– Всё, Склифасовский, тебе пи… ц!
Несмотря на неожиданность заявления, я почему-то в него поверил.
Сашка, задыхаясь от бега и важности информации, в лицах рассказал, что произошло. Когда после нашего ухода из терапии заключённые-больные готовились к ужину, Ваня-Люся как-то странно беспокойно себя повёл. А когда пошёл по малой нужде, всем телом грохнулся возле параши, едва не расколотив унитаз своей башкой.
– Похоже, ты с инсулином чего-то набодяжил! – заключил санитар и уставился на меня, как на обречённого.
Ситуация была понятна: доза инсулина оказалась гораздо больше необходимой. И вместо нормализации уровня сахара инъекция снизила его до критического, отправив Ваню в гипогликемическую кому. Спасибо, до летального исхода дело не дошло. Могучий организм справился. Однако лежание возле параши сильно задело самолюбие пациента. Со слов Сашки, в данный момент Ваня-Люся рассказывает сокамерникам, что он сделает со студентом, так опустившим его авторитет.
Самым безобидным из длинного перечня угроз было отрывание конечностей с последующим помещением их в конечный отдел пищеварительной системы. В остальное вникать не хотелось. Хотелось сохранить ноги на прежнем месте и побыстрее унести их отсюда. Видно, не судьба мне была поработать медсестрой.
С Сашкой порешили так: он молчит о происшествии в терапии. Я молчу об исчезновении спирта.
В больнице той я больше не появился.
На что другие тратили годы, на то мне потребовалось одно дежурство: на всю оставшуюся жизнь я усвоил основной принцип медицины – «Не навреди!».
Вагон-видеосалон
Лейтенант Побединский садился в поезд Мурманск – Москва в плохом настроении. Ехать предстояло не в столицу, а в Архангельск, где располагался штаб его десятой армии ПВО. Примерно на середине пути архангельский вагон цепляли к другому поезду, и он снова катил на север.
В хорошие времена на коллегию штаба армии послали бы офицера в звании не меньше полковника, а то бы и сам командир отправился. Но февраль 1990 года хорошим не назовёшь.
Некогда великая держава мучительно бьётся на очередном историческом перекрёстке. Пустые прилавки магазинов. Забастовки шахтёров. Армия и флот забыты. Провозглашённая перестройка в военном плане кажется откровенной капитуляцией.
К моменту окончания училища от престижа профессии офицера не осталось и следа. Когда же молодой лейтенант прибыл на место службы, его приняли за сумасшедшего. Порядком опустившиеся старшие товарищи сквозь многодневный перегар пытались объяснить ему, что мир сошёл с ума. У власти проходимцы, ведущие страну к катастрофе. Что нормальным людям не место в армии. Пока ещё молод, нужно срочно рвать отсюда когти и выживать как-то на гражданке.
Лейтенант видел упадочное состояние дел в полку, но отказывался верить, что это надолго. И даже не допускал мысли, что навсегда. Он продолжал вовремя приходить на службу. Имел безупречный внешний вид. Отказывался глушить водку. Словом, действительно сильно отличался от основного коллектива.
Это и стало решающим фактором при выборе кандидатуры для поездки на коллегию. Командир справедливо рассудил, что штабные разговоры топлива полку не добавят, а созерцание генералом его опухшей рожи вряд ли полезно для карьеры. Других образцово-показательных офицеров не наблюдалось, и участь Побединского была решена.
Сразу после посадки проводница, собрав билеты, выдала минимум информации: постельное бельё сырое, чая не будет, вагона-ресторана нет уже полгода. Пассажиры даже не удивились: цены скакали так, что вполне могли измениться вдвое, пока посетитель ждал заказ. Вот и переделали под видеосалон.
– Хлеба уже нет, а зрелища ещё остались? – спросил военный.
– Точно. Позырить есть чего, – ответила проводница с лёгким недоумением,
что кто-то отважился её перебивать.
– Водку брать будете? – переходя на шёпот, продолжила она.
Соседи по купе живо откликнулись на тихий призыв и зашуршали купюрами, вслух обсуждая, сколько же брать, чтобы не бегать дважды. Побединский в групповом пьянстве участвовать отказался. И дабы своим трезвым видом не смущать окружающих, решил скоротать время за просмотром видео.
Добравшись до видеосалона, лейтенант оценил, что до отцепления вагона успеет посмотреть два-три фильма. В репертуаре была эротика и ужасы. Фильмы плохого качества, но всё же лучше, чем кошмары пьяного купе.
Полуголая красотка Эммануэль3 на какое-то время отвлекала внимание. Но мысль периодически проваливалась в подсознание, в котором скопился один негатив. И хотя было думано-передумано, тоска продолжала точить: «…Боевые самолёты полка давно в капонирах. Топлива летать нет. Зарплату офицерам задерживают уже полгода. Жене в глаза смотреть стыдно – здоровый мужик не может обеспечить семью. А тут ещё чёрт-те знает куда, в какой-то Архангельск, на три дня засылают. С дорогами – неделя. Командировочных, естественно, нет. Как хочешь крутись…»
Когда на экране Фредди Крюгер4 поскрёб стальным лезвием по трубе, стало совсем тошно и Побединский решил вернуться в своё купе, тем более что время уже поджимало.
Погружаясь в тяжёлые мысли и думая, что хуже в жизни, наверное, не бывает, он подошёл к последней двери перед своим вагоном и… понял, что бывает. Сквозь замёрзшее стекло в ночную темноту убегали рельсы. Вагона, где остались все командировочные документы, форма и багаж, не было.
В два прыжка пролетев коридор, обалдевший лейтенант заколотил в купе проводницы, выяснить, что случилось, хотя и так было всё предельно ясно.
– Ну чего дверь ломаешь? Нажрутся, а потом ни хрена не слышат. Час назад объявление по трансляшке было, что отцепляют на час раньше, – выпалив всё на одном дыхании, железнодорожная дива захлопнула дверь перед окончательно убитым военным.
Сообразив, что мужик-то вроде был трезвым, она через мгновение вновь открыла дверь и более миролюбиво продолжила:
– Небось, в салоне торчал… Так ведь там, как фильм включают, трансляцию совсем глушат. Вот что, слушай сюда. До следующей станции едем в одном направлении, а после – мы на юг, они на север. Архангельский состав сзади минут на десять. Но мы на ней не останавливаемся, только притормаживаем. Хочешь – прыгай…
Сказав это, проводница осеклась. Прыгать с поезда в тридцатиградусный мороз в трико и футболке было смерти подобно. Да и зачем избавляться от молодого красивого и, что особенно приятно, трезвого попутчика.
– А может, ну его на фиг… Ну прыжки эти. Переночуешь у меня в подсобке, а завтра что-нибудь придумаем, – совсем ласково предложила проводница.
Побединский в это время представил себя идущего по замёрзшему перрону в шлёпках и трениках под конвоем военного патруля в комендатуру Ярославского вокзала. Решительно отверг предложение и двинулся в тамбур.
Поезд в это время уже вползал на едва подсвеченный редкими фонарями полустанок и заметно снижал ход. Приняв решение, Побединский на одном дыхании открыл железную дверь и спрыгнул в темноту на заиндевелый перрон.
Потная футболка мгновенно встала колом и хрустела при движении. Шлёпки примерзали и норовили слететь с ноги.
– Как в космос без скафандра, – подумал полуголый-полубосой лейтенант. Сквозь густой иней на ресницах он осмотрелся. Станция была необитаема. Укрыться негде. Лишь вдалеке виднелись огни маленького посёлка.
Переступая с ноги на ногу и бешено колотя себя руками, лейтенант вглядывался в темноту, откуда должен был появиться его состав. Должен-то должен, но десять минут, отмеренные проводницей, могли вполне оказаться последними в его жизни, если произойдёт какая-то заминка.
– Космонавт, хренов! Сидел бы сейчас в тёплом купе, чаёк фыркал, – он уже раскаивался в содеянном, как вдалеке застучали колёса и темноту прорезал мощный прожектор локомотива.
Разумеется, что архангельский поезд тоже не останавливался здесь и никто не собирался открывать двери на ходу какому-то прыгающему идиоту, неизвестно как оказавшемуся снаружи.
Поезд снизил ход до очень тихого. Потом вздрогнул железными сочленениями и начал медленно набирать ход. Отчаявшись привлечь к себе внимание и понимая, что есть только шанс добраться до своего вагона, до Архангельска, до штаба, до коллегии, не замёрзнув тут насмерть, Побединский прыгнул и вцепился в поручни.
Когда за стеклом двери снаружи внезапно возникла синяя орущая голова, куривший в тамбуре мужик едва не поперхнулся хапчиком. «Ещё вторую не допили, а тут такое…» Но всё же сбегал за корешами и позвал проводницу.
Побединского втащили в тамбур, посадили около угольной печи. Кто-то сгонял за водкой. Первый стакан прошёл залпом. Второй не заставил себя долго ждать. Потом отвели в купе, расспрашивали, снова поили… В сон он провалился мгновенно.
Перед началом коллегии генерал осмотрел присутствующих. Вроде бы всё по уставу. Однако помятые лица большинства огорчали начальника, не вселяя уверенности в боеспособности личного состава. Взглядом командующий нашёл лишь одного прилично выглядевшего офицера, отличавшегося от прочих и ростом, и выправкой. Желая уверить себя, что есть ещё в армии на кого опереться, попросил офицера представиться.
Лейтенант Побединский!
Генерала окатила могучая волна свежего перегара. «Даже этот», – безнадёжно вздохнул командующий и двинулся к трибуне открывать коллегию.
Ошибка терапевта
В центральной районной больнице, куда попал по распределению, трудился терапевтом Витя Паршин, всего на пару лет старше меня. Но два года самостоятельной практики обеспечивали ему неоспоримое превосходство при обсуждении клинических проблем. Кроме того, у местного Паршина было преимущество в общении с больными, так как многие в районе говорили на местном диалекте. И Витя, в отличие от меня, получив «закодированную» жалобу о причинах простуды – «Анакдысь на передызье было порато студено», – с ходу понимал: «Накануне в сенях было очень холодно».
Словом, терапевт Витя Паршин пользовался заслуженным авторитетом у земляков. Купался в лучах славы и не упускал момента подчеркнуть своё превосходство над молодыми врачами. Чтобы ещё и внешне отличаться от нас, незрелых, Витя отпускал бороду. Она же, как известно, не сразу становиться окладистой. И не на всех стадиях её роста носитель подбородочной растительности является привлекательным. Но ради конечного результата Паршин готов был терпеть.
В стадии недельной небритости на Виктора свалилась дополнительная нагрузка: терапевт с соседнего участка ушла в отпуск. Светилу сельской медицины это огорчило несильно. Участок был рядом с больницей, практически в центре посёлка. К тому же главный врач обещал не обидеть с оплатой.
Он действительно Паршину симпатизировал. Вот и сегодня из окна кабинета умилённо наблюдал, как по центральной улице деловито движется молодой, из своих, местных, терапевт. «Вот только зря он всё же бриться перестал, – подумал главный. – Да и шапку какую-то странную надел. Вроде финкой называется, но уж больно издалека зековский кепон напоминает».
Решив в конце дня обсудить внешний вид перспективного специалиста, главврач вернулся к своим делам.
Стоит пояснить: лет пять назад рядом с районным центром, где жители исконно не пользовались дверными замками, был развёрнут посёлок для бесконвойных заключённых. Отсидевшим большую часть срока и почти искупившим вину честным трудом и хорошим поведением гуманное социалистическое правосудие дало возможность адаптироваться к обычной жизни… Крайнего Севера.
Душегубов, рецидивистов и насильников среди бесконвойников не было. А вот ворья всех мастей – хоть отбавляй, что очень быстро поняли местные жители, наивность которых исчезла вместе с прИставками5. Внешне бесконвойники легко опознавались по чёрной робе, особой шапочке (самими зеками прозванной «пидоркой») и зыркающему, недоброму взгляду. Взаимной любви аборигенов и поселенцев не наблюдалось, но всем приходилось терпеть мудрую социальную политику государства.
…Виктор почти закончил вызовы на дом. День складывался удачно: больные не спрашивали, где их основной терапевт, напротив: узнав в новом докторе земляка, встречали радостно, пытались напоить чаем, угостить шанежкой.
По адресу последнего вызова оказался рубленый вековой дом с деревянным конём на крыше, традиционным орнаментом наличников и большим амбаром сзади.
Паршин уверенно ступил в полутёмные сени.
– Доктора вызывали? – традиционно начал он.
– Ак вызывали, милок, вызывали… – неуверенно пропищала старушка, судя по виду, ровесница дома. – А ты-то кем будешь?
Виктора несколько задел прямолинейный вопрос. Видимый только ему ореол славы на мгновенье притух. Паршин скороговоркой объяснил про отпуск коллеги и, желая поскорее закончить рабочий день, предложил пожилой женщине… раздеться.
Ничего особенного в этом предложении, конечно, не было. Так делают все доктора, но… предварительно выслушав жалобы пациента, измерив давление. Некоторые могут даже пульс посчитать. Но, видимо, корона величия так сдавила мозги, что Витя серьёзно ошибся, перепутав алгоритм осмотра. И, что свойственно подчас молодым специалистам, не желая признавать ошибку, стал настаивать на своём предложении.
– Ак может, руки пока сполоснёте? – напряжённо предложила больная, пятясь задом в соседнюю комнату.
О-о-о! Она сразу поняла, в чём дело… «Ишь ты, зычара! Морда небритая! Терапевтом решил прикинуться… А то я терапевтов всех не знаю! Нет, касатик, шалишь! Со мной не пройдёт! Не таких видали! И, главное, с порога – „Раздевайтесь!“ Это где ж такому терапевтов учат? Знамо где!.. Понятно, чего ему надо!..»
Распахнув рамы, она ловко, как будто каждый день это делала, сиганула в окно и прямиком побежала в милицию.
Виктор вымыл руки. Достал из чемоданчика тонометр. Погрел в ладони металлическую мембрану стетоскопа. В это время в соседней комнате слышалась какая-то возня. Деликатно подождав несколько минут, Паршин окликнул хозяйку. Тишина. Чуть громче повторил вопрос. Снова ничего. Теряя терпение, заглянул в комнату и бабушки не обнаружил. Открытое окно наводило на мысль, что именно через него хозяйка почему-то покинула свой дом…
Дежурный милиционер серьёзно отнёсся к заявлению гражданки. Последнее время поступали сообщения о мелких кражах, хулиганстве, драках со стороны поднадзорного контингента. Но посягательство на половую неприкосновенность тянуло на особо тяжкое преступление, и дежурный немедленно выслал наряд по месту жительства почти потерпевшей.
Оперативники разобрались быстро. Вернули бабушку домой. Поблагодарили за бдительность. Пожелали здоровья и долгих лет жизни.
А вот у Виктора начались тяжёлые времена. Избежать общения в маленьком врачебном коллективе было невозможно. Да и не мог коллектив просто смотреть, как человек пошёл по наклонной. Нужно было бороться за него и помогать. Помогали долго, изощрённо и с явным удовольствием.
Спрашивали, мол, когда это началось? Ну, внимание к пожилым дамам. А что с ровесницами не так? А не длительное ли воздержание тому виной? А знает ли он меру уголовной ответственности? И как это соотносится с клятвой Гиппократа и кодексом советского врача?
Закончили воспитательный процесс после того, как Паршин сбрил бороду и подарил финку – головной убор из нерпы – психиатру, который ласково, но очень настойчиво предлагал ему консультации по поводу странностей сексуального поведения.
Чиликуны
Произошло это в начале 60-х годов в далёкой пинежской деревушке. Главному герою – Ивану Николаевичу Пряхину, а тогда просто Ваньке – было лет восемь– десять, не более. Мать воспитывала его одна, и рос он пареньком довольно отчаянным.
Как-то поспорил он с другом, кто быстрее заберётся по стропилам гумна на самый верх. Сарай был ветхий. От влажного сена деревянное строение изрядно прогнило. Однако это нисколько не смутило пацанов. По команде они наперегонки бросились карабкаться по деревянным перекрытиям. Ванька вырвался вперед и был уже почти у конька, когда перекладина подломилась и он в один миг брякнулся в стог сена. Левую руку пронзила резкая боль, и слёзы сами собой брызнули из глаз. Запястье распухало на глазах, боль была страшная. И парнишка, понимая, что случилось что-то неладное, бросился домой.