирались на довольно крутую возвышенность. Далеко опередив первую повозку, на самой вершине остановились два всадника в блестящей византийской одежде. На всем продолжении пути они почти не расставались.
Сойдя с коней в ожидании поезда они, беседуя, ходили взад и вперед по холму.
– Насколько видит глаз, кругом нет ни одного жилья, и вдали нет признаков городских башен или стен. Ни крестьянской избы, ни пастушьей хижины! Ни дерева, ни даже кустарника! Одна лишь степь да болото! Что за пустошь – это царство гуннов!
– Они сами превратили его в пустошь, патриций, – отвечал его спутник, печально качая головой. – Еще несколько десятков лет тому назад это была богатая, цветущая страна. Здесь были обширные города, красивые виллы с роскошными садами, полными всевозможных плодов, плодородные виноградники и необозримые поля золотой пшеницы. Страна принадлежала римлянам и была населена племенами великого готского народа, остготами и гепидами, ругами и скирами, они умели ограждать себя от вторжения варваров, умели прилежно возделывать почву. Во всех моих странствиях я не встречал лучших земледельцев, чем германцы. Двадцать лет тому назад я проезжал по этой же дороге, как посланник императрицы Пульхерии к королю остготов. Тогда я видел здесь нечто иное. Но ведь с тех пор явились гунны.