– Что привело вас из Равенны к Аттиле? – спросил патриций Ромула.
– Конечно, старая песня: смирение и угодливость. Теперь дело идет о нескольких жалких золотых чашках, ради которых нас послали унижаться в эти степи. Подданный Аттилы римлянин Констанций во время осады гуннами Сирмиума получил от архиепископа золотую церковную утварь, чтобы в случае взятия города отдать ее в выкуп за него и других граждан. Город пал, но римлянин не сдержал слова, отправился в Рим и заложил там утварь у богатого ростовщика Сильвана, а потом как ни в чем не бывало вернулся к Аттиле. Но Аттила, узнав о его проделке, приказал его распять, и теперь требует выдачи Сильвана, утаившего будто бы утварь, принадлежащую к добыче из Сирмиума. Не знаю, каким образом можем мы выдать человека без всякой вины, но в случае отказа с нашей стороны Аттила угрожает войной, и для предотвращения ее мы вынуждены теперь просить его, и унижаться перед ним, и покупать подарками его благосклонность!
– Равенна и Византия несут одинаковый позор! – вскричал Максимин.
– Ляжем лучше спать, – прервал его Приск, – лампа уже почти догорела, поэтому постараемся во сне найти забвение наших горестей!
Глава шестая
Три дня спустя оба соединенные посольства достигли лагеря Аттилы, превозносимого гуннами выше всяких дворцов на свете.
Обширное поселение, состоявшее из многочисленных деревянных домов различных размеров, походило на город.
Дома эти, с плоскими крышами и выдающимися галереями на двух верхних этажах, стояли на значительном расстоянии друг от друга.
Жилище Аттилы можно было отличить еще издалека по густой толпе роившихся около него пеших и конных гуннов, считавших за счастье одно только созерцание дома их властителя!
Эдико провел послов сквозь беспорядочную толпу, и они вступили в первое «кольцо стражей»: здание было оцеплено одиннадцатью постепенно суживающимися кольцами воинов. Они стояли такими тесными рядами, что их копья соприкасались, и между ними не мог бы проскользнуть незамеченным даже хорек.
Дом Аттилы выстроен был из тщательно выструганных блестящих досок и для украшения обнесен такою же оградой в рост человека. Над входом развевались яркие желтые флаги, у самой ограды теснился последний круг воинов.
На востоке и на западе от дома возвышались искусно украшенные резьбою многоэтажные деревянные башни. На ослепительно блестевших под солнцем березовых досках резко выделялась пестрая размалевка, изображавшая то арабески, то уродливые фигуры людей, коней, волков, драконов и змей.
Обширную постройку окружали полуоткрытые переходы с колоннадами, богато разрисованными яркими красками, не без некоторой первобытной красоты. Ближайший дом принадлежал Хелхалю, престарелому другу Аттилы. Он был также выстроен из дерева, привезенного сюда издалека, так как в окрестности ничего не росло. Камня здесь также не было и единственным каменным сооружением во всем лагере была большая ванна, построенная Аттилой по желанию одной из его бесчисленных жен. Ванну эту устроил один пленный греческий архитектор из Сирмиума, по греческому образцу, и глыбы красного мрамора для нее в течение нескольких лет носили сюда тысячи рабов.
Близ приемного покоя и соединенной с ним спальни Аттилы находились другие здания, жилища его жен, также очень красивой постройки.
Послы, прибывшие рано утром, надеялись в тот же день получить аудиенцию у гуннского царя.
Но их известили, что Аттила выехал из лагеря на охоту в Дунайские болота. Ему заранее доложено было об ожидаемом прибытии посольств, но в ответ он вскочил на неоседланную лошадь и сказал:
– Императоры могут подождать, а я не могу отложить охоту.
КНИГА ТРЕТЬЯ
Глава первая
Между тем с востока, из страны ругов, по дремучим лесам к гуннскому лагерю тянулся небольшой поезд, состоявший из десяти мужчин и двух женщин, все верхом. Повозки, в которых обыкновенно женщины ездили на большие жертвенные празднества, не могли бы проехать по узким лесным тропинкам, извивавшимся среди густой чащи кустарников и деревьев.
Женщины проводили ночи под парусиновой палаткой, навьюченной на одной из лошадей, и спали на одеялах; мужчины ночевали под открытым небом, завернувшись в плащи, и по очереди сторожили стоянку. Лошадей же стреноживали и привязывали к деревьям на длинном поводе, так что они свободно могли щипать густую сочную траву.
Путники только что окончили завтрак. Перед палаткой догорал костер, на котором готовилась добыча вчерашней охоты. У огня сидели оба начальника и девушка поразительной красоты. Старший из двух задумчиво смотрел на угасавшие уголья.
Прекрасная девушка заметила печаль на лице старика и нежно провела по его лбу своей белой, полной, узкой рукой.
– Отец, – сказала она, – о чем ты так задумался? Как я желала бы снять с твоего сердца все заботы!
– В самом деле, король Визигаст! – вскричал сидевший возле него юноша. – Что тебя тревожит? О чем или о ком горюешь ты?
– О будущем, а еще более – о вас двоих!
– Я не боюсь ничего и никого, ни даже его! – горячо вскричал Дагхар. Ильдихо с гордой радостью посмотрела на него.
– Он прав, отец, – спокойно сказала она, – ничья рука не может вырвать любовь и верность из наших сердец. Но король покачал седою головою.
– Странно и непостижимо, однако, откуда мог он так скоро узнать о вашей помолвке? Едва лишь я объявил об этом в своем дворце, как на двор уже прискакал его гонец с напоминанием древнего закона, по которому дети подвластных гуннскому царю королей не могут сочетаться браком, не испросив на него разрешения у властителя. Для вас не оставалось иного выбора, как повиновение или быстрое бегство.
– Или открытое сопротивление! – вскричал Дагхар. – Я не намерен бежать от Аттилы. О, если бы ты послушался меня и восстал бы против него тотчас!
– Слишком рано, сын мой! Другие еще не готовы. Я предпочел отправиться вместе с вами, хотя и с тяжелым сердцем. Кто знает, что на уме у этого чудовища, и как он поступит! Откуда проведал он это так скоро?
Ильдихо отвернулась, чтобы скрыть невольный румянец.
– Эллак! – вскричал заметивший ее движение отец. – Ты понравилась ему! Наверное, он хочет через своего отца добиться твоей руки?
– Пусть попытается, – свирепо проворчал Дагхар.
– Нет, не думаю, – отвечала девушка, – этот необыкновенный отпрыск гунна неспособен на такой поступок. К тому же ему известна сила моего характера. Он знает, что я люблю Дагхара и что никогда…
– Ни я, ни Дагхар, ни сильнейшие из нас не смогут защитить тебя от произвола Аттилы, – сказал король.
– Мы будем вполне беспомощны в его лагере, и если он повелит тебе стать женою Эллака, что можешь ты сделать против него?
– Я могу умереть! – воскликнула девушка, схватив за руку мрачного Дагхара. – Не беспокойся, Дагхар! Я буду твоя или ничья! И горе тому, кто захочет овладеть мною!
Глава вторая
В эту минуту издалека раздался громкий, пронзительный звук рога: один из часовых дал сигнал тревоги. Тотчас же все вскочили, мужчины схватились за оружие.
Рог прозвучал вторично, но уже тише и успокоительно, и двое ругов привели к палатке всадника, который немедленно соскочил с коня и приветствовал принцессу глубоким поклоном, а королю и Дагхару протянул левую руку.
– Эллак! – произнес Визигаст, смерив его недоверчивым взглядом и нерешительно беря протянутую руку. – Это вы? Что привело вас сюда?
– Забота о вас. Отец мой гневается. Самовольная помолвка…
– О которой он узнал так скоро!
– Да, но не от меня, – возразил Эллак. – Я догадался о ней там, в лесу, у источника Фригги и, вернувшись домой в лагерь царя, был встречен его гневным возгласом: «Вот тебе твои верные и послушные союзники, за которых ты вечно заступаешься! Король Визигаст просватал свою дочь за принца скиров, не спросясь меня, против закона!» – «Откуда ты знаешь это?» – со страхом спросил я. – «Все равно, это тебя не касается, – отвечал он, – мне было это открыто в ночные часы. Я прикажу привести их сюда в цепях всех троих!»
Дагхар хотел было возразить, но Визигаст знаком удержал его.
– Я успокоил его, как мог, и уговорил не прибегать пока к насилию, поручившись за вас, что вы охотно явитесь к нему по его приглашению. Он проницательно посмотрел на меня со странным, доселе мне непонятным выражением лица, и отвечал: «Хорошо, пусть будет по-твоему. Я пошлю им приглашение. Ты прав: это благоразумнее, хотя ты, конечно, не знаешь, почему». – И он улыбнулся той злобной улыбкой, которая у него страшнее всяких грозных слов. Я тотчас же поскакал к вам навстречу посоветовать вам торопиться: опасно заставлять его ждать. И еще. Я хотел просить вас быть осторожными в лагере. Умерь свою горячность, отважный Дагхар! А ты, благородная королевская дочь, умерь свою гордость!
– Моя невеста так прекрасна, что она не может быть достаточно горда! – воскликнул Дагхар.
Эллак глубоко вздохнул.
– Жениху незачем говорить мне это. Она имеет право быть гордой, как богиня. Но все-таки повторяю, на этот раз неправы вы, король и принц, а повелитель гуннов прав. Я даю вам добрый совет. Не все сыновья Аттилы расположены к вам.
– Почему? – спросил Визигаст.
– Они знают, что Аттила не любит германцев. И насколько я держу сторону германцев, настолько же они возбуждают его против них. И он охотнее слушает их, нежели меня… Зато он очень привязан…
– К злому мальчишке Эрнаку и чудовищу Дженгизицу! – вскричал Дагхар.
– Горе нам, когда они будут править нами, – прибавил Визигаст.
– Этого никогда не будет! – рассмеялся Дагхар. Эллак смерил его строгим взглядом.
– Почему не будет, безрассудный юноша?
– Потому что прежде… потому что еще раньше…
– Молчи, Дагхар! – вмешался король. – Потому что мы будем просить Аттилу при разделении царства между его наследниками, – а ведь у него больше ста сыновей! – чтобы нас, германцев, он отдал бы тебе…
– Вот этого так не будет! – покачал головою Эллак. – Братья позавидовали бы такой большой доле для меня! Да, кроме того, Дженгизиц уже выпросил себе у царя некоторых из ваших племен.
– Зачем? – спросил Визигаст. – Ведь он ненавидит нас?
– Именно поэтому Аттила и согласился на его просьбу.
– Горе народам под его владычеством! Он бесчеловечен! – произнес король.
– Словом, он истинный гунн! – сказал с презрением Дагхар.
– Скир! – воскликнул Эллак сдержанно, но с угрозой.
– Прости ему, – попросила Ильдихо, – он не может обидеть тебя, ведь ты наполовину наш соплеменник.
– А Дженгизиц, – гневно продолжал Дагхар, – так это уже чистокровный гунн! Гордость и украшение своего народа.
– Оттого-то отец и любит его, – печально сказал Эллак.
– Да откуда гуннам знать человеческое милосердие, когда они сами нелюди? – горячился Дагхар.
– Что ты говоришь? – спросил Эллак.
– Предание это известно всем германцам, и оно не выдумка.
– Я знаю его. Позади тебя, Дагхар, на дереве висит твоя арфа. Спой мне, прошу тебя, сагу о происхождении гуннов, – и Эллак подал ему маленькую треугольную арфу.
Глава третья
Дагхар ударил по струнам и запел любимую германцами сагу. Все германские племена, говорилось в ней, произошли от светлых богов. Одни лишь гунны рождены злобными, нечистыми финнскими колдуньями, изгнанными за их гибельные чары в далекие степи. Здесь-то от проклятого союза колдуний с духами зла народились отвратительно-безобразные, кривоногие, грязные и коварные гунны.
Дагхар пел с увлечением и страстью, особенно подчеркивая самые обидные для гуннов места.
Ильдихо с участием смотрела на Эллака, стоявшего молча, с опущенными глазами.
– Благодарю, – спокойно сказал он, когда певец кончил. – Пение твое поучительно. Ты лучше всего пел наиболее отвратительные части саги. Очевидно, ты веришь этому. К сожалению, ненависть к гуннам до того въелась в вас, что даже ты не сомневаешься в истине бабьих сказок!
– Верю, потому что мне хочется верить, – упрямо отвечал Дагхар, – сага не лжет. Я пел ее не для тебя, мне жаль было огорчить тебя, но я охотно пропел бы ее кому-то другому, в присутствии его вельмож и гостей!
– Мне приятнее слышать звуки любви. Теперь спой мне любовную песнь. Ты должен быть особенно искусен в этом роде!
– Это правда! – с сияющим взором вскричал Дагхар. – И для моего вдохновения достаточно одного лишь взгляда на нее!
С горячей страстью пропел он песню, полную самой нежной любви, и, окончив, устремил пылающий взор на зардевшуюся невесту. Отбросив арфу, он быстро подошел к ней с раскрытыми объятьями, но она строго отстранила его, лишь на мгновение сжав его горячую руку. Между тем Эллак, подняв отброшенную арфу и печально глядя на счастливую чету, тихо напевал гуннскую песню.
– Прекрасная, печальная мелодия, хотя и гуннского характера, – заметил Дагхар.
– Эллак! – произнесла Ильдихо, глядя в его большие темные глаза, – то высокое благородное побуждение, которое привело тебя к нам, было побуждением гота, а не гунна. Никогда больше я не назову тебя гунном. Ты не чужой нам. Для меня ты сын Амальгильды, а не Аттилы.
– Ты заблуждаешься, принцесса, и несправедлива к могучему завоевателю. Аттила ужасен, но в то же время он велик, и ему доступны доброта и благородство. Это говорю я, ненавидимый им сын. Но теперь поспешите! Король уже велит вести коней. Я сам проведу вас по кратчайшей дороге.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Глава первая
Много дней пришлось послам дожидаться в лагере Аттилы. Размещенные в лучших домах, они были полностью снабжены всем, в чем нуждались, и с ними обращались очень вежливо. Вигилий избегал их, точно так же, как они избегали его.
Эдико исчез, и на все расспросы о нем послов гунны только пожимали плечами и отвечали, что никому неизвестны тайны доверенных властелина. Однажды вечером послы прогуливались по широким улицам лагеря, с изумлением и трепетом беседуя о царстве гуннов и его повелителе.
– Ни один смертный, – сказал Максимин, – о котором упоминает история, будь то Александр Македонский или Юлий Цезарь, не совершили столько необычайного в такой короткий срок. Он простер свое господство по всей Скифии, от Византии до Тулэ, от Персии до Рейна! Он покорил себе мидийцев, персов, парфян и частью договорами, частью угрозами и силою заставил их войти с ним в союз против Византии!
– И нельзя утешаться мыслью, что это чудовищное могущество возникло только благодаря слепому военному счастью и не имеет внутренней связи. Этого гунна можно назвать извергом, но тем не менее он велик. Господство его легко переносится гуннами и сарматами, – сказал Примут.
– Германцы скрежещут под его игом, – заметил Ромул.
– Оно должно быть невыносимо также для греков и римлян, – сказал Примут.
– Ошибаешься, друг, – возразил Приск. – Есть греки, имеющие свободу вернуться в свое отечество и предпочитающие оставаться у Аттилы. Вчера, прогуливаясь по лагерю, я встретил пленного грека, при взятии Виминациума попавшего вместе со своими товарами и деньгами в долю добычи самого Аттилы. Он пригласил меня в свой дом, выстроенный внутри совершенно по греческому образцу, и угостил настоящим самосским вином. Гелейос, так зовут моего нового приятеля, участвовал в войне гуннов против антов и акациров, отличился в бою, добыл довольно денег, чтобы выкупить себя. Но 6н не подумал даже возвратиться на родину и намерен остаться здесь до смерти. Он говорил мне, что имеет доступ к столу повелителя и чувствует себя гораздо счастливее, чем под властью своего императора. Опасности и тяготы военной службы здесь равны византийским, но византийцев всегда разбивают, а гунны всегда всех побеждали, за исключением лишь одного случая. В мирное же время жизнь в Византии – проклятие, а в царстве гуннов – благословение. Там ни что не ограждает честного человека от жадности, корыстолюбия и лихоимства чиновников, а для того чтобы найти правосудие, приходится подкупать всех, от главного судьи до привратника. Аттила же сам лично разбирает жалобы бедняков на знатных и богатых и творит скорый и справедливый суд. Недавно один сарматский князь украл у бедного гунна жеребца, и спустя час виновный был уже распят. Один лишь царь может по прихоти отнять у каждого все, даже жену, но тех, кто ему искренне предан, он никогда не обижает сам и не дает их в обиду другим. Вот что я выслушал от этого гуннского грека, отпущенника и верного приверженца Аттилы!