Ребята не видели, что делалось там, внутри, не слышали, как майор гестапо Шульц внимательно выслушивал сообщения Егора Шкуркова. «Он, пожалуй, более полезен, чем иные мои офицеры».
А тот, комкая в руках клетчатую кепку, заискивающе смотрел на Шульца и выкладывал:
— Не все коммунисты прошли регистрацию. Иван Кузьмич Коновалов с Подгорной, Антонина Петровна Мазалева с Торговой не выполняют ваши приказы.
— Карош, Егор, — ободрял Шульц и давал наставления на своем языке.
Переводчица повторяла: — Нужно строже следить за населением, обо всех подозрительных докладывать герру Шульцу.
— Постараюсь, господин Шульц, постараюсь.
— Скажите ему, — обратился Шульц к переводчице, — в России он был преступником, а у нас станет первым человеком, если будет исправно служить армии фюрера. — И, протягивая пачку немецких денег, обратился к Егору на русском языке:
— Я буду карош платить, Шкуркоф…
Тяжелая дверь широко распахнулась, выпустила на улицу предателя. Воровато озираясь по сторонам, он поторопился отойти от здания. Валя и Вадим заметили его. Определенно продался! Пошли за ним!
Голенев не затронул товарищей — он знал, почему они здесь.
…Ольга Ивановна при виде сына удивилась:
— Как? Ты не на работе?
Геннадий рассказал матери о случившемся.
— Они же найдут тебя! — голос Ольги Ивановны задрожал.
— Не бойся, мама, я не свою фамилию назвал, когда оформлялся. И адрес дал неправильный.
Мать облегченно вздохнула.
— Генька, Генька, когда ты меня мучить перестанешь? Горячая ты голова…
В небе послышался гул самолета. Гул все ближе, ближе. Геннадий кинулся к дверям.
— Куда? — крикнула Ольга Ивановна.
— Это же наши, мама! Понимаешь, наши!
Соседи стояли под ореховым деревом и следили за самолетами. Самолеты спокойно кружились в воздухе. Казалось, летчики шлют привет тем, кто был отрезан от родного мира.
Но вот самолеты развернулись, сбросили первые бомбы.
— Казармы бомбят, — уверенно определил Геннадий.
— Немедленно иди в бомбоубежище, — приказала Ольга Ивановна. — Умереть и от своей бомбы страшно.
Геннадий нехотя повиновался.
«Чтобы на самом видном месте!»
Настойчивая мысль не давала покоя: как сдержать слово, данное Андрейке? Как узнать, где фронт? Вадим не знает, а дядя Коля не скажет. Не любит он, когда к нему пристают с вопросами.
Геня сидел у окна. Ветви деревьев качались от ветра, запоздалые пожелтевшие листья лениво кружились в воздухе.
Послышались шаги. В комнату вошел Миша.
— Знаешь что? Идем со мной на вокзал выбирать из шлака уголь.
— Зачем?
— Зачем, зачем… Дрова тебе не надоело таскать? Дедушке Егору обед понесем, чтобы пустили.
Геннадий согласился.
По пути задержались у своей школы, на одной из стен ее кто-то написал углем «Капут Гитлеру».
Геннадий схватил Михаила за руку.
— Вот бы и нам такое, а? На самом видном месте! Или, знаешь, что? Или лучше лозунг… на красной материи — и повесим на нашем доме!
— Здорово! Но на нашем доме не надо — сразу найдут, кто сделал.
— Ладно. Решим на обратном пути, — согласился Геня.
Дедушку Егора они нашли не сразу. Когда на них кричали патрули, мальчики показывали дедушкин обед — борщ, мамалыгу, картошку в мундире — и сбивчиво объясняли, что тут работает дедушка — гроссфатер. Возле багажного отделения они вышли на перрон, побежали к будке.
Дед Егор раньше работал стрелочником. Приказу оккупантов явиться на работу он не подчинился. Тогда за ним пришли свои железнодорожники и уговорили.
Дед был очень рад приходу внука и его товарища. И солдат-часовой тоже почему-то улыбнулся. Может, ребята напомнили ему дом, семью. Он похлопал по плечу Геню и вышел.
— Определенно, рабочий. Впервые вижу доброго немца, — сказал Миша.
— Может, даже коммунист, — предположил Геннадий.
Дедушка спросил Мишу, как здоровье мамы, почему не приходил долго.
— Мама прихворнула, и я не мог никуда отлучиться. Не сердись, дедушка. А когда мама была здорова, в лес ходили, за дровами. Мы их продаем, чтобы хлеба купить.
— И не жалко вам леса-то? Лучше почаще приходи сюда, Уголька всегда добудем.
— Дедушка, а тебе тяжело? Работы много? — заботливо спросил Миша.
— Э-э-эх, что работа! От работы не тяжело. Тяжко, когда хлебушек наш увозят. Добро наше. А ты стоишь, да еще и зеленую улицу им даешь… Да что говорить! — дед махнул рукой. — Пойдем лучше покажу, где уголь-то…
По дороге домой ребята то и дело посматривали по сторонам: искали подходящее здание для осуществления своих замыслов. У недостроенного кинотеатра Миша схватил Геннадия за руку.
— Здесь!
— Мишка! Ты гений! — в восторге закричал Геннадий.
— Тише ты, тоже мне, не соображаешь, что ли. Давай лучше посмотрим, как на него забраться.
Присмотрелись, увидели сложенный пирамидой кирпич. Очень кстати! Легче будет взбираться на стену.
Пришли домой и сразу же принялись за работу: что-то резали, клеили, писали, шептались.
Николай Иванович — он два дня болел и был дома — заметил странное поведение ребят. «Не натворили бы чего!»
— Что это вы в сарае пропадаете? — подозвал он Геннадия.
— Да так, делать же нечего… — уклонился от ответа Геня.
«Ишь ты, не доверяет», — усмехнулся Николай Иванович. — «Тоже хорошо». И вслух добавил — Смотри, Генка, дров не наломай!
— Дядя Коля, а дрова-то сейчас в почете, и наломать можно! — Геннадий лукаво посмотрел на Николая Ивановича и вернулся в сарай.
…Ребята остались довольны своей работой.
— Чтобы на самом видном месте! Вот фашисты взбесятся! — посмеивался Миша.
Друзья аккуратно расстелили полотнище на земле за дровами, почистили припачканные мелом брюки и вышли из своего убежища. Геня запер дверь и ключ положил в карман.
— Значит, когда совсем стемнеет, я буду у тебя.
— Договорились.
Недостроенное двухэтажное здание кинотеатра находилось на высоком месте. Южная — парадная часть — пустовала, захламленная кирпичом и всяким мусором, а северную, глухую сторону его, фашисты превратили в склад.
Склад охранялся часовыми днем и ночью. Это усложняло положение ребят. Да без трудностей ведь и не интересно!
Первая попытка не увенчалась успехом. Ребята долго всматривались в темноту, в маячившую фигуру фашиста с автоматом, и никак не решались перебраться через дорогу. Улучив удобный момент, Геннадий пополз на четвереньках, зорко глядя на здание кинотеатра. В тот миг, как из-за угла появился солдат, Голенев слился с мостовой. Часовой снова скрылся за угол, а Геннадий неожиданно вернулся назад.
— Что-то струсил я, — виновато прошептал он Мише.
— Давай лучше высчитаем, сколько времени затрачивает часовой, пока обойдет три стороны, — предложил Миша.
— Давай, — согласился Геня. Почти одним дыханием они считали до ста тридцати — ста сорока, но в ту ночь так и не решились перебраться к кинотеатру.
Вторая ночь показалась ребятам темней вчерашней, небо заволокло тучами, ветер нагонял мелкий дождь. Ну, что ж! Это им на руку.
Первым к театру пробрался Миша. Вот он скрылся в здании, выглянул в окно. Геннадий, дождавшись, когда часовой завернул за угол, побежал, низко пригнувшись к земле.
Некоторое время ребята стояли в нерешительности. Стоило часовому свернуть за угол, как Миша начинал считать. Счет он доводил до 150 и, когда гитлеровец был рядом с ним, за стеной, начинал снова. Высчитал. За эти «сто пятьдесят» можно было взобраться наверх. Осторожно влезли на стену, легли на ней, потом растянули материю и, спустив ее, начали класть камни.
Тихо, без единого стука. Стук, даже глухой, привлечет внимание часового. Но Миша сплоховал. Камень вырвался из задрожавшей руки и полетел на землю. Ребята не дыша прижались к стене, потянув к себе кусок материи, чтобы спрятать белевшие в темноте буквы.
Часовой наткнулся на камень, которого раньше здесь не было, зажег фонарик, внимательно посмотрел вверх, заглянул внутрь здания и, ничего не заметив, пошел опять размеренным шагом. Чтобы рассеять его подозрительность, ребятам пришлось долго лежать неподвижно. Занемели руки и ноги. Наконец неслышно положили на материал еще несколько камней, так же неслышно спустились на землю.
…Ранним утром Голубев возвращался с дежурства — он работал истопником в гитлеровском штабе. Внимание привлек народ, собравшийся на углу Советской улицы. Люди оживленно разговаривали, а тем, кто подходил впервые, показывали на здание кинотеатра.
Николай Иванович ахнул от неожиданности. Лозунг на ярко-красной материи призывал: «Ставропольцы, боритесь с врагом! Гитлеру капут!» Он увидел, с какой злобой сорвали лозунг два солдата, заметил в толпе Геннадия. Вид у Геннадия был торжествующий. «Он!»
Николай Иванович подозвал его, взял за руку.
— Идем.
Когда они скрылись за углом, Николай Иванович остановил Геннадия.
— Ты?
— Я и Миша.
— Так, ясно… Крутился-то зачем в толпе? У тебя же в глазах всякий прочтет, кто это сделал. Вообще-то молодцы, — неожиданно улыбнулся Николай Иванович. — Не рискуйте только больше. А листовки ты видел?
— Я их раск… я о них рассказывал кое-кому, — вывернулся Геннадий. Про себя подумал: «Не скажу же ему, что и листовки расклеивал, еще хвастуном сочтет».
Дома Геннадий уселся за стол, вырвал из тетради лист бумаги, взял химический карандаш. Задумался. Медленно вывел первые слова: «В подпольную комсомольскую организацию. От ученика седьмого класса Голенева Геннадия Ивановича». Погрыз кончик карандаша. Снова склонился над столом. «В нашем городе враг. Мы боремся с ним. И в такое время я не нахожусь в рядах комсомола! Я обещаю быть стойким, честное слово! Я борюсь и буду бороться, как умею. А придет время, прошу вас, товарищи, назвать и меня членом великого Ленинского комсомола. Г. Голенев».
Геннадий перечитал.
— Что ты там сочиняешь? — услышал он вопрос матери.
«Скажи ей, опять забеспокоится. Лучше не скажу».
— Да, так. Из-за гитлерюг этих и писать разучишься.
Геннадий поднялся по лестнице на чердак, осмотрелся. Увидел в самом углу треснувшую балку, засунул в нее заявление…
На Лысой горе
После бомбежки советские самолеты легли на обратный курс. В небо поднялись вражеские истребители. Завязался бой. Геннадий сидел на крыше, подняв голову вверх. Машина с черной свастикой начала падать, оставляя за собою дымный хвост.
— Фашист горит! Наш победил! — кричал тогда Геня не помня себя.
Но однажды сбили советский самолет. Он упал далеко за городом, Геннадий помчался к Вадиму.
— Вадим, там, — Геннадий махнул в сторону Лысой горы, — наш самолет упал. Бежим.
Заскочили за Мишей и напрямик, минуя проезжие дороги и вражеские контрольные посты, торопились к месту катастрофы. Вот они уже почти у цели. Но там, у догорающего самолета, хозяйничали гитлеровцы. Обшарив все, они уехали. Ребята подбежали к дымившемуся самолету, вернее тому, что было раньше самолетом. Возле него в обгоревших черных комбинезонах лежали два летчика.
— Мы их похороним, — решил за всех Вадим.
— Похороним по-настоящему, завтра. И с цветами, — Геннадий сжал кулаки.
Дорогой ребята выработали план. Голенев зайдет к Вале Зориной и через нее даст задание девочкам собрать цветы. Вадим и Миша придут на гору с лопатами.
Валя сама увидела в окно подходившего Геннадия, выбежала навстречу, потянула в дом.
— Что так давно не был? — Валя радостно смотрела на Геннадия. — Да ты садись, садись! — суетилась она, пододвигая то стул, то табуретку.
— Некогда, Валя, я по делу. Вот что… — Геннадий рассказал Вале о задуманном.
— Так идем к Нине Васильевне, там у нее девочки сейчас собрались. Еще бы немного, и меня ты не застал, — уже закрывая дверь, досказала Валя.
…В назначенное Геннадием время девочки с цветами, спрятанными в корзины, подходили к условному месту.
— Ну вот, хорошо, а то меня ребята заждались там.
— Геня, мы с тобой, — попросила Валя.
— А не боитесь?
Таня и Валя переглянулись.
— Ну ладно, идите по двое, чтобы не вызвать подозрений.
Геня и Валя первыми начали подниматься по дорожке, ведущей в лес.
Вадим и Миша ждали у свеженасыпанного холмика. Голые ветки кустарника свисали на могилу. Завидев Геню и девочек, Миша поднялся, замахал руками.
— Как ты долго, — упрекнул Вадим.
— Девочки цветы искали, пришлось ждать.
— Мы бегали на окраину города к садоводам и собирали по цветочку, сейчас ведь цветов уже мало, — оправдывалась Валя.
— А мне Толик помог. Он знает всех цветоводов своей окраины, — шепотком проговорила Таня, словно боясь разбудить тех, кого уже приняла земля.
— Когда вернутся наши, мы им памятник поставим, — Вадим встал возле холмика.
— И высечем на камне: «Здесь похоронены советские летчики. Погибли в воздушном бою в 1942 году». — Геннадий встал возле Вадима.
Девочки склонились над могилой, обложили ее венками.
— Когда хоронят героев, всегда салютуют их памяти. А мы… а мы давайте споем. Тихонько! — И Геннадий первый начал свою любимую песню:
Орленок, орленок, взлети выше солнца
И степи с высот огляди.
Навеки умолкли веселые хлопцы,
В живых я остался один!
Песню подхватили.
Здесь на широком просторе она звучала как гимн смелым и храбрым.
«Говорит Москва»
В квартире Голеневых долго не зажигали огня. Вполголоса обсуждали слышанное днем: будто фашисты заняли Ленинград. Ольга Ивановна вздыхала и в который раз спрашивала: «Неужели это правда?» Геннадий сосредоточенно покусывал губу.
— Идея! У фрица в машине стоит радиоприемник. Хотите, он сейчас будет нашим? — Геннадий вскочил.
— Не дури, Геня, — строго оборвала его Ольга Ивановна.
— Ну, я осторожно.
— Нет!
Геня молча залез под одеяло и, прищурившись, наблюдал за матерью. На какое-то мгновение ему сделалось стыдно, что он причиняет ей боль, беспокойство. Мысленно раскаялся, обещал вести себя тише воды, ниже травы. Раскаяние было искренним, но не долгим.
Утром Геннадий решил окончательно: приемник у него должен быть!
…Следующая ночь выдалась ветреной и дождливой. Геня пробрался на старый двор. Вблизи скрипнула дверь, послышался легкий мужской кашель. В темноте выросла фигура мужчины. Геннадий притаился. Мужчина ушел.
Геннадий пролез между машинами. У одной остановился, беззвучно открыл дверцу, влез в кабину, нащупал радиоприемник. Сделалось страшно. Показалось, что вот сию минуту на него набросятся, схватят… Прошла секунда, другая. Шагов часового не слышно. По крыше машины сильнее забарабанил дождь. В такой ливень часовой вряд ли появится опять.
Домой вернулся благополучно. В темном коридоре оставил грязные ботинки.
Ольга Ивановна не спала. Даже при тусклом свете коптилки Геннадий разглядел бледное от беспокойства лицо матери. Он бережно поставил приемник на табурет.
— Мамочка, не сердись. Мы же Москву услышим!
— Ты погубишь себя, Геннадий!
— Мама, но как же иначе? Мы должны узнать, что делается в мире, что с Москвой? Давай пока спрячем его в сарай…
Утром пришел Миша. Геннадий рассказал о своей добыче.
— Ой ты! — только и мог сказать в восторге Миша.
В сарае Геннадий показал Мише небольшой радиоприемник, прикрытый кирпичами.