Прервали меня донесшиеся голоса и смех; в комнату вошли Биши с Мэри, за ними следовал Фред.
— Я, сэр, их остановить хотел, да не смог, — сказал он. — Они меня от двери отогнали.
— Меня, Фред, не остановить. — Биши пребывал в превосходнейшем настроении. — Я Фаэтон в огненной колеснице. Слыхивал ли ты о Фаэтоне?
— На Хеймаркете, сэр, есть один — в пролетке народ катает.
— Пролетка? Не иначе как новое словцо. — Тут он повернулся ко мне: — Виктор, позвольте представить вам Мэри Шелли.
Поднявшись с кресла, я сердечно обнял их обоих.
— Когда это произошло?
— Этим самым утром. В церкви Святой Мильдред, на Брэд-стрит.
— Мы соблюли приличия ради будущих детей, — сказала Мэри.
— Церемония, Виктор, была прелестная. Мистер Годвин плакал. Плакал я. Плакал священник. Благослови нас всех Господь!
— Я не плакала, — с улыбкой сказала Мэри. — К тому же я сомневаюсь, чтобы Господу угодно было нас благословить.
— Отче наш хоть и сущий, но лишь на своих небесах, — отвечал Биши. — Мы свободны. Мы не изгнанники на этой земле. Не откушаете ли с нами в «Чаптере»? Обещаю вам марсалу, лучше которой в Лондоне не найти.
— Поедемте же, — уговаривала меня Мэри.
Говоря по чести,
— Ну и бурное же оно, сэр. У меня нутро так и падает об пол, а после горлом подымается.
— Ты бы сел, Фред. Тебе нехорошо станет.
— Мне, сэр? Нет. Я в отцовой повозке ездил. Лондонские улицы хуже любого моря. Глядите, сэр! Вон там. Это же кит — ну да, он самый.
Взглянувши в иллюминатор, я ничего не разглядел в брызгах.
— Да как же вы не видите — вон оно, существо это, за нами плывет! То высунет голову из воды, то обратно сунет.
Я посмотрел снова и на краткое мгновение решил было, что увидел нечто, но тут оно опять скрылось под волнами.
— Это, Фред, был кусок древесины. Доска.
В каюту к нам вошел Биши.
— Мэри нездорова, — сказал он. — Она хочет остаться вдвоем с Лиззи. Я дал ей порошка, но волны слишком высоки.
— Высоки, да в то же время низки, — сказал Фред. — Пила — другого слова не подберешь.
— Но мы как будто бы движемся вперед. Посидите с нами, Биши.
— Хорошо. Будем рассказывать старые сказки о морских приключениях. Оживлять в памяти путешествия в Виргинию и на Барбадос. Взывать к сапфирному океану!
Биши обладал замечательной способностью возвышаться над обстоятельствами. Мы сидели в прыгающей каюте, и он развлекал нас с Фредом рассказами о морских путешествиях, которые читал в детстве. С живостью продекламировал он те строчки из «Одиссеи», где Одиссей плывет по узкому проливу между Сциллой и Харибдой, о том, как в море «вода клокотала, словно в котле на огромном огне. И обильная пена кверху взлетала, к вершинам обоих утесов» [35]. То был его собственный перевод — я уверен, экспромт.
Внезапно в дверь каюты постучали, и перед нами появилась Лиззи. Она присела в неглубоком реверансе.
— Пришла доложиться вам, мистер Шелли, что хозяйке куда лучше. Она вашего общества желает. Вы бы к ней зашли на чуть-чуть.
— Иду, Лиззи! Ты и обернуться не успеешь, как я уж буду там. — И он, поспешно распрощавшись со мною, удалился.
Мы с Фредом остались сидеть в молчании. Фред насвистывал, глядя в иллюминатор.
— Да перестань же ты, Фред! У меня голова болит от этого шума.
— А вот и кит этот опять.
— Не ошибаешься ли ты? Сомневаюсь, чтобы китам часто приходилось заплывать в эти воды.
— Где вода, сэр, там и кит. Да вы взгляните.
Я подошел к иллюминатору.
— Ничего не видать, Фред. Тебе почудилось. Будь любезен, сходи разыщи капитана, спроси, долго ли нам еще плыть.
— Старый хрыч, — сказал Фред, вернувшись с капитанского мостика. — Говорит, час-другой. Я ему: так сколько часов-то? Он мне: что я, Господь Бог? Я ему: да куда уж вам. Тут он дверь-то и захлопнул.
Оставалось и вправду несколько часов — на несколько часов больше, чем я ожидал, ибо некоторое время мы, заштилевав, покоились на перекатывающихся волнах. Наконец в каюте появился Биши.
— Мы подходим к земле, — сказал он. — Матросы забегали.
На деле нам предстояла задержка — корабль заштилевал перед самым входом в гавань. Однако капитан наш с умением, достойным восхищения, поймал внезапный порыв ветра, и мы подошли к причалу. Вдоль доков вытянулась очередь изо всяческих экипажей и карет — одни были уже заняты, другие стояли в ожидании, пока их наймут. Мэри с быстротой, которая, как я вскоре обнаружил, была ей обыкновенно присуща, подошла к одному из кучеров и принялась о чем-то торговаться. Мы заранее условились, что наймем карету, которая повезет нас через Голландию и часть Германии, хоть Биши и выказывал желание ехать через Францию и Италию. Желание его, однако же, вовсе не было принято Мэри в расчет, и с кучером договорено было, что он проедет через низины Голландии, а затем направится дальше, к Кельну.
— Мне рассказывали о разгромленной Франции, — сказала Мэри, когда мы уселись в карету. — Казаки ничего не пощадили. Деревни сожжены, люди умоляют о куске хлеба. К тому же, auberges [36]грязны. Повсюду болезни. Помилуйте, Биши, Франция не та страна, что существует в вашем воображении.
— Таких мне вовек не найти, — парировал он. — Но я живу в непрестанной надежде.
Впятером мы удобно расположились в экипаже, где имелась и лесенка, ведущая к сиденью на крыше — на случай, если кто-либо из нас предпочел бы сидеть на свежем воздухе. Лиззи с Фредом усердно разыгрывали комедию: изображая безразличие, они ни разу не заговорили между собою, не бросили друг на дружку и взгляда. Фред сидел подле меня, у окна в углу кареты, глядя на пробегавшие мимо виды; Лиззи сидела рядом с Мэри, в противоположном углу, всецело погруженная в то же занятие. Ландшафт в этой части Голландии был довольно однообразен, лишь время от времени показывались поселение или деревня, словно принадлежавшие кисти ван Рейсдала — с тою лишь разницей, что эти поселения, все как одно, были грязны, неухожены и обветшалы. Я обратил на это внимание Биши, он же предпочел с восторгом беседовать об альпийских красотах, которые нам предстояло увидеть в конце нашего путешествия.
— Человечеству необходимы величие и одиночество, — говорил он. — Не эти мирные пастбища.
— Покой — немалое преимущество, — отвечал я.
— Это покой упадка. Дух времени сменился. Нынче его носитель — тот герой, та одинокая душа, что бесстрашно глядит в лицо своей судьбе.
Тут он принялся цитировать строки из собственного стихотворения. Мы проезжали через какую-то голландскую деревушку, а он тем временем, высунувшись из окна кареты, декламировал:
Не двигаясь, не слыша и не видя,
Я вся жила присутствием его,
Он в кровь мою вошел, со мной смешался.
И он был — мной, и жизнь его — моей [37].
Путешествие наше продолжалось; миновав Голландию, мы наконец поехали вверх по дороге, ведущей в Кельн. Тут, ближе к Эйфельским горам, воздух становился свежее и глаз радовали новые виды, луга и леса. Мне с детской поры знакомы можжевельник и бук, однако я никогда прежде не видел их в таком изобилии; были здесь и большие обнаженные каменные пласты, что определенно свидетельствовало о приближении гор. В Кельне мы остановились передохнуть на небольшом постоялом дворе неподалеку от главной площади.
— В собор я не пойду, — объявил Биши. — Я испытываю отвращение к соборам. Они памятники страданиям и прихотям. Они дань суеверию. Места холодные, мрачные.
— Мы прогуляемся вместе по рынкам, — отвечала Мэри. — Вас ведь не расстроит вид народного процветания.
— Отнюдь. Торговля — превосходное средство для единения, к которому в один прекрасный день придет человечество. Это великое благо.
Итак, на следующее утро мы отправились на экскурсию по торговым районам Кельна, прилежащим к реке. Старые дома купцов напомнили мне о Женеве, и меня охватило горячее желание вернуться на родину. Потому, когда Биши предложил нанять судно и доплыть по Рейну до Страсбурга, я охотно согласился. Оттуда мы намеревались доехать в экипаже до самой Женевы.
Тут пригодился мой родной язык — я торговался с капитаном баржи. Главное его занятие было перевозить ткани с востока на рынки Кельна и других мест, теперь же он, доставив большой груз, намеревался возвратиться в Страсбург. Путь наш туда пролегал через Майнц и Манхайм. Мы запаслись холодной провизией и хорошенько подготовились к поездке, которая обещала занять несколько дней. Когда мы отплывали от кельнского причала, Мэри была в прекрасном расположении духа.
— Полагают, — сказала она, — что в некую отдаленную эпоху Рейн и Темза были соединены. Они образовывали единую могучую реку.
— Такова теория Томаса Бернета, — ответил Биши. — Разве возможно это доказать?
— Поэтам, Биши, доказательства не нужны. Вы сами то и дело прославляете силу воображения, интуиции.
— Верно, милая. Объявляю эту реку Темзой. Мы проплываем Оксфорд по пути к Ричмонду и Тауэру!