Теперь слишком поздно, и ее, наверное, никто не увидит, да, кроме того, павильон лежит в тени. Окно, вероятно, не открывалось с тех пор, как она закрыла его в последний раз, так как задвижки даже заржавели. Наконец, она осторожно отодвинула ставню. Перед ней лежал облитый лунным сиянием замок Синей бороды, и все то пленительное таинственное волшебство страшных сказок, в которых проливаются потоки крови, восстало здесь из чужестранной растительности и водяных снопов, поднимавшихся к небу и распавшихся серебряными брызгами; среди кустов мелькали белые мраморные статуи; стройные женские фигуры протягивали руки к небу, как бы стараясь избежать объятий плюща, обвивавшего пьедестал. Лунный свет отражался миллионами дрожащих искр в воде бассейна и на зеркальных стеклах больших окон; он безнаказанно заглядывал сквозь шелковые гардины в дом и в прекрасные глаза, о которых никто не знал, плачут ли они, или сияют счастьем.
Может быть, это знали фонтаны, беспрерывно журчавшие? Пестрые головки цветов около дорожки? Может быть, она проходила мимо них, и им удалось заглянуть в ее опущенные глазки?..
Лили машинально отодвигала ставню все дальше и дальше. Ее плеча касались огромные листья вьющегося винограда, покрывавшего заднюю стену павильона, в зеленых чашечках которого блестели и искрились капли дождя; вдруг что-то шмыгнуло в ветвях дерева, которых коснулся ставень; вспугнутый павлин слетел на землю и, расправляя свои чудные перья, стал величественно прогуливаться по освещенной луной дерновой лужайке. Воздух был наполнен благоуханием цветов и журчанием фонтанов, в саду расхаживала блестящая птица, но, несмотря на это, все казалось таким сказочным, что должно было мгновенно исчезнуть от одного [6]слова.
И вот из башни снова зазвучала мелодия.
Лили села на подоконник, положила сложенные руки на колени и, как очарованная, смотрела на этот замкнутый странный мирок. Уж не почудилось ли ей, что одна из статуй сошла вдруг с пьедестала и тихо бродила по тихой тенистой дорожке? Нет, белые холодные руки так же неподвижно простирались в воздух, и луч луны так же скользил по неподвижному мраморному лицу. Но в том существе, которое все приближалось к Лили, билась жизнь, до ее слуха долетел вздох. Это, вероятно, была прекрасная молодая жена Синей бороды. Она на минуту замедлила шаги, прислушиваясь к звукам адажио. У нее была высокая величественная фигура, но длинная одежда скрывала стройные нежные формы. Правая рука лежала на груди, как бы стараясь успокоить бурно бившееся сердце, а левая была небрежно опущена вниз. Наверно, по низко склоненному лицу в эту минуту текли слезы; каково было выражение этого лица, которое, казалось, избегало даже лунного света, трудно было узнать, так как черное покрывало, спускаясь с головы, закрывало ее лицо.
В голове Лили сказки и действительность перемешались на мгновение, она чувствовала инстинктивно, что ее ни за что не должны были видеть, и попыталась бесшумно соскользнуть с подоконника; но взор ее не мог оторваться от этого явления. Почему эта пленница не убежит, если чувствует себя несчастной?
Перелезть через изгородь в сад тети Вари и искать у нее защиты вовсе не было, по мнению Лили, неисполнимым рискованным предприятием; будь она на ее месте, она не остановилась бы и перед чем-нибудь более опасным, но не покорилась бы тому тирану... лучше умереть, чем жить в такой неволе! Лили даже в голову не приходило, что женщина могла добровольно подчиниться этому игу, потому что любила своего тюремщика; она не имела ни малейшего понятия о противоречиях и странностях любви, так как не испытывала еще этого чувства. Сердце ее забилось при мысли, что она, быть может, в состоянии помочь этой несчастной; поэтому она, приняв геройское решение, далеко выставила из окна свою чудную головку, и ее легкая фигура, освещенная луной, походила на шаловливого эльфа, выглянувшего из широких листьев вьющегося растения... В ту же минуту в воздухе пронесся раздирающий душу крик. Чужестранка плотнее надвинула покрывало на лицо, крепко прижала его к груди обеими руками и, как бы преследуемая кем-то, бросилась прямо через лужайку к каменной лестнице дома. Дверь, ведущая на террасу, открылась изнутри, и на пороге появился негр, ярко освещенный светом множества ламп. Дама чуть не упала, добежав до него, но быстро оправилась, показала ему рукой на павильон и исчезла в глубине залы.
Лили с изумлением смотрела на все это; но видя, что негр, как бешеный, кинулся с лестницы, она поспешила закрыть окно и ставню. Едва она успела дрожащими руками запереть задвижку, как гравий заскрипел под его шагами; он стукнул кулаком по ставне, так что рама задрожала, и разразился ругательствами [7]на ломаном немецком языке. Пальцы молодой девушки судорожно держались за нижнюю задвижку и нажимали ее. Около самого ее уха раздавался сердитый голос негра, и ей казалось, что она чувствует на своем лице его дыхание. Невыразимый ужас овладел ею, но она терпеливо выжидала. К счастью, ее геройство не подверглось дальнейшему испытанию. Повелительный мужской голос, раздавшийся, вероятно, из башни, позвал негра в дом; он тотчас замолчал и поспешно удалился.
Первый раз в жизни девушка должна была сознаться, что навлекла на тетю Варю неприятности. В ней задрожал каждый нерв при крике этой сумасшедшей, который, вероятно, проник и в спальню надворной советницы... И завтра, да, завтра, Синяя борода отомстит нарочно самым поразительным образом за то, что пытались проникнусь в его тайну. Горько упрекая себя, она покинула павильон и прокралась в дом.
Зауэр и Дора стояли на садовой скамейке и, вытянув шеи, с любопытством старались заглянуть через изгородь; шум в соседнем саду, очевидно, очень интересовал обоих. Они стояли спиной к Лили, и потому она могла незамеченной добраться до своей комнаты. Теперь она быстро закрыла ставни и окно, даже спустила пестрые бумажные занавески и глубоко зарылась в подушки. Испуганный крик убегающей женщины [8]страшного негра преследовали ее и во сне; на первый раз с нее было довольно.
Но куда же девались все ночные ужасы, когда Лили на другое утро сошла в сад? Убежали от солнечного света, который, как вечная истина с пылающим мечом, прогоняет этих исчадий мрака. Зубчатые перила башни выдавались в прозрачном утреннем воздухе, как золотое кружево. Солнечные лучи так же весело отражались на цветных стеклах, как и на стеклах окон тети Вари; башня нисколько не походила на темницу, в которой гнездится преступление. По ту сторону изгороди, как и здесь, капли росы сверкали на солнце, а из букового леса над обоими садами проносился живительный утренний ветерок... Все страхи и опасения исчезли из сердца Лили, и только звуки чудного инструмента чудились ей порой — такое сильное впечатление произвели они на нее.
Она пошла в беседку, где всегда завтракали в хорошую погоду. У входа в нее тетя Варя медленно прохаживалась взад и вперед по длинной дорожке, усыпанной гравием. Она время от времени выдергивала сорную траву из грядки с овощами или, подняв ветку смородины, смотрела на множество еще совсем сырых ягод; ее смородиновка славилась среди ее друзей и знакомых. В беседке на белом столе лежало раскрытое Евангелие, из которого она каждое утро прочитывала главу. Она ни одним звуком не упомянула о ночном происшествии, должно быть, спала и ничего не слыхала, — тем лучше; но вот Дора принесла завтрак... о, ужас, завязки ее белого полотняного чепца висели распущенными на спине! Это было признаком того, что она сердилась, так как в этом случае она развязывала ленты чепчика и отбрасывала их на спину, упиралась правой рукой в бок и тогда была готова к битве. Ее утреннее приветствие звучало так раздраженно, что надворная советница с улыбкой осведомилась, не плохо ли она спала.
— Ах, Зауэр такой упрямый! — сердито возразила она, ставя неверной рукой на стол звеневшие тарелки. — Он думает, что если он читает газету, так никто при нем не может рта разинуть. А что это правда, в этом меня никто не разубедит! Эта история случилась в Эрфурте, откуда была моя крестная, которая мне ее и рассказывала, а она никогда не лгала... Так вот, жил в Эрфурте генерал, настоящий изверг. Он с утра до ночи пил, играл в карты и проделывал разные другие штуки, о которых порядочному человеку и говорить-то стыдно Он давал однажды бал, и ночью, как только пробило двенадцать у дверей залы появился совсем черный господин — никто не зная, как он здесь очутился, — и попросил вызвать к нему генерала. Вдруг произошло нечто ужасное — окна сами собой растворились, раздался стук копыт, как будто по комнатам и лестнице мчались дикие лошади, генерал страшно закричал, и когда все гости выбежали, то оба они исчезли и никогда более не возвращались. Черный господин, с позволения сказать [9]и унес генерала... Я рассказала эту историю Зауэру; он вдруг рассердился, бросил на пол сапог, который чистил, и сказал, что меня нужно отправить в сумасшедший дом, где, может быть, мне и поверят.
Надворная советница с трудом подавила улыбку, так как Дора была очень обидчива.
— Но что тебе вздумалось говорить о таких ужасах, Дора? — спросила она.
— Да мне кажется, — возразила старая кухарка, вытирая концом своего синего полотняного фартука разгоряченное лицо, — шум нынешней ночью был таков, как будто [10]
— Какой шум? — спросила с удивлением советница.
Лили наклонилась над своей чашкой — гроза готова была разразиться над ее головой. Она боялась не выговора тетки, который охотно выслушала бы, так как была виновата, но ее мучила мысль, что приятельница ее матери из-за нее подвергнется неприятности.
— Господи, помилуй, госпожа советница, — вскричала Дора и всплеснула руками. — Неужели вы не слыхали страшного шума по ту сторону? Зауэр думает, что его возлюбленная хотела убежать, а они ее схватили... Милосердный Боже, вот ни за что не хотела бы быть на ее месте! С ним не очень-то сладко жить.
— Разве он в самом деле такой злой? — спросила Лили, внутренне смеясь над подобным толкованием ночной сцены.
— Вы послушайте, как он пробирает слуг, я слышу это в своей кухне. Но он не довольствуется одной бранью, ему хочется крови; верьте мне, что он только поэтому и на войну пошел в прошлом году, — Зауэр думает так же.
— Ну, на это у него, вероятно, были другие причины, — сказала надворная советница. — Он сам был ранен при Эверзее и привезен сюда в жалком состоянии. Впрочем, Дора, — строго заметила она. — сегодняшняя ссора между тобой и Зауэром была справедливым наказанием для вас обоих. Сколько раз мне повторять вам, что то, что происходит по ту сторону изгороди, не касается вас.
Дора удалилась обиженная и ворча, что нельзя же постоянно затыкать уши ватой.
Потом советница ушла в город навестить больных; Лили воспользовалась этим случаем и отправилась в павильон. Слава Богу, что тетя Варя ограничила свою утреннюю прогулку той узенькой дорожкой, так как дверь павильона была открыта настежь, а для советницы ничего не могло быть ужаснее отворенных дверей и окон. Лили открыла ставни двух окон, выходивших в сад тети Вари; яркий свет озарил дорогие ей стены и все, что там было; все стояло на своих местах, ничто не было тронуто во время ее трехлетнего отсутствия. В свое последнее пребывание у тети Вари Лили еще усердно играла в куклы. Накануне дня ее возвращения домой все куклы были разодеты, так как у них был прощальный бал. Они все еще сидели вокруг круглого стола. Большой паяц, изгнанный из кружка дам, пьющих кофе, печально ютился в углу павильона, и спеленатое дитя в люльке так же беспомощно ожидало заботливого ухода. Настоящее вдруг исчезло для молодой девушки. Она присела на полу перед куклами и с улыбкой припоминала, что она заставляла их думать и переживать тогда. В последний промежуток времени она много, ужасно много училась, чтобы развить свой ум, но чувства ее остались те же. Вся старая мебель, которую она так любила, была тут. Она сохранилась еще с тех времен, когда оба семейства дружно собирались здесь. По стенам висели масляные картины, нарисованные Эрихом, дедушкой тети Вари. Они указывали на посредственный талант живописца, а своими мотивами — на его мрачное расположение духа. Он изображал преимущественно самые ужасные моменты из мифологии. В том углу, где бывало беспечно играла Лили, висела большая картина, которая наводила на нее в детстве панический ужас, особенно в сумерках. Это был Орест, преследуемый [11]. Нарисованная бегло и поспешно, она была написана очень непропорционально, что могло бы сделать картину смешной, если бы не голова Ореста, в выражении лица которого было что-то покоряющее. Не один ужас, от которого волосы становились дыбом, приковывал взгляд зрителя к этому лицу, сильнее всего на него действовала невыразимо горькое чувство раскаяния, которое неопытный живописец сумел мастерски выразить на этом лице.
Незадолго до своей смерти Эрих Дорн собственноручно повесил здесь картину. Он долго и охотно проводил время перед своими произведениями, и последнее слово, которое он с трудом произнес при внезапном удалении из этого мира, было «павильон». Поэтому его жена смотрела на маленький деревянный домик в саду, как на святыню. Она строго следила за тем, чтобы картины висели так, как их повесила любимая рука, и сын так же, как и тетя Варя, должны были ей обещать охранять это маленькое здание с висевшими там картинами. Об этом думала теперь Лили, стоя перед картиной, изображавшей Ореста. Она вполне понимала, как тетка должна была ненавидеть человека, заставлявшего ее нарушить обещание. Но, может быть, он несмотря на всю свою дикость, отказался бы от своей идеи, если бы надворная советница, пересилив свой гнев против той линии Дорнов, спокойно объяснила бы молодому соседу, почему она желает сохранить, павильон?
Это течение мыслей молодой девушки было вдруг прервано шумом в саду соседа. Она ясно слышала, как несколько человек подошли к павильону и остановились перед ним. Сквозь щель ставни она разглядела работника в фартуке с различными инструментами, подле которого стояли негр и другой слуга в ливрее. Что они намеревались делать?
— Вот, вы увидите, — сказал им работник со смехом, — я проделаю такое отверстие в старом гнезде, что ему скоро придет конец... Тогда, наконец, старуха поймет, что господин Дорн не любит шутить!
В ту же минуту стена, на которой висела картина, изображавшая Ореста, задрожала от сильного удара. Лили сняла картину и отодвинула скамейку с куклами я глубину комнаты. Вслед за этим снаружи раздался второй удар, при чем огромный кусок глиняной обмазки свалился в маленький салон. Страшный столб пыли, поднявшийся при этом, заставил молодую девушку отбежать к двери, но она недолго колебалась — картины должны быть, спасены, прежде чем эти вандалы приведут к исполнению свое намерение. Она уже хотела вернуться в комнату, когда издали послышались слова: «Стойте, стойте, пока довольно!»
Это был тот же голос, который позвал вчера негра в дом, звучный мужской голос, привыкший повелевать, как было слышно по тону. А, это был, наверное, Синяя борода! Он, казалось, хотел сам присутствовать при исполнении своей мести, так как твердые мужские шаги быстро приближались к павильону...
Не убежать ли ей? Нет. Она была глубоко возмущена насилием этого человека, он должен был почувствовать, что он презираем, что другие обладают достаточным спокойствием, чтобы устоять против его грубости и высокомерия. Она подошла к столу, стоявшему посреди салона, поставила на него пустой ящик и начала, по-видимому в высшей степени равнодушно, укладывать в него игрушки.
— Жак, — сказал тот же голос, теперь уже около самого окна, он звучал в эту минуту очень строго и повелительно, — я приказал сначала открыть это окно и убедиться, нет ли чего на стенах, что можно повредить; почему этого не исполнили?
— Ах, милостивый господин, — возразил негр вместо спрошенного слуги, — что там может быть? Не прячет же здесь старуха свои драгоценности!
Ответа не последовало; вместо этого в пробитом отверстии появилась мужская фигура и заглянула внутрь. Лили подняла опущенные ресницы. И вот они стояли лицом к лицу — страшный Синяя борода и молодая дама, которой понадобились все ее упрямство и вся сила воли, чтобы в эту ужасную минуту не выйти из своей геройской роли. Она бранила себя внутренне «жалким сознанием», так как чувствовала, как ее лицо краснело под его взглядом. Она бросила на него только один взгляд и успела разглядеть, что он обладал изящной фигурой, одетой в простую коричневую куртку, и красивой головой [12]выражением лица. Он несколько секунд стоял неподвижно, как будто прирос к месту от изумления. Потом нагнулся в комнату и осмотрел повреждения, причиненные каменщиком. Не поднимая глаз, Лили, однако, заметила, что он слегка топал ногой.
— Какая неловкость! — пробормотал он людям, смущенно стоявшим около него. — Надеюсь, что я пришел вовремя, чтобы предотвратить еще большее несчастье, — сказал он с легким поклоном, обращаясь к Лили.