В горах закаты коротки, ночи темны, рассветы медленны. В окнах — темень, по-летнему глубокая, прозрачно-густая, но, кажется, готовая в любой миг переродиться в свет — такая темень бывает лишь в начале июля, на самом переломе ночи. Этот перелом уже случился: словно невидимый вестник нового дня тихо вошел в комнату, и, уж если разбудил, скоро заснуть не даст. Или беспокойство от ожидания похода? Или оттого, что койка напротив пуста? Засыпая, мы слышим ровное дыхание соседа, и не было посыльного, не трещал будильник, а сосед всё-таки встал, неслышно собрался, неслышно ушел. Однако ж чему тут удивляться? С нами в комнате живет старший лейтенант Николай Барков. Ещё в солдатские годы прирос он к границе, понял, что не надо ему другой жизни. Потом, уже офицером, служил на заставах, где глухое безлюдье тайги в соединении с угрозой провокаций учат той бдительной осторожности и вниманию, которые вырабатывают в человеке умение неслышно двигаться, не оставлять лишних следов, просыпаться в полной тишине по внутренним «часам» и многие другие привычки, свойственные лишь профессиональным охотникам, разведчикам и пограничникам.
Сейчас у Баркова редкостная должность, словно бы пришедшая из давних времен: командир РКВ — ремонтно-кавалерийского взвода. В наши дни её встретишь, пожалуй, лишь на границе, где земные пути недоступны ни колесу, ни гусенице. На заставе Барков в командировке, а в пограничных войсках есть такой закон: откуда бы, и по какому бы делу ни прибыл офицер на заставу — он обязан сходить на границу. Вот и Барков встал сегодня в ту самую минуту, которую себе назначил. Перед сном мы сказали ему, что едва ли сегодня стоит проверять участок, куда он собирался: старшим наряда там ефрейтор Пакулов, один из лучших пограничников на заставе. Барков хмыкнул:
— Старшим наряда плохих у нас не назначают. А проверяющие, между прочим, тоже охраняют границу.
В эту ночь перед походом в горы, кажется, начинаем понимать, отчего пограничники в большинстве своем, даже самые общительные, так скупо говорят о своей службе. По той самой причине, вероятно, испытываешь безотчетное чувство вины, когда оказываешься гостем среди них. В сущности, пограничник на службе всегда, и ни часы досуга, ни сон не освобождают его от того главного, для чего поставлен он на линии государственной безопасности. Поначалу, бывает, и не поймешь, почему так мгновенно оторвался от книги солдат, кажется, с головой погруженный в повесть, и так же разом смолк оживленный разговор друзей в курилке, на полуслове прервал речь твой собеседник и с минуту пристально оглядывается вокруг — а всего-то простучали поблизости торопливые шаги, послышался далекий рокот мотора, кто-то кого-то окликнул, взметнулись и кружат над речной поймой потревоженные птицы.
Кто хоть раз в жизни стоял на посту часовым, навсегда сохранит в памяти чувство оголенности собственных нервов — их задевает всё, что доступно глазу и слуху. Вот с таким чувством пограничник живет постоянно, вся его жизнь на границе — служба, а служба — жизнь. И размерена она особыми звеньями — не днями и ночами, как у большинства людей, а сменами пограничных нарядов. Звено входит в звено — чтоб ни щелочки в стальном поясе, незримо пролегающем по рубежам страны…
Странный пугающий крик влетает в окно, в нем как будто смешались вой волка и грубый лай бульдога с сиплым рычанием барса, угроза — с тоскливой жалостью. Какая трагедия разыгралась в ночных горах?.. Выходим в сухую неостывшую темень с тем безотчетным чувством вины перед соседом, который, оставив уютную койку, меряет сейчас шагами крутые версты ночной горной тайги. Мы всегда в долгу перед теми, кто несет труды и лишения несравненно больше наших, переживает опасности, которые от нас далеки, принимает на себя ответственность, подчас равную самой жизни, ведь эта ответственность — за всех нас. Не оттого ли так уважаемы и любимы в народе зеленые фуражки!..
Ночь безлунна, в остывающем воздухе крупные забайкальские звезды колются острыми, жесткими лучами. Непривычно сдвинуты созвездия, на своем месте лишь Золотой кол — так древние жители здешнего края звали Полярную звезду — извечный маяк странников, пастухов, охотников и воинов. В ушах еще стоит непонятный крик, но спокойствие разлито в глухой черноте долины, в смутных очертаниях ближних гор, в сонном журчанье реки, бегущей по каменному ложу за стеной темно-кудрявого ивняка, у самого края освещенных подступов к заставе. Ни звука в казарме, ни шороха на вышке, где стоит наблюдатель, и шаги часового беззвучны в темноте.
Спокойствие в этой приграничной долине рождает застава.
Новый воющий крик прорвал тишину, эхом разлился над рекой, погас в ущельях, снова взмыл в той стороне, куда в вечерних сумерках уходил со своим напарником быстрым, мягким шагом Сергей Пакулов. Живо представились его серые, с голубоватым спокойным светом глаза на загорелом лице, услышалась ровная ясная речь: «Спрашиваете, что самое трудное в нашем деле?.. Боюсь и сказать. Трудности у каждого свои, а вот самое важное — подготовить себя к любой неожиданности. Что бы ни случилось — мгновенно принять верное решение и выполнить его. Это непросто. Тут, знаете, надо, чтобы и устав в самую кровь твою въелся, и действия твои были доведены до автоматизма, а еще важнее — чтоб чей-то пример перед глазами стоял. По себе знаю, как действует пример старшего наряда на молодых, когда они только начинают ходить на границу… Это вроде формы, в которой отливается будущий пограничник. — Усмехнулся какому-то воспоминанию, продолжал: — Мне первое время, особенно по ночам, всё казалось, будто за каждым кустом кто-то сидит… Попробуйте в таком состоянии службу нести — ничего путного не выйдет. А посмотрю на старшего наряда — спокоен, внимателен, уверен, будто на тренировке. От его спокойствия и в тебе будто двойная сила прихлынет — и глаз острее, и слух, и рука крепче; всё примечаешь, ко всему готов. Значит, настоящей опасности уж не проглядишь».
Для Сергея Пакулова признание немаловажное — ведь он забайкалец, из Читинской области. И после школы год чабанил, пообжился в степи и таежных сопках, попривык к зною и холодам, к звездам и грозовым ночам, к пугающему крику сов и непонятным шорохам и голосам в темноте, дважды с товарищами отражал волчьи набеги на отары. И в погранвойска пришел добровольно, по комсомольской путевке, потому что по сердцу ему жизнь под открытым небом, когда тревоги, лишения и физическая усталость неотделимы от радостного сознания исполненной большой работы. А вот поди ж ты: «Мне первое время казалось…»
Да, граница — тот рубеж, где каждую минуту возможна встреча с таким волком, которого и близко не приравняешь к четвероногому. Но всё же первые страхи молодого пограничника не от боязни самой опасности. Это боязнь — оказаться не готовым к опасности, проглядеть коварного врага или оставленный им след.
У Сергея Пакулова были хорошие учителя — начальник заставы майор Валерий Белянин, комсомольский секретарь младший сержант Виктор Мартынов, сержант Александр Ведерников… И когда у самого Пакулова появился подшефный — паренек из Удмуртии Александр Владыкин, Сергей всё время помнил, кем были для него первые пограничные учителя, следил за каждым своим словом и жестом, зная, что завтра его повторит младший товарищ.
Сегодня Александра Владыкина нет рядом с ефрейтором Пакуловым. Самым первым среди молодых солдат, прибывших на заставу из учебного подразделения, Владыкин выдержал строгий, беспристрастный экзамен, был назначен старшим наряда. Именно он вечером сдал пост своему наставнику, который ведет теперь пограничной тропой нового молодого солдата. Может быть, это старательный, застенчивый паренек Сергей Колупаев, которому служба дается труднее, чем его сверстникам, — так уж вышло, что разминулся с учебным подразделением и азы пограничной службы пришлось проходить прямо на заставе. «До призыва в армию, — рассказывал он накануне, — слышал я, будто молодым солдатам иной раз тяжеловато служится. Я в том смысле, что на их долю и самый черный труд выпадает, и за старослужащих нередко приходится отдуваться. Прибыл на заставу, приглядываюсь. Встретили как своего, однако настороженность в душе оставалась. На другой день посылает меня командир отделения работать на конюшню. Ну, думаю, раз приехал необученным, не выбраться мне теперь с конюшни да с кухни. Только за работу принялся — появляются Сергей Манаенков и Михаил Белько. Оба второй год служат, старшие наряда, среди лучших солдат числятся. С шуточками берутся за дело вместе со мной, о лошадях рассказывают — у которой какой норов, показывают, как надо обращаться с каждым заставским скакуном. Мне, конечно, интересно их слушать, я на лошадей сразу стал другими глазами глядеть. Но всё же спрашиваю: чего, мол, не отдыхаете? — ваше личное время. А Манаенков — мне: „При лошадях нам лучший отдых“. Быстро управились, время осталось — в спортгородок они меня позвали с собой. Потренировались там, и ещё осталось время в шахматы сыграть. В другой раз на складе работаю — снова свободные от наряда ребята приходят, за дело вместе со мной берутся, ни слова не говоря. Закончили, сержант — мне: „Ну-ка, пограничник, пойдем уставом займемся, а то у тебя с этим неладно. Скоро ведь на службу ходить станешь, быстрее подтягиваться надо“. Стал я замечать: на нашей заставе такой негласный закон: если товарищи дело делают, а у тебя есть возможность — помоги. Конечно, каждый отвечает за то, что ему поручено, но никто не считает дело товарища чужим для себя. Как в хорошей семье. А идёт это, по-моему, от начальника заставы майора Белянина и замполита лейтенанта Карташова. Чем бы ты ни занимался, они обязательно вникнут, проверят, подскажут, а то и покажут, как лучше и быстрее. На заставе немного людей, служба, сами понимаете, перерывов не знает, а никакое дело не в тягость… Я боялся, что заклюют меня — знаний специальных не было, плановых занятий и тренировок мне не хватало, а всякий раз просить о помощи неловко — личное время у всех одинаково. Да только просить о помощи не пришлось — сами старослужащие предлагали помощь. Теперь вот хожу на службу, и получается не хуже, чем у других. И вспоминать-то неловко, с какими мыслями пришел на заставу…»
Или идет по дозорке вслед за ефрейтором Пакуловым другой паренек из Удмуртии, Михаил Мясников, третий солдат в большой семье Мясниковых, молчаливый, немного суровый с виду, тихий голосом, крепкий в работе… Или бывший строитель из Белоруссии Александр Северинцев ступает своим широким шагом по следам старшего наряда, и чудится ему в бойком плеске горной реки сонный плеск далекой Друти…
А может быть, сегодня выпал день удачи маленькому, звонкоголосому кировчанину Владимиру Смирнову — и он тоже в составе наряда? День удачи — точнее, ночь удачи — потому, что рядовой Смирнов на заставе делит обязанности повара с Виктором Бологовым, рослым, веселым, которого ему подобрали в напарники, словно нарочно — по контрасту. Бессменна поварская служба на заставе, как и служба нарядов. Вместе с дежурным повар встречает и провожает уходящих на границу — его плита всегда подогрета, он знает, кого не надо уговаривать подкрепиться перед трудной дорогой, а кого, может быть, и за рукав взять да усадить за стол; для кого приберечь к возвращению кружку компота, а для кого — кружку молока. И в леднике у него припасены пучки горного лука и черемши, потому что сегодня на столе тушенка, а к тушенке требуются витамины, чтобы зорче смотрели глаза в ночной темени. На маленькой заставе повар — фигура заметная, а всё же вырвалось у Смирнова со вздохом: «Одно у меня желание — почаще на службу ходить…»
Кто бы из начинающих пограничников ни шел сейчас за ефрейтором Пакуловым, в каждом отражаются действия и решения опытного товарища, старшего наряда. Уйдет в запас ефрейтор Пакулов, уйдут Виктор Мартынов, Александр Ведерников, уйдут Сергей Манаенков и Михаил Белько, и тогда поведут дозорными тропами новых молодых пограничников те, кто сегодня следует за ними. И так же сурово, строго и бережно передадут новому поколению воинов границы опыт и мужество своих учителей, умноженные личным опытом и мужеством. Неразрывна эта железная связь поколений, уходящая к тем далеким дням, когда родилась здешняя погранзастава и командовал ею тот, чье имя она носит сегодня, — Герой Советского Союза Николай Олешев…
Может быть, сейчас наряд подходит к балкону — каменному уступу, словно бы вырубленному в крутом склоне горы над бурлящей рекой. Кто бы ни попытался перейти границу на здешнем участке — человек или зверь, — он едва ли минует эту гранитную тропу, с которой не ступишь лишнего шага ни вправо, ни влево. В тени скал мрак особенно плотен. Что там громко плеснуло внизу — ночной охотник таймень или сорвавшийся камень?.. Пронесется вблизи ночная птица, и рука невольно стиснет ремень автомата. Здесь, где столкновение с нарушителем наиболее вероятно, оно и всего опасней — ведь ему некуда деваться, и, как змея, которой прищемили хвост, он постарается ужалить молниеносно, наверняка. Впрочем, здесь опасен не только нарушитель.
Недавно, в такую же черную ночь, старший внезапно остановил наряд на балконе и шепотом приказал изготовиться к бою. Кто-то стоял впереди, прячась в тени и поджидая пограничников. Его присутствие опытный старший уловил сразу, но кто это — понять не мог. Есть у пограничников железный закон — никогда не пускать оружие в ход, пока не убедился, что перед тобой враг, и такой враг, который пойдет на всё, чтобы ускользнуть.
Оставив напарника в прикрытии, старший наряда осторожно выдвинулся вперед по узкому карнизу и включил следовой фонарь. В луче зеленым огнем сверкнула пара злобных глаз, и от грозного рева задрожала скала. Огромная медведица вздыбилась, грозя когтистыми лапами и перегородив балкон. Но не столько этому реву, поднятым лапам и даже блеску звериных глаз поверил пограничник. Маленький медвежонок испуганно жался к ногам матери, он-то и убедил сержанта, что перед ним не те «нарушители», которых надо проверять. Окажись на балконе одинокий мишка, его следовало пугнуть так, чтобы впредь держался подальше от пограничных троп и не тревожил систем сигнализации, но скверный характер лесной мамаши, когда при ней её косматое чадо, хорошо известен. Чего доброго, полезет в драку, и уж тропы не уступит. Пришлось отойти к скрытой точке связи и оттуда докладывать начальнику заставы о щекотливой ситуации — только он мог отдать приказ об изменении маршрута движения наряда…
К подобной ситуации тоже надо быть готовым — ведь лишь издалека она может вызвать улыбку, а там, на узком каменном выступе над пропастью, глухой ночью, носом к носу с могучим обозленным зверем, вряд ли кому-нибудь станет весело. Ведь и у зверей неодинаковый норов. Один, заслышав людей, тихо отступит и скроется. Другой пошлет навстречу остерегающий рык. А третий затаится и может внезапно наброситься из засады. Вся надежда тут на собственное мужество и находчивость да ещё на товарища, который идёт следом…
Хоть и посмеивался ефрейтор Пакулов над собой прежним, которому казалось, будто за каждым кустом кто-то подстерегает его, но и теперь не бестревожна его душа. Лишние страхи ушли, а настороженность осталась. Ведь самое опасное в пограничной службе — это когда привыкаешь, что неделю и месяц, и полгода ничего не случалось, перестаешь ждать происшествий, уверив себя в душе — и сегодня, мол, тоже ничего не случится. Вот тогда и случается. А с расслабленной волей человек не боец, и не важно при этом, где его застала тревога — в казарме или на дозорной тропе.
Однажды такая тревога потребовала от Пакулова всех его человеческих сил. Надо было пройти за час тяжелый, не доступный даже лошади участок границы, чтобы перехватить нарушителей. Обычно на этот участок требовалось не менее двух часов самой напряженной ходьбы, а тут — час. С Сергеем Пакуловым был его дружок и сверстник рядовой Иван Мельников. Сергей сощурил на друга светлые глаза, захлестнул подбородок ремешком фуражки, покрепче ухватил автомат. «Ну что, Иван, посоревнуемся, как бывало?» Мельников понимал, что приглашает его товарищ на состязание не только с собой, но и со скользкими кручами, опасными осыпями, колючими зарослями, что легли на пути, а главное — с теми, что вошли в запретную зону и движутся к линии пограничных знаков. Он кивнул: «Посоревнуемся». Прошли маршрут за сорок пять минут и только сами знают, чего это стоило обоим. Зато у них остались минуты, чтобы подготовить нарушителям встречу, и когда те приблизились, зеленые фуражки возникли перед ними, словно из-под земли…
Сейчас они идут разными тропами, ефрейтор Пакулов и рядовой Мельников, во главе пограничных нарядов, два рослых парня, похожих, как братья, хотя один смуглый и темноволосый, другой — рыжий, в солнечных веселых веснушках, один забайкалец, другой кировчанин. Роднит их сходство повадки, выработанное службой на границе, а ещё — веселая сметливость взглядов и мгновенная готовность ко всему. Они очень богатые люди — у каждого по одиннадцать братьев и сестер. Эти парни знают, что берегут, служа на заставе…
Полоска зари протекла в распадке гор, легкая сухая прохлада — предвестница утра заполнила речную долину. Пора «собачьих вахт» особенно трудна для часовых — сон теперь коварен: это самое подходящее время для волков и лазутчиков. Как ни осторожен шаг по затемненной дорожке, от казармы навстречу выходит дежурный по заставе ефрейтор Михаил Белько. У пограничников своя система оповещения — Белько, не иначе, получил сигнал с затемненной вышки, где теперь, по расчету, стоит Николай Сидоров, дизелист, кавалерист, старший наряда. На вышке пост особенный — и потому, что с неё днем и ночью просматривается большой приграничный участок, и потому, что дозорный одновременно охраняет своих товарищей. А кроме того, этот пост под особым наблюдением. Бюст Героя Советского Союза генерал-лейтенанта Н. Н. Олешева, установленный на площадке перед заставой, обращен лицом сюда, и кажется, ни ночью, ни днем прославленный боевой генерал не сводит глаз с этого бессменного поста советской границы.
У казармы сошлись старший лейтенант Барков и заместитель начальника заставы по политчасти лейтенант Владимир Карташов. Один возвратился с проверки службы нарядами, другой пришел проверить службу на заставе. Барков приносит в канцелярию запахи свежей хвои, речной воды и ружейного масла. Поставив на стол следовой фонарь, скинув фуражку, устало садится к столу.