— Толик должен меня возненавидеть, ведь я убила его невесту.
Голос ее дрогнул, в нем послышались слезы.
Алла возразила ей:
— Это еще не известно, убила ты или не убила. Такое в шутку не говорят, знаешь.
— А я и не шучу.
— Юлька, — взмолилась Алла, — это тебе приснилось, наверное…
— Нет, — упрямо стояла на своем девочка.
Алла рассердилась.
— А если нет, то давай — рассказывай, — сказала она.
— Сейчас, — ответила Юлька, — сейчас…
Она перевела дух, сглотнула и, глядя в темноту, словно читая пылающий в ней текст, заговорила:
— Ты, мама заснула, а мы проголодались. Я и пошла чего-нибудь взять. Лешка винограда захотел и слив. Ну, я на кухне взяла миску — ту, с желто-синими цветами, и пошла в кладовку, а когда я уже хотела из подвала выйти, туда Зойка пришла, пьяная совсем и с бутылкой в руке. И стала меня обзывать по-всякому. Ах, барышня сами кушать берут, не гнушаются… И что я уродка, и что брат идиот, а мама с чужими дядями…Такие гадости говорила. Мам, я что, правда, уродка?
— Глупости, не думай об этом, рассказывай дальше.
— Я ей и говорю, чтобы отстала и дала пройти, а она на меня бутылкой. Ну, я… я не знаю, что было дальше… я миской махнула на нее, а потом смотрю: она лежит, и кровь рядом, а миска разбилась. Бутылка целая осталась, вот странно, да? Мама, это я ее миской убила!
Тут Юлька, словно бы задохнулась, и снова заплакала, но без крика, как днем, а тихо и безнадежно.
Алла обняла ее и тихонько бормотала на ухо успокаивающие слова. С ее души свалился камень: весь день она боялась, что дочь по неосторожности могла нанести Зойке опасный удар. Но из рассказа девочки стало ясно, что удар не достиг цели, и Зойка упала, потеряв равновесие.
— У тебя в миске были фрукты. Они же должны были рассыпаться.
— Я подобрала и назад в кладовку отнесла, — всхлипывая ответила Юлька, — я не сразу поняла, что случилось. Они все грязные были, я их отнесла назад, а когда вышла и опять ее увидела, поняла, что это я сделала…
И она снова заплакала.
— Ты, Юль, слышь, не реви, — вдруг раздался запинающийся голос Лешки, — я думаю, ты ни при чем.
Юлька немедленно замолчала и повернулась в его сторону.
— Ты-то чего проснулся, — почти застонала Алла, — спал бы себе, всем спокойней было бы.
— Ага, поспишь тут, сами болтают, спать не дают, и я же виноват! Юлька, не реви, еще раз говорю — ты ни при чем!
— Как же, ни при чем! А кто при чем? Я же на нее миской махнула, а миска тяжелая.
— Подумаешь, махнула! Махнула… Махнуть мало — ударить нужно. Ты ударила? Мам, слушай, миска сама тяжелая, а в ней еще фрукты были. Не хватило бы Юльке сил так ею махнуть, чтобы сильно ударить. Так, слегка махнула, тихонечко.
— Да, пожалуй. И если бы ударила, почувствовала удар. Ты его почувствовала?
— Не помню.
— Ты говоришь, она одновременно на тебя бутылкой замахнулась?
— Да.
— Но бутылка осталась цела. А должна была бы разбиться о миску.
— Она тебя бутылкой стукнула? — снова вмешался Лешка.
— Нет.
— Вот. И бутылка целая. Она замахнулась, ты замахнулась, она хотела от твоего удара уклониться, потеряла равновесие и упала. Пьяная же была, гадина.
— Леша, ты что, разве можно так об умершей?!
— А что, она лучше стала, когда умерла?
— Какой бы она ни была, она уже за все заплатила своей смертью, понимаешь? Ее теперь не мы судить будем.
— А кто?
— Бог.
— Мам, ты же неверующая, чего ты о боге заговорила?
— Потому что я иногда жалею, что не верю. И жалею, что его нет. Неплохо было бы, чтобы он был реальностью и держал бы в узде некоторых людишек.
— Стоп. Нет у меня ни сил, ни желания вести теологические беседы. Я предлагаю еще поспать. Вдруг утром все как-то разъяснится и рассосется. Буря стихает, может быть, утром телефон заработает — милицию вызовем. Ну, поспим?
— Поспим, — ответил Лешка.
Все начали укладываться и умащиваться, и очень скоро, в темной маленькой комнатке воцарилась сонная тишина.
Заснули дети, заснула Алла, только ветер не спал, гнул и трепал деревья, да собаки в соседней комнате чутко смотрели в темноту, услышав какой-то подозрительный звук. Но звук затих, и псы улеглись, положив головы на лапы, непреклонные в своей преданности и четком понимании долга
Алла проснулась от отчетливого ощущения, что наступило утро. В комнате стояла кромешная тьма, но за стенами дома, было тише, чем все эти дни: буря, явно, слабела.
Решив проверить это, Алла открыв одну створку окна, приоткрыла ставень.
Дождя уже не было, ураган стих — просто сильный ветер дул, раскачивая деревья в саду, отчего они глухо шумели. Казалось, что это они гонят своими кронами рваные серые тучи, торопливо бегущие по небу, словно спасаясь от удара ветвей.
Море гремело, тяжело било в берег, и Алла подумала, что шторм еще не скоро прекратится.
Она решила, что можно уже открыть ставни: беспросветная темнота ночью и неяркое электрическое освещение, которое обеспечивал днем генератор, изрядно утомили ее, хотелось света и солнца. День был пасмурный… хотя бы света!
Она распахнула и закрепила ставни и повернулась от окна — детей на их постелях не было.
В ужасе она бросилась в спальню, а там овчарки сидели, свесив языки, и увлеченно смотрели, как Лешка с Юлей, сопя и толкаясь, пытаются отодвинуть от двери тяжелый комод.
— Господи, — только и смогла сказать Алла.
— О, мам, с добрым утром!
— Мам, я выздоровела!
— Что вы делаете? — обрела голос Алла.
— Дверь открыть хотим.
— Зачем?
— Мы голодные, а собакам гулять нужно.
Дети были правы. Алла решила, что придется, видимо, открыть дверь и пробраться на кухню. Что делать с собаками, она придумать не могла.
Она уже совсем решила отодвинуть комод и открыть дверь, как в коридоре раздались осторожные шаги, и голос Толика произнес ее имя.
Алла прижала к губам палец, чтобы дети не откликнулись, быстро подсадила Лешку на комод, знаками велела ему осторожно посмотреть в полукруглое окно над дверью. Окно это было закрыто шторкой, но если сделать небольшую щель, можно было бы осмотреть коридор, оставаясь незамеченным.
Алла никогда не могла понять, зачем эти окна над всеми дверями были закрыты шторами, но сейчас порадовалась странному капризу хозяев.
Лешка осторожно выпрямился на комоде и прильнул к окну.
Вдруг он быстро присел на корточки и стал поспешно слезать на пол.
— В чем дело? — одними глазами спросила его Алла.
Мальчик на цыпочках стал красться в ванную, маня мать и сестру за собой.
Стараясь не шуметь, он прикрыл за ними дверь и шепотом произнес:
— Их двое, там еще дядя Коля. Оба с пистолетами, держат их наготове. По-моему, они нас застрелить хотят.
Дети вопросительно уставились на мать. Она лихорадочно думала, что предпринять, а вслух произнесла:
— Интересно, телефон работает уже или еще не наладили?
— А зачем нам телефон?
— Мы бы в милицию позвонили, и нас освободили бы.
— Нужно, чтобы кто-нибудь из нас выбрался из дома и побежал к участковому.
— Как ты выберешься?
— Через окно.
— Леша, третий этаж, ты забыл?
— Мама, я придумала! Разорвем простыни и пододеяльники, свяжем веревку! Я в кино видела. Обвяжем Лешку, он легкий, его такая веревка выдержит. И он сбегает к дяде Сорокину.
— Точно! — тут же загорелся идеей Лешка, — вам с Юлькой такого не сделать. И вообще, я мужчина, я должен женщин из опасности выручать.
Алла молчала и смотрела на детей. Пожалуй, они правы, но как решиться на этот отчаянный шаг? Рисковать ребенком, а вдруг его поймают?
— Мама, меня никто не увидит. Я вылезу из этого окна. Под ним беседка из винограда, меня видно не будет. Да еще дерево здоровенное. Я могу вылезти из окна на дерево, а уже с него спуститься — я такое сто раз делал, когда ты еще не приехала.
— И я делала. Мама, может быть, и ты вылезешь? Все убежим, пусть они нас ищут!
— А с собаками что делать?
— Ух, да, я и не сообразила.
— Собак можно на веревке спустить. Кто-то один спускается, двое других привязывают собак и по очереди спускают. Тот, внизу, их отвязывает. И все. Такое тоже в кино было, я не помню, в каком.
— Ох, что-то много вы кино смотрите!
— Мам, это полезно! Смотри, сколько здоровских идей мы придумали!
— «Здоровских»! Учу тебя, учу!
— А чего? Все так говорят!
Алла поняла, что другого выхода у нее просто нет. Она никак не могла поверить, что этот боевик разыгрывается с ее участием, что ее жизнь и жизнь ее детей зависят от его исхода.
— Тоже мне, Никита, — подумала она с сарказмом о себе, — не может быть, мне все это снится.
Голоса детей вернули ее к действительности.
— Мама, давай, некогда! Вдруг они захотят принести лестницу и залезть к нам в окно!
Алла вздрогнула и занялась подготовкой эвакуации.
В ванной нашлись ножницы, которыми они стали резать постельное белье на полосы.
Алла вспомнила свою яхтсменскую юность и связала полосы между собой прочными узлами, подивившись, что до сих пор помнит, как это делается. Из двух наволочек она сделала что-то, вроде люльки с отверстиями для лап, и привязала ее к веревке.
Затем нужно было одеться, для чего Лешка в одних носках сходил в комнату — принес одежду себе и Юле, а Алле приволок брюки и свитер отца.
Они оделись, Алла открыла окно.
Ветер ворвался в комнату, заполнил ее свежим воздухом, пахнущим морем и мокрым садом. После нескольких дней затворничества воздух показался им таким сладким, что они уже без всяких сомнений принялись за осуществление своего опасного плана.
Вот Лешка вылез на ветку старой груши, качающуюся всего в пяти-десяти сантиметрах от окна. Вот он пополз по ней к стволу, обхватил ствол руками, сел на ветке. Оглядевшись, он нашел удобную ветку, расположенную ниже, с нее перебрался еще ниже, по дороге сорвал грушу и уже через минуту стоял на земле под окном, грызя свою добычу.
Алла и Юлька посадили Ральфа в «люльку», с трудом подняли пса над подоконником. Другой конец веревки они еще раньше привязали к ножке чугунной ванны. Оставалось только надеяться, что веревка выдержит вес здоровенного пса.
Рекс внимательно следил за их манипуляциями, и заволновался, когда они, перевесившись через окно стали потихоньку спускать Ральфа, стараясь не ударить его о стену дома. Ральф висел спокойно, лишь тихое поскуливание выдавало его страх.
Сколько времени продолжался этот спуск, они не знали. Но вот пес стоит на земле, а Лешка помогает вылезти ему из «люльки».
Алла и Юлька опустились на пол под окном, не в силах стоять на трясущихся ногах. Вдруг Рекс, коротко гавкнув, вспрыгнул на подоконник через их головы, а с подоконника ступил на грушевую ветку.
Забыв об усталости, Алла и Юлька вскочили, чтобы его задержать. Но пес уже шел осторожно по толстой ветке к стволу дерева, затем он перепрыгнул ниже, и так, прыгая с ветки на ветку, он самостоятельно спустился на землю, а люди смотрели на его спуск, разинув рты, не в силах что-либо сказать.
Первым очнулся Лешка и стал гладить пса, а тот уворачивался от несвоевременных ласк, все старался посмотреть на окно, в котором маячили лица Аллы и Юли.
— Ну, дочь, давай, ты первая, а уж потом я, — сказала Алла.
Юлька осторожно вылезла на подоконник, схватила руками ветку, на мгновение повисла над землей — Алла зажмурилась — и тут же, подтянувшись, оседлала пружинящую опору. Она спускалась так же как и Лешка, но немного дольше: она с детства боялась высоты.
Алла думала, что не доживет до того момента, когда дочь окажется на земле, но этот момент все-таки наступил, вот уже дети стоят рядом и показывают ей знаками, что пора и ей выбраться на волю.
Алла старательно упрятала веревку в стенной шкаф, ликвидировала все следы своего «рукоделия» и вылезла на подоконник.
Ветка была рядом, но ухватить ее Алле долго не удавалось. Наконец, она сжала всю свою волю в кулак, и проклятая ветка-спасительница была поймана. Перебирая руками, Алла потихоньку опускалась на нее, в душе молясь, чтобы ветка не сломалась под ее тяжестью и чтобы она не грохнулась на землю на глазах у детей.
Алла ползла, зажмурившись, ветка качалась, пружинила под нею, несколько раз ей казалось, что она слышит треск ломающегося дерева, тогда она замирала и лежала, стараясь унять бешеный стук сердца.
Наконец, голова ее уперлась в ствол, и, полежав еще минуту, Алла, села на ветке, перевела дух.
Дальнейший спуск был несложным, но в последний момент силы оставили беглянку — Алла рухнула с дерева, обдирая ладони о шершавую кору.