Проводив Ермакова, Борисенко появился перед нами озабоченный и нетерпеливый: «Товарищ Кривопиша! Здесь будет полковник Михайленко. Остальные — в штаб. Готовьте документы на сдачу боевого участка и расчеты на марш. Да, вот что! Оденьте офицера связи как полагается. Я не люблю замечаний начальников даже по мелочам. Вы посмотрите на генерала Ермакова: он всегда в горячих местах, вечно в движении, а приедет на КП, сбросит плащ — на нем всё блестит, точно на бал собрался. Старый кавалерист. У них строевая подготовка и внешний вид здорово были поставлены. Ермаков за это получил не одну награду от наркома».
«Я тебя еще не туда поведу»
Бригада выступила глубокой ночью. Предстояло пройти около шестидесяти километров по самым плохим дорогам. Бригадные и корпусные саперы, выделенные в отряд обеспечения движения, выступили вслед за разведкой. В авангарде бригады шел мотострелковый батальон гвардии старшего лейтенанта Ильиных, усиленный ротой танков и батареей. С ним находились замкомбрига гвардии полковник Михайленко, майор Кривопиша, капитан Фальтис, инструктор политотдела корпуса капитан Суворов. Я, по обычаю, — с Кривопишей. При начальнике штаба бригады, в главных силах, остался старший лейтенант Фесак. Во время боев на Чигиринском направлении он «температурил» и только перед маршем выписался из медсанроты.
В пути полковник Михайленко и майор Кривопиша обсуждали, как с ходу овладеть населенным пунктом Болтышка, чтобы затем проникнуть в Каменский лес. Оттуда до Каменки — три-четыре километра: условия для наступления бригады станут идеальными. «Может, опять какой-нибудь „сабантуй“ придумаешь?» — спросил Михайленко. «Что ж, Роман Алексеевич, здесь они, возможно, непуганые и „сабантуй“ наверняка удался бы. Однако на Болтышку ночь тратить нельзя. Ночь нужна, чтобы овладеть Каменским лесом. Об этом и комбриг твердил. Весь вопрос в том, что за противник обороняется на рубеже Ивангород, Болтышка, — ответил Кривопиша. — Боем бы прощупать, да нельзя. Командира разведроты комбриг предупредил, чтобы работал бесшумно и не дал фашистам догадаться о выходе бригады на каменское направление».
Офицеры умолкли на несколько минут. Потом капитан Суворов негромко сказал: «А ведь это та самая Каменка, товарищ гвардии полковник, где начиналась история русского революционного движения. Здесь, по сути, был центр тайного Южного общества декабристов. В Каменке у Давыдова бывали Пестель, Орлов, Волконский, Муравьев-Апостол. Здесь Пушкин стихи свои читал! Да и Болтышка, о которой вы говорили, — тоже небезызвестна. В ней жил герой Отечественной войны двенадцатого года генерал Раевский. С его семьей Александр Сергеевич был по-особому дружен. В Болтышке он не раз бывал гостем Раевских. — Помолчав, капитан добавил: — На войне чаще всего не до истории. А всё же надо нам напомнить бойцам, какие святые места освобождаем». — «Надо! — отозвался Михайленко. — Вот вы мне напомнили, и я уже иначе к этой Каменке отношусь».
Задолго до рассвета бригада вошла в лес Нерубайка. Авангард в боевом порядке расположился на северной и западной опушках его. Здесь уже несколько дней находилась пехота 53-й армии. Командир авангарда старший лейтенант Ильиных обосновался рядом с КНП стрелкового батальона. Комбат охотно объяснил обстановку, сообщил, что днем хорошо видны Ивангород и Болтышка, а в пространстве между ними синеет Каменский лес. На рассвете полковник Михайленко приказал мне отыскать комбрига и сообщить ему о местонахождении авангарда. Для поездки дал свой «газик».
Задачу я выполнил довольно быстро. У машины комбрига стоял на страже «Иван Семеныч». Улыбнувшись мне как старому знакомому, он предупреждающе стукнул в дверь и сказал, чтобы я входил. Борисенко брился. «Ты, голубчик, извини, — заговорил он, — что я в таком затрапезном виде принимаю тебя. Ей-ей, времени так мало, что приходится службу и быт совмещать. Поэтому докладывай, не смущайся». Выслушав, он задал несколько вопросов, потом сказал, что через полчаса поедет с командирами частей к Ильиных на рекогносцировку и мне придется быть проводником. «А пока есть время, получи теплое обмундирование. Да попроси „Ивана Семеныча“ помочь тебе. Насчет этого он дока…»
«Иван Семеныч» действительно знал толк в вещевой службе. Я моментально получил добротную ватную куртку и шаровары, сменил шинель и шапку. «„Прошу прощения, товарищ гвардии лейтенант“, — сказал, прощаясь со мной, „Иван Семеныч“, — у вас теперь вид настоящего фронтового офицера. Так и проситесь на фотографию…»
Через полчаса на лесной опушке командиры частей и офицеры штаба слушали доклад командира стрелкового батальона о противнике. По сведениям, гитлеровцы оборонялись отдельными опорными пунктами, устраиваясь потеплее, — в селах, деревнях, лесах. Особо комбриг заинтересовался известием о том, что между Ивангородом и Болтышкой есть не занятый войсками промежуток, где второй день население по приказу фашистов роет окопы…
«Что известно о речушке западнее Болтышки?» — спросил Борисенко. «Местные говорят — на телегах переезжают». — «Фальтис, какие средства необходимы, чтобы не застрять в пойме?» — «Колейные мосты метров по десять длиной, фашины, бревна. Танкисты могут взять на буксир артиллерийские и минометные тягачи». Борисенко долго водил биноклем, изучая видимое пространство, потом глубоко задумался, словно забыв обо всех.
«Товарищ гвардии полковник, командир корпуса!..» Поблизости, свернув с дороги, остановилась вместительная, под брезентовым тентом машина повышенной проходимости. Из нее вышли генералы Скворцов, Овчинников, подполковник Кимаковский, майоры Богомаз, Лупиков и капитан Ивашкин. Комбриг встрепенулся, быстро пошел навстречу Скворцову с рапортом. «Григорий Яковлевич, — заговорил Скворцов, — мы приехали послушать ваше решение и, если нужно, помочь. Вы готовы доложить?»
— «Так точно, готов».
Я понял, что в минуты глубокой задумчивости в голове комбрига рождался план действий, который, быть может, определит нашу ближайшую жизнь.
Действительно, замысел Борисенко тогда был одобрен. Против нашего корпуса оборонялась на широком фронте 376-я пехотная дивизия, переброшенная из Западной Европы. Противник прилагал большие усилия, чтобы удержать Кировоград, Смелу, Каменку. От этого зависела его оперативная устойчивость в борьбе за Кировоград. Мы предполагали возможность сильных контратак на левом фланге корпуса против 12-й гвардейской мехбригады со стороны Новомиргорода, что в сорока километрах к юго-западу от Каменки. Однако рассчитывали, что вражеские резервы, находящиеся там, будут скованы действиями наших войск, наступающих нам навстречу в направлении Смела, Каменка.
Решение комбрига понравилось генералу Скворцову. Оно было дерзким и хорошо рассчитанным: прорваться ночью в Каменский лес через промежуток между опорными пунктами противника. Только внезапное овладение Каменским лесом позволяло быстро захватить Каменку. Борисенко предполагал пустить впереди сильную боевую разведку, за ней — передовой отряд с задачей захватить промежуток в обороне врага и пропустить через него главные силы бригады в походном порядке. Чтобы противник не беспокоил бригаду с тыла, комбриг просил командира корпуса очистить от гитлеровцев Болтышку силами других частей, и только после того, как будет занят Каменский лес.
…Десять часов вечера. Иду в наступление на Каменский лес с разведротой. Мне приказано с выходом к лесу встретить командира передового отряда и доложить ему сведения о противнике, добытые разведкой. С нами капитан Фальтис и еще пять саперов. Каждый несет по охапке легких указок. Всем разведчикам сообщен азимут движения. Крепко подморозило, и это очень кстати: идти легко. Правда, стук сапог далеко разносится, но разведчики умеют ходить неслышно.
Гитлеровцы через каждые десять минут бросают осветительные ракеты, и нам часто приходится падать, замирая, пока в небе на парашютиках качаются трепетные огни. Один сигнальный пост оказался прямо на нашем пути и мог принести большие неприятности. Его следовало ликвидировать, не привлекая внимания соседних постов. Командир роты послал вперед пятерку разведчиков-кубанцев во главе со старшим сержантом Бурулой. Эти потомки казаков-пластунов специализировались на самой тонкой работе войны. Бесшумно снять часовых, уничтожить патрули, захватить «языка» было для них делом привычным. И всё же я замечал, как волнуется командир роты капитан Морозов. Можно пройти огни и воды, сто раз смотреть в лицо смерти, но всё равно нельзя быть спокойным, когда речь идет о выполнении боевой задачи, о жизни и смерти людей. По небу бежали облака, временами порошил снег, однако луна выглядывала то и дело, усложняя и без того трудную задачу разведчиков.
Мы подошли уже так близко, что дальше двигаться опасно. Лежим, ждем… В воздух взвилась очередная серия ракет, в том числе и с «нашего» поста. Значит, пока не удалось… И вдруг из темноты заговорщически мигнул огонек карманного фонаря: «точка — тире»… «точка — тире»…
«Бегом марш!» — негромко скомандовал Морозов. Саперы на бегу ставили указки. В одном из недостроенных окопов с головами, закутанными в шали, с кляпами во рту лежали два связанных гитлеровца. Горела стеариновая плошка на дне окопа. Около неё — ракетницы и целый ящик сигнальных патронов. Капитан Морозов наклонился к одному из фашистов и, пригрозив ему, чтоб не поднимал «аларм», вынул у него изо рта кляп, задал несколько вопросов на немецком языке. Однако фашист только повторял: «Я пленный, Гитлер капут».
Оставив двух разведчиков в окопе охранять пленных и пускать ракеты, Морозов повел роту к лесу. Через полчаса спустились в долину ручья. Он был покрыт льдом, который трещал и прогибался под ногами. Пробили прорубь: глубина полметра. «Пройдут?» — озабоченно спросил Морозов. «Ручей не преграда, а вот пойма… Торф», — ответил Фальтис. Обернулся ко мне: «Как ты, танкист, полагаешь?» — «Если не пускать машины по одной колее — пройдут. Даже колесные. Иначе застрянут». — «Пожалуй», — согласился Фальтис.
Саперы остались у ручья готовить броды. Лес встретил нас настороженным шумом. Высокий, густой, труднопроходимый для автотранспорта, он казался пустынным. Гитлеровцы не любили больших лесов и избегали их — боялись партизан. Почти вся бригада вошла в лес незамеченной. Только в последний миг гитлеровцы обнаружили неладное, стали усиленно освещать подступы к лесу, повели беспорядочный огонь с дальних дистанций из пулеметов и минометов, не причинивший нам существенного ущерба. Бригада оказалась в глубине вражеской обороны. Выполнив поручение, я по приказу майора Кривопиши остался в передовом отряде. Теперь его задача состояла в том, чтобы овладеть западной опушкой леса, откуда до Каменки рукой подать.
Лес прошли беспрепятственно. Первая линия вражеских окопов тянулась между селами Онишевка и Юрчиха, которые превращены в опорные пункты. Онишевку должен был штурмовать мотострелковый батальон гвардии старшего лейтенанта Ильиных, усиленный танковой ротой. Подразделения батальона сильно поредели в предыдущих боях, и теперь их усилили минометчиками, которые должны были идти в атаку в качестве стрелков. Я слышал, как один из штабных офицеров заметил: «Возьмем Онишевку, считай, Каменка в наших руках». Не случайно в батальон направился полковник Михайленко, прихватив меня в качестве офицера связи.
Я внимательно слушал решение комбата, боевые задачи подразделениям, и мне казалось, что успех атаки будет в основном зависеть от роты гвардии лейтенанта Чараева, которая наступала на левом фланге, в обход Онишевки с запада. В этой мысли я утвердился, когда полковник Михайленко решил побывать в роте. Она расположилась цепью за небольшой высоткой менее чем в полукилометре от окопов противника. По нам стреляли. Приходилось часто перебегать, падать, ползти. Перед тем как вскочить, полковник Михайленко всякий раз снимал папаху, чтобы не привлечь внимания фашистских снайперов. Можно было позавидовать его ловкости, быстроте и спокойному отношению к немецким пулям. Я уже не раз замечал эту особенную черту бывалых воинов — отсутствие всякого ухарства, очень серьезное и вместе с тем спокойное отношение к опасности. Наконец, мы очутились около лейтенанта Чараева. Он указал огневые точки гитлеровцев, объяснил порядок атаки. Михайленко слушал, спрашивал, давал советы.
«Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант!..» Я не сразу сообразил, что это ко мне. Тем более я ведь только младший лейтенант. Обернувшись на зов, увидел Васина. Он улыбнулся и призывно помахал рукой. До него десятка полтора шагов, и я быстро одолел их. Лёжа, крепко пожали друг другу руки. На войне бывает достаточно свидеться раз, чтобы при следующей встрече разговаривать, как со старым другом. Васин рассказал, что добился перевода в строй и сегодня за нехваткой офицеров поведет в атаку взвод. «Правда, народу маловато, „братков“ (матросов) всего пятеро. Вот со мной рядом лежит Витя Галочкин — из них. Хороший, видать, паренек…»
Наш разговор прервался внезапно. По окопам гитлеровцев разом ударили артиллерия, танки и минометы бригады. Донеслась команда лейтенанта Чараева: «Приготовиться к ат-та-ке!», тут же повторенная всеми взводными и отделенными командирами. Васин осмотрел цепь взвода, проверил гранаты, примкнул штык. «До свидания, товарищ лейтенант! Свидимся в Каменке али ещё где. А сейчас пойдем рвать фашистов на штыках! До свидания, друг!»
Батальон, поддержанный несколькими танками, дружно поднялся и беглым шагом пошел в атаку, стреляя на ходу. До окопов противника оставалось метров шестьдесят, когда гвардии лейтенант Чараев скомандовал: «Гранаты!» — и после того как их град обрушился на траншею гитлеровцев, с криком «ура» ринулся вперед, увлекая роту. Из окопов противника с криком «хох, хох» выскочили человек тридцать во главе с офицером. Однако многие тут же попрыгали назад, другие нерешительно двинулись нам навстречу. Гитлеровский офицер, видимо угадавший в Чараеве советского командира, метнул в него ручную гранату. Казалось, гибель командира роты неизбежна, но случилось невероятное. Внезапно появившийся рядом с лейтенантом сержант Галочкин в стремительном броске перехватил гранату фашиста своей грудью. Его напрягшаяся в беге фигура исчезла в блескучем разрыве, и лейтенант Чараев, невредимый, с перекошенным яростью лицом, продолжал командовать ротой. В мгновение ока перед гитлеровским офицером выросла фигура Васина. Фашист рванул пистолет из расстегнутой кобуры, но штык русской винтовки уже наискось вошел ему в грудь, показав острие из спины. Васин отпрянул, выдернул штык и сильным ударом приклада сбросил гитлеровца в окоп.
Штыковой бой длился не более минуты. На плечах бежавших врагов рота ворвалась в Онишевку и через полчаса полностью очистила её от гитлеровцев. После того как совершил подвиг сержант Галочкин, казалось, не было на свете силы, способной остановить гвардейцев. Когда утих бой, лейтенант Чараев приказал разыскать тело Галочкина и принести его в село. На виду у всей роты Чараев подошел к сержанту, опустился на колено и поцеловал его лицо. «Пока жив хоть один человек в роду Чараевых, ты будешь жить, — сказал он. — Пока существует наша рота, ты останешься в её строю».
И в этот день я не мог роптать на судьбу за то, что она сулила мне «спокойную» штабную работу. То и дело носился под пулями от мотострелков к танкистам, от танкистов к артиллеристам, передавая различные распоряжения, просьбы, сведения и помогая таким образом организовать взаимодействие.
Используя успех батальона Ильиных, к полудню главные силы бригады под прикрытием артиллерии ворвались в Каменку. Шаг за шагом, дом за домом очищали её от гитлеровцев, и к вечеру южная половина Каменки была захвачена. В темноте мотострелкам удалось в нескольких местах форсировать реку Тясмин, делившую Каменку на две части, и это решило исход боя. На другой день в Каменке не осталось ни одного фашиста. Когда танкисты и мотострелки выходили к станции, там творилось невероятное. На путях стояли бронепоезд и восемь неразгруженных эшелонов. Два из них при появлении танков пытались уйти в сторону Смелы. Пришлось открыть огонь, и тогда… лопнуло небо, раскололась земля, на километры разбросало обломки досок, вагонные колеса, рваные куски железа. У меня до сих пор болезненно звенит в ушах, когда вспоминаю эти взрывы. Эшелоны-то оказались с боеприпасами. Танкисты разбили паровоз бронепоезда, и прислуга его разбежалась. В Каменке мы разгромили и частично пленили штаб тыла 11-го армейского корпуса. Только на станции сдалось в плен свыше двухсот гитлеровцев.
«Теперь — на КП, — сказал полковник Михайленко. — Пора и честь знать».
Вскоре мы оказались на опушке Каменского леса. Майор Кривопиша, похоже, обрадовался моему появлению. «Как раз вовремя. Погулял — и будет. Расскажешь всё потом. Службу справлять надо». Через минуту он вручил мне донесение для доставки в штаб корпуса, расположенный в лесу Нерубайка. «Обедать — в движении. К утру вернуться. Шофер — Бигельдинов. Всё». Но оказалось, ещё не всё. В тоне майора я сразу уловил недоговоренность и беспокойство. Достигли такого успеха, а он мрачен. Меня охватывало тревожное предчувствие. Здесь, в штабе, знали что-то такое, о чем не было известно в Каменке, где победа выглядела полной и прочной. Уже перед самым отъездом Кривопиша поманил меня к себе и прошептал на ухо: «Скажи генералу Шабарову, что со стороны Смелы к Каменке никто не подошел. На вызовы по радио не отвечают. Партизаны говорят, что Смела в руках гитлеровцев. Кроме генерала Шабарова, об этом никому…»