- Корабли, корабли! - а уразуметь ничего не может, и слезы горохом катятся.
По ночам Адонию Ивойловну сны одолевают. Пестрые снятся ей сны.
Ей снится ее родина, родные реки - Онега-река, Двина-река, Пинега-река, Мезень-река, Печора-река и тяжелая парча старорусских нарядов, белый жемчуг и розовый лапландский, киты, тюлени, лопари, самоеды, сказки и старины, долгие зимние ночи и полунощное солнце, Соловки и хороводы.
Ей снятся холмогорские комолые коровы, целое стадо, и глаза у коров человечьи, и они будто ластятся к ней спинами, а потом выходит корова, подает ногу, как руку, говорит:
"Адония Ивойловна, учи меня говорить!"
А за нею другая выходит, и так за коровой корова, и каждая ногу подает, как руку, и все об одном просят:
"Адония Ивойловна, учи меня говорить!"
Ей снятся скорпии-хамелеоны и все будто во фраках, по стенам расселись, извивают хвост, то изумрудный, то багряный, как студеный закат, и только смотрят на нее, и уж вся стена в скорпиях-хамелеонах, везде они, и на иконах и за иконами, и один хвост, как тысяча малых хвостов, машет ей, манит то изумрудный, то багряный, как студеный закат.
А то глупость приснится: будто ест она ватрушку и, сколько ни ест, все не сыта, и ватрушка не убывает.
Всякий день Акумовна сны толкует, а по вечерам за чаем на картах гадает. Акумовна может гадать и на вербе и на каретных свечах, а в зимнее время по узору на стекле - на цветах мороз-ных, но всего вернее она на картах гадает.
Осенний вечер. На дворе петербургский дождик. Из желобов глухо с собачьим воем, стучит вода по камням. Бельгийский электрический фонарь сквозь туманы и дым, колеблясь, светит, как луна. В окне Обуховской больницы один огонек.
В крайней комнате - в душной комнате у Адонии Ивойловны поет самовар не выживает, он полон и горяч, пар выбивается, певун, заиграл игрою. Поет самовар на все комнаты.
Акумовны нет в кухне, Акумовна с картами у Адонии Ивойловны, Акумовна гадает. Самовар гаснет, и пение его тише, и голос Акумовны глуше:
- Для дома.
- Для сердца.
- Что будет.
- Чем кончится.
- Чем успокоится.
- Чем удивит.
- Всю правду скажите со всем сердцем чистым.
- Что будет, то и сбудется.
А карта, должно быть, выходит нечистая, все неважная, все темная.
Плачет Адония Ивойловна. Да и как ей не плакать? Похоронили мужа ее на Смоленском кладбище, а она хотела положить его в Невской лавре: родственники настояли, не послушали ее. Он ко всем добрый был, помогал много, а они его не любили. Она одна любила его, и ее не послушали. А на кладбище земля под ним уходит, обваливается земля.
И опять голос Акумовны, но еще глуше:
- Для дома.
- Для сердца.
- Что будет.
- Чем кончится.
- Чем успокоится.
- Чем удивит
- Всю правду скажите со всем сердцем чистым.
- Что будет, то и сбудется.
А карта все та же. И те же слезы. Плачет Адония Ивойловна: она одна любила, и ее не послушали, уходит земля под ним, обваливается земля.
- Обвиноватить никого нельзя! - говорит вдруг Акумовна.
Осенний вечер. На дворе петербургский дождик. Из желобов глухо с собачьим воем стучит вода по камням. Бельгийский электрический фонарь сквозь туманы и дым, колеблясь, светит, как луна. В окне Обуховской больницы один огонек.
В крайней комнате - в душной комнате у Адонии Ивойловны три неугасимые лампадки Адония Ивойловна долго молится.
И в кухне - в насыщенной живучим стерляжьим духом и сушеным грибом кухне у Акумовны три неугасимые лампадки.
Акумовна долго молится.
- Корабли, корабли! - доносится ночью голос сквозь слезливый храп.
А ему отвечает другой с другого конца голос:
- Обвиноватить никого нельзя!
И третий слышится, третий идет через стенку от артистов:
- Надо от всего отряхнуться.
И ежится, сжимается весь притихнувший, насторожившийся невеселый Маракулин и твердит себе все одно и то же и напрасно: непокорливый, он больше не может не думать, он больше не может не слышать своих мыслей, и всякий мир далек от него.
* * *
Божественная Акумовна - по паспорту тридцати двух лет, девица, но по собственным уверениям ее, хотя и без всяких уверений ясно, ей не тридцать два, а верных пятьдесят. Она псковская, или псковитянка, как величают ее артисты, к которым частенько она забегает на картах погадать, а Сергею Александровичу готова хоть и целый день гадать, да и рабыня Кузьмовна, напоминающая не то флюндру какую, не то мороженую курицу с Сенной, вроде кумы ей.
Акумовна маленькая, черненькая, лицо очень смуглое - жук, а улыбается и поглядывает как-то по-юродивому не прямо, а из стороны, голову немножко набок, и кроткая - никогда ни на кого не осердится. И быстрая, но не столько бегает, сколько на месте топчется, и только кажется, что она бегает. И проворная, так вот сейчас и все сделает, а случится послать да чтобы поскорее, знай, пропало дело, не дождешься! Пятый этаж, ноги старые, сбежать-то на улицу сбежит, а на лестницу подняться - оступается. Нога и готова бежать, рада бы Акумовна поскорее, а сил уже нет, и только топчется.
И днем и ночью живет Акумовна, как живет и Адония Ивойловна.
Разные ей снятся сны: и пожары она видит - дом горит, и разбойников бежат, гонят разбойники, и голого человека - на берегу голый с мылом моется, и рябого гада - кусает ее гад, и ягоду - во сне она ест бруснику, большие гроздья с овечий хвост.
Но чаще, очень часто она летает: она летит и всегда в одно и то же место - к Осташкову в Нилову пустынь к Нилу Преподобному Столбенскому.
- Скоконешь и летишь,- говорила Акумовна,- подымусь и, как на воде, руками захваты-ваю, и так мне легко все станет, и все лечу вперед, как птица.
Давно обещалась Акумовна в Нилову пустынь, к Нилу Преподобному сходить, и не исполнила обещания, не была ни разу, вот почему часто, очень часто летает она по ночам к Осташкову.
По двору любят Акумовну: божественная Акумовна! И всегда на кухне у ней детвора толчется, она и умеет и любит играть-киликать с детьми. Она везде бывает, есть у ней деньги - дает и берут без отдачи, во всех углах ей рады. И одного боится она, когда на дворе дерутся.
Сергей Александрович Дамаскин все законы произошел - артист. Акумовна - такой человек, что знает, что и на том свете деется. Так идет молва по Буркову двору.
Акумовна на том свете была,- на том свете ходила она по мукам.
Там, на том свете, ей все показывали, только не знает она, кто, который человек водил ее.
- Пришла я,- так рассказывала Акумовна свое хождение по мукам,- в какую-то постро-йку в хоромину: выбранный пол гнилой, мостовины провалились, земля - мусор, и лежит на полу рыба протухлая, гадкая, разная, мясо, черепы, нехорошее все, худое лежит, и люди умер-шие - одни кости лежат, члены человечьи и животные умершие лежат, все гнило, все гадость.
И водили ее по хоромине, все ей показывали! А хоромина длинная - конца не видно и широкая, а тесно. Впереди люди, много людей, и позади люди, тоже много, и кругом везде и идут и стоят. А какие-то все по углам и не люди,это она понимает,- их тоже много.
- Мучилась я, молитву читаю, а они не отпускают,- хвост и ноги коровьи, когти собачьи. "Выпусти меня!" - взмолилась я. Один и говорит: "Нет еще, пусть она посмотрит". А другой за ним: "Надо обождать, пускай видит все". И повели меня.
И водили ее по хоромине, все ей показывали. Нехорошее все, гнилое лежит, одна падаль, все гнило, все гадость, и умершие люди и умершие животные, кости, черепы, мусор.
- Хоть бы бог дал святых тайн принять! - думаю себе,- выйду я из этого блуду. И все поминаю: "Господи, господи, хоть бы мне причаститься, замучилась я!" И вижу, уж вышли мы из хоромины.
И повели ее на гору, а на горе три лица, трое стоят: все в светлых манто и светлым лица покрыты, причащаются. Только вместо сосуда полоскательная чашка и ложечки нет, так причащаются. И много народа, все подходят, все причащаются. И ее подвели. Хочет она пере-креститься, но тяжело ей крест сделать, мешают ей.
- Сам берет, из своих рук дал мне сухое, не мокрое. А мне дара их не проглотить, стало мне, подавилась. "Господи, господи, прошу, святые и ангелы, господи, полно меня мучить!" Эти смеются. Один говорит: "Подождешь, еще походишь!" А другой за ним: "Да, ее нужно провести еще!" Смеются,хвост и ноги коровьи, когти собачьи. И опять повели меня.
И повели ее с горы к озеру. А мимо их народ, много народа, как на Невском, спешат, пере-гоняют, бегут и бегут, хвосты долгие волокутся, и все с горы в озеро и там у озера оборачивают-ся голубями,- туча тучей стадо голубей.
- Пали голуби на воду и стали пить, а я говорю: "И мы туда пойдем?" "Да, отвечает, пойдем". А один говорит: "Ну, теперь будет вам скоро конец". И уж все ближе мы к озеру. Перхаю, не проглотить мне дара их. "Господи, прошу, полно меня мучить!" Вкруг меня скачут дети, и я прибегаю к детям, не спасут ли меня: "Ангел-хранитель, храни меня, храните меня, помилуйте!" Все озеро голубями закрыто, мутная вода, грязная. И я вошла по колено в воду. "Теперь тебе скоро!" - услышала я голос, и который вел меня неизвестно где делся.
Так побывала Акумовна на том свете, таково ее хождение по мукам.
Еще ничего, сердце у ней здорово, только животом Акумовна тужит. А ей немало выпало на долю - этим кнутом сечена!
* * *
Отец Акумовны богатый, в славе был. Десяти годов ей не было, умерла мать. У нее семь братьев, все ее старше. Девчонка она была здоровая. Еще маленькой, правда, убилась она: спала она в люльке, ребятишки качали, люлька оборвалась, и она с люлькой об земь, кричала день и ночь, и ничем грудью ее не унять, а потом все прошло, потом совсем оправилась. Девчонка она была смышленая. Перед смертью дала ей мать пятьдесят рублей - в холстинке замотаны. И никто об этих деньгах не знал, один отец. И когда отцу надобилось, она, сколько надо, вымотает из холстинки и даст ему, после он все ей вернет, и она опять замотает и никому ни слова. Невес-тка не знала. Отец с невесткою жил. Невестка ее не любила. Как, бывало, обедать, придерется, возьмет ее за руку да из-за стола вон. Истязала девчонку. Отец с невесткою жил. Как-то к отцу пришел брат двоюродный, давно ему отец денег обещал, он за ними и пришел. Да рассердился за что-то отец и отказал. А Василью вот как нужно и обидно: зачем обещал! - пошел Василий, заплакал. Услыхала девчонка - ласковая была и несчастная - догнала Василья, из своих хочет дать ему, из холстинки, только с уговором, чтобы вернул деньги непременно. Ну, тот обрадова-лся. "Погори мой дом, детей не увидеть!" поклялся. И дала она ему ровно копейка в копейку, сколько отец обещал, двадцать рублей. А пришло время, и не возвращает. Нет и нет у него денег, подожди! Да она ждала бы, и не в деньгах дело, ее отец спросит, что тогда ответить? И надо тому быть, как раз захворал отец: выпил пива, ноги посинели, стало ему худо. Собрали деревню. И Василий пришел, брат двоюродный. Сели вокруг, сидят. Отец - к девчонке, холстинку чтобы принесла, где деньги. Испугалась она, не знает, что сказать, на ключи и свалила: ключи, мол, затеряла. Затеряла! - хорошо, взяла .невестка топор да в амбар, сундук разломала, принесла холстинку. Стали деньги считать двадцати рублей нет. Отец к девчонке: "Где деньги?" Молчит. И в другой раз: "Где деньги?" И опять молчит. А стало ему совсем дурно, стал он благословлять детей. Благословил сыновей своих - старших братьев, доходит ее очередь. Заплакала, просит тихонько, чтобы сказал Василий о деньгах. А Василий - разбойник! - отнетился: "Знать не знаю, не брал денег!" - будто никогда и не брал денег. И уж не плачет она,- когда лихо, не плачут! смотрит она на отца, только смотрит. Отец к девчонке: "Благо-словляю,остановился, подумал,- коло белого света катучим камнем!" - скрипнул зубами и скончался.
Коло белого света катучим камнем! - вот слово благословения, вот какое от отца, родительское, получила Акумовна, и, видно, оно - так думала Акумовна - и обрекло ее на блуждание по белому свету.
Шести недель не выжила дома, а жила она на огороде. При отце худо ли, хорошо, терпи, а как умер отец, стала невестка лютее зверя, гонит, поедом ест девчонку. На шестой день Фролова дня взяла Акумовну турийрогская барыня Буянова к себе в усадьбу, в дом. Усадьба Буянова - Турий Рог в шести верстах от Сосны Горы.
В усадьбе хорошо: сама барыня Буянова полюбила ее. Чуть что постарше Акумовны: Акумовне тринадцать, барыне шестнадцать. Сам-то барин Буянов не молодой, в деды обоим годится и часто в город уезжал по делам и всегда дома занят - земли много, лесу много и озера - хозяин был, любил землю: турийрогские конопли такие, что человеку не пройти, куры на полях паслись! А барыня все одна и только с Акумовной, как с своею сестрицей. И всюду водила ее с собой, и в поле и в лес - в прутняк за грибами, в бор по ягоды. В бору на жарине на солнопеке ягода красная - любо брать ягоду, орехи щипали, собирали желуди, чтобы кофе делать, а то ляжет сама под сосною, а Акумовну пошлет за цветами. Вернется Акумовна с цветами, принесет много разных - синих, венок заплетет, а она лежит под сосною, плачет. Уберет ее Акумовна цветами разными - синими, целует ее - зацелует всю, сама черненькая, глаза остры и веселы, коса с красною ленточкою - жук.
Год прогодовала Акумовна, не расставаясь с барыней, ко всему ее приучали, гладить и стирать учили. Перед Покровом уехал барин в город и захворал. С барином бывало такое: говорили, что они его мучили - у леса есть хозяин и у воды есть хозяин - лесные и водяные хозяева. Был турийрогский лес глухой, непроходимый, жуку не пролететь, Буянов вычистил лес, и к озерам не было подступу, дороги кругом понаделал, повычистил озера. А им это не нравится. Нет-нет да и соберутся они, придут к нему и укоряют, что уморил их. Оттого он и мучился. Так люди говорили. Дали знать из города барыне в Турий Рог, собралась барыня и уехала.
- Наказала мне барыня,- рассказывала Акумовна,- за Красоткою присмотреть, всякую ночь проверять коровушку. Коров было много, а Красотка одна, любимая. Отелилась Красотка, с этого и началось. Была в деревне свадьба; отпросилась я на свадьбу, обещала к двенадцати вернуться; да засмотрелась и вернулась в два. А в двенадцать Красотка отелилась и теленка ногой убила. "Одному из нас жить: или тебе, или мне!" - сказал скотник: или его прогонят; или меня прогонят. И пошла я к молодому барину, брат барыни в управляющих служил, а войти боюсь: скрипну дверью и опять обратно. "Ну что, жук?" Услыхал барин. "Виновата, барин, простите, несчастье у нас!" - "Иди сюда!" Впустил. Я перед ним на колени, стала на колени, все рассказала, плачу. "Убирайся, собирай вещи! И выгнал. Пошла я в комнату к себе, за столовой моя комната маленькая, а какие вещи собирать, не знаю, нет моего ничего, и плачу. Всю ночь проплакала. Входит наутро барин: "Все собрала?" Я опять: "Простите, барин, виновата!" - "Молчать, не сметь плакать, скажу повешу!" И ушел. Думаю, повесить не повесит, пугает, а чего-то страшно, боюсь чего-то. Была суббота, топили баню. Вымыла я полок, поставила пива, хочу уходить, а барин уж идет Я к двери "Стой, собрала вещи?" Я свое: "Прос-тите, барин, виновата, не гоните!" А он подумал да и говорит: "Согласишься со мною жить, оставайся, а не то уходи!" И вытолкал. А я не хочу уходить, чтобы отогнали от барыни, да, и куда мне идти - к брату опять, к невестке? Хожу и плачу. А скотник наладил: "Одному из нас жить: или тебе, или мне!" Или его прогонят, или меня прогонят И хоть бы барыня приехала, а барыни все нет и нет. Была суббота, топили баню. Вымыла я полок, поставила пива, сама спешу до барина уйти, чего-то страшно, боюсь чего-то. А он уж входит. "Что, согласна?" - "Соглас-на". Ну, девчонка была, не понимала. "Иди и раздевайся, я тебя посмотрю". Пошла я, стала раздеваться. А на другой день поехал барин в город,- тогда он меня не тронул,- привез из города мне шелковый платок и ленту в косу. Рассказала я няне, старая няня жила в доме, стару-шка. "Это ничего,- сказала няня,только проси пятьсот рублей на книжку, обеспеченье!" А мне и невдомек, какая такая книжка. Ну, девчонка была, ничего не понимала. Зовет меня вечером няня. "Подашь, говорит, барину самовар и не уходи!" А барина комната рядом со столовой. Надела я шелковый платок, заплела в косу ленту, подала самовар, присела к столу, а самое меня так и трясет...