Ему и самому не приходило в голову понять, что он оказывается сдохнуть готов, за эту долбанную ласку, как животное, вечно получающее пинки, плевки и побои, ткнуться носом в ладонь и тихо скулить, плакать и дрожать от счастья, умоляя чтобы оно никогда не прекращалось.
Аллен - огромная синяя птица, надёжно укрывающая от боли, любящими крыльями, и хочется обнять, и держать это чувство до бесконечности, целуя каждое его несуществующее пёрышко.
Тихое уютное нечто, живущее в глубине чужого сердца. Мудрое, бесконечное, понимающее. И слушая непосредственную чужую болтовню, странно понимать, что временами Рен, совершенный ребёнок, абсолютно чуждый грязи и жизненного цинизма, наивный, не понимающий некоторых вещей, временами совершенно слепой в них.
- Цинизм - это когда ты научился определять цену, но совершенно не научился ценить.
Иногда Рен выдавал удивительные вещи. Если задуматься над ними, они казались очень мудрыми, но Сато подозревал, что любовник вряд ли осознаёт истинный смысл того, что выдаёт на поверхности. А может, осознаёт?
Однажды Рен задумчиво брякнул, что не желает взрослеть.
Изумо посмеялся, ответив, что человек является тем, чем он себя ощущает, можно и стариком оставаться вечно молодым душой, просто не в угоду маразма.
А Рен возразил, что дело не в бодрости духа, просто некоторые взрослые и разумные поступки, идут вразрез с совестью. В жизни приходиться поскупиться многими вещами, но больно понять, что иногда приходиться поскупиться собой. Смотреть на себя в зеркало утром и думать, что ты повёл себя как мразь, просто потому, что это по взрослому, правильнее, а потом взял и придумал себе оправдание. Оправдал, почему ты поступил правильно, утешил самого себя. Но это же совершенно нечестно, несправедливо.
- Знаешь, я где - то читал что крысы, никогда не станут есть своего собрата. Такой у них в крысиной стае закон. Не жрать своих. Но если крысу морить голодом, а потом подбросить труп, она недолго будет колебаться, подумает, он всё равно умер, а мне надо жить. Потом если бросить умирающего собрата, крыса наброситься на него по принципу, он же всё равно умрёт, а мне ещё жить. Затем она уничтожит более слабого, а потом две сильных крысы будут биться за выживание...
Иногда люди, ведут себя как крысы, - выдал Рен. - Они ломаются, совершенно точно так же как и крысы, только крысам гораздо легче, они интуитивно чувствуют заразу и уходят от неё, а люди даже не понимают, что заболели, что их законы сместились, нормы нарушены.
Мы говорим, что справедливости не существует, но забываем, что эту несправедливость плодим повсеместно собственными поступками, корыстью. Люди становятся взрослыми и совершают ежедневные убийства себя и других, а оправдываются тем, что это правильно, по - взрослому. Говорят разные умные вещи. Типо жизнь то, сложнее и многограннее, чем кажется на первый взгляд и она не определяется никакими нормами и вещами, не существует единой мерки...А что тогда существует, Киёши? Если забывать измерять свои поступки, отношением окружающих, навсегда можно остаться слепым, или превратиться в морального урода, что будет мнить себя благородным, белым и пушистым, да только на самом деле, клал он болт на всех. Думает что хороший, но в своём эгоизме, срёт окружающим на головы. Я не хочу взрослеть так, не хочу становиться таким.
Лучше оставаться ребёнком. Только это жалко и убого смотрится наверное, когда взрослые люди ведут себя как кретины. Хотят оставаться собой, а в результате получается, просто противопоставляют себя окружающим, миру, выглядят белыми воронами, мешают жить другим своей правильностью.
А это тоже по своему ненормально. Мы все хотим жить так, быть вот такими, вести себя иначе, но... жизнь диктует свои законы и надо уметь приспосабливаться. Я это понимаю, а вот принимать, совершенно иногда не могу. А Азуми говорит, что нельзя уродовать себя и искажаться, отказываясь от желаний, мол они всё равно никуда не денутся, и наступит деградация от такого подавления. Да только если твои желания идут вразрез с желаниями окружающих, что тогда выбирать? Как правильно выбирать ? Потакать себе или отказаться от себя, потому что существует ответственность, обязательства и это по - взрослому. Когда у человека от рождения этики внутренней нет, значит её надо воспитывать, волю развивать, но Азу говорит, что те кто воспитывают становятся желчными, критичными педантами видящими во всём одно несовершенство. Она говорит, что у человека только одна задача быть счастливым, любить и жить в гармонии с собой...мы с ней постоянно на эти темы спорим, но так и не договорились.
Я вот умом понимаю, что я прав, но временами хочу быть как Азуми.
Знаешь, чем взрослые отличаются от детей? Взрослые осознают ответственность за свои поступки и принимают её на себя, а дети нет. Вот я временами не хочу ответственности. Не хочу быть взрослым. Интересно. Если бы я поступил по - детски и послал работу в задницу, ты бы это понял?
В такие моменты Изумо разрывался напополам, от нежности и боли одновременно. Если его Рен мыслит и думает так, что же остаётся делать ему Изумо. Закон крыс, значит...
Сато вырос и жил среди этих законов, иногда ему казалось, что он и не знает иных.
-- Каждый сам за себя, для себя и для своих.
-- Есть люди "нужные, и есть все остальные": плохие, посторонние, чаще всего враги и конкуренты. И нет никакого желания помогать, лезть из кожи вон.
-- Люди в своём большинстве сволочи.
Незаметный глазу сволочизм, слабость души, подлость, попытка беречь собственную шкуру, потому что так работает инстинкт самосохранения.
-- Взрослый поступок - это ответственность за себя и собственное благополучие, когда законом жизни становиться:
-- Не прыгай выше того, что способен потянуть и когда прыгаешь, прыгай подстраховавшись.
-- Смотри на вещи проще и циничнее, зри в корень, умей использовать человеческие слабости и наебни ближнего своего.
-- Потому что ненаебённый тобой ближний наебёт тебя.
-- Иди по головам и не думай о других, подумай лучше о себе, потому что кроме тебя о тебе никто не подумает, ведь никому до тебя нет дела. Никому нельзя верить.
-- Все предают, продают и продаются, главное знать, что предложить и за что покупать.
- И этот парень, заставляет меня мириться с родителями, - хмыкнул Изумо, размышляя над тем, что могло случиться на работе у Аллена.
Очевидно же, случилось то, что выбило его из равновесия. Даже если выбило совершенно ненадолго.
- Рен, как бы ты не поступил. Я бы отнёсся к этому совершенно нормально. - немного помыслив выдал в тот вечер Изумо.
- Не нравиться работать - увольняйся. Не знаю, что там у тебя случилось, но если считаешь, что это стоит того, чтобы зарубить твою карьеру модели, вперёд и с песней. Никто за тебя эти вопросы не решит. Лишь бы ты не сожалел об этом в последствии. Если махнёшь шашкой, а потом станешь корить себя за глупость, вот это действительно будет по - детски. А если это зрелое и обдуманное решение, почему нет?
- Вот обратись к тебе за советом называется. Отчитаешь по первое число, ещё и на орехи наваляешь.
- Разве что на десерт, - Изумо улыбнувшись, зарылся в него носом, целуя в висок, переходя на скулы.
- Готовить десерты моя привилегия. - Аллен смеялся совершенно легко и естественно, совершенно забыв о том, что говорил несколько минут назад, без малейшего понимания, что разрубил этим Сато почти напополам, взрезав изнутри и содрав корку.
В такие секунды, ужасно хотелось сказать: что он действительно ребёнок. Абсолютный, глупый, легкомысленный, жестокий ребёнок, не способный подумать, что несёт, и как это может быть воспринято со стороны.
Ведь всё то, что он бездумно болтал и говорил, Сато воспринимал очень близко к сердцу, относил на свой счёт. Какие бы чужие понимания за этим не стояли, каждое философское рассуждение Аллена ранило тупым ножом, открывая и обнажая чудовищную пропасть стоящую между ними.
Но вот только вместо того, что бы разозлиться, приходила нежность. Хотелось обнять его, стиснуть до боли. Держать, не отпуская, потому что Рен... болван, и ...удивительное чудо.
Спаси меня, Рен.
И вряд ли он сам понимает, какое он на самом деле чудо. Совершенно невероятное.
Спаси меня собой, мальчик мой.
Хотелось быть рядом с ним, дышать этим кислородом долго - долго.
Спаси меня от самого себя.
И пусть болтает всё что хочет. Всё что ему в голову придёт.
- Временами, ненавижу эту работу, - жаловался Рен.
- Быть моделью удивительно нелёгкое занятие. Да и помимо работы, там иногда такой человеческий зверинец твориться, мороз по коже продирает.
До сих пор поверить не могу, как меня заметили. В такие места не попадают просто так. А мне даже кастинг не пришлось проходить, одного слова Мацуры оказалось достаточно. Знать бы заранее, что этот мужик окажется настолько привередливым типом. Гений мать его, всё время всё не устраивает. С нас он сгоняет по семь потов и десять шкур. Пашем как бесправные рабы на плантациях. А ещё от грима кожа чешется. Не представляю, как девчонки выдерживают. Им бедняжкам на лицо накладывают вот такой вот слой косметики.
Он показал пальцами толщину предполагаемого слоя белил.
- Приходиться по нескольку раз в день подправлять всю эту красоту.
- И этот парень говорит о ревности. А самого, ежедневно окружает толпа красоток. Зная тебя, я просто в отчаянии.
Сато картинно вздохнул и закатил глаза. Рен оглушительно расхохотался.
- Ты просто не видел этих красоток, по утрам перед работой. Настоящие страшилища.
- Которые через пол часа превращаются в сказочных фей, - понимающе кивнул Изумо.
- Ага, только зная содержание этих фей, на них не тянет. А слушать их разговоры. Брр. Наша планка плинтус. Это порой здорово морально выматывает, но за те деньги, которые платят, приходится терпеть и не такое. Просто временами неприятно это понимать. Ради денег люди на многое готовы идти. И я не исключение.
- Закон жизни, малыш.
Рен подпёр голову рукой, любовно водя пальцем вдоль острого подбородку Изумо, щекоча кадык.
- Да я не спорю. Я жалуюсь...
- О боже! - Изумо расхохотался, сгребая Рена в охапку, понимая, что сейчас просто возьмёт и затискает от переизбытка чувств.
- Просто сложно привыкнуть. Вот какая из меня спрашивается модель? - бурчал Аллен.
- Обычный парень. Не выцепи меня Мацура в том, кафе, кто знает, чем бы я сейчас занимался. А теперь такой удивительный взлёт. Не вериться.
- Это не только твой взлёт. Благодаря своей работе, твоя подруга Азуми Морен теперь известный фотограф. Попасть к ней на фотосессию стремятся многие.
- Вот и говорю, свезло. А мне в особенности. Благодаря ей, я встретил тебя, - пробормотал Рен. Посмотрел на Сато, подумал немного и замолк, припадая губами. Возвращаясь к занятию гораздо более удачному и приятному, чем болтовня.
Изумо невольно застонал, когда Рен проявив нетерпение, слишком торопливо вошёл в него.
- Киёши, прости! - Рен на мгновение остановился, но Сато с силой сжал его обеими руками, заставляя продолжить движение.
- Всё хорошо, любовь моя. Не останавливайся. Не останавливайся сейчас. В такие моменты мне кажется, что я умираю и рождаюсь заново.
- Киёши! - Аллен порывисто приник, вовлекая в поцелуй. - Ты... обалденно сказанул. Я люблю тебя! Так тебя люблю!!!
- Ох, дурачок ты, - прошептал Изумо и снова застонал на этот раз от наслаждения. - Мой!
Любовь невероятное чувство. - В который раз он удивлялся сам себе. Любовь не знает границ. Может ли быть что нибудь более прекрасное, чем любовь? Всепрощающая, исцеляющая, безбрежная.
Я задыхаюсь. От нежности.
Любовь наполняет
Тобой до края.
И мне кажется,
Я взорвусь
Прямо сейчас.
Это чувство пенит и полнит
Я с тобою, мы словно волны
И желаю смести цунами
и закричать.
Оно сжигает меня
Но мне хочется
Всему миру кричать
У меня есть ТЫ
Я не стану кричать.
Я спрячу наше чувство
в глубине моего сердца,
В этом тесном мирке существуем лишь
МЫ
Закроем окна и двери.
Не будем пускать посторонних.
Твои глаза цвета корицы
и чашка кофе бодрящего утром.
Звенит звонок, сообщая
нам пора расстаться.
Задержим время,
и не станем разжимать объятия.
Я задыхаюсь от нежности.
Любовь наполняет меня до края.
мне кажется, я взорвусь,
От переполняющих меня чувств
и улечу в небеса,
разноцветным серпантином.
Твои глаза цвета корицы
и чашка кофе бодрящего по утрам.
******
Им было удивительно хорошо вдвоём.
Каждое утро, открывая глаза, Изумо видел перед собой удивительную улыбку человека дождя, но и она, не могла заполнить, выразить всего, воспринимаясь бледной копией чувства, настоящей сути, того, что он видел перед собой каждый день, любил задыхаясь.
Можно ли любить до боли, любить настолько сильно, что от невысказанного становиться трудно дышать?
Счастье встречи. Мука расставания. Собственные жизнь и смерть, заключённые в одном человеке.
Изумо смотрел на Рена торопливо пьющего кофе, целующего наспех и убегающего на работу, и понимал: выдерживать разлуку невыносимо. Страх, разъедающей отравой выгрызал изнутри, заставляя беспокоиться, сходить с ума в понимании собственной зависимости, необходимости чужого присутствия в собственной жизни, понимании, что оно невозможно там, это присутствия...
А чего он ждал? Чего он ждал? Что со временем станет легче?
Однажды наступит момент, когда у него хватит сил, глядя в эти светлые, доверчивые глаза разжать собственные пальцы и отпустить? Или оттолкнуть?
Не мог. НЕ МОООООГ!!!!
Надышаться, насмотреться, напиться до полноты, налюбоваться...Не мог.
Всё больше и больше погружаясь в другого человека. Понимая, не вынырнет. Невозможно окажется вынырнуть, не получиться. Ни вынырнуть, ни разбежаться в разные стороны. Это больше чем просто чувство, в этом оказывается вся жизнь. Понимание, уйти невозможно. Разорвать себя на две половины, и одна половина навсегда останется с ним, уже осталась, стала его частью и без этой части никак. Попробуй поживи, когда внутри твоего сердца оголённая дыра, а заполнить эту дыру может только он. И никак иначе невозможно. Можно заключить компромисс с самим собой...Но компромисс не заключишь. Он не мог отказаться от Аллена. Убить себя.
Проще убить себя - менее болезненно.
И всё что остаётся это находить силы, отпускать на короткие мгновения, и маниакально болтать часами по телефону. Пересекаться в перерывах, чтобы слепившись двумя улитками целоваться, забыв про обед и всё на свете. Не разорваться, не отлепиться, никак. Только стиснув зубы, до боли, понимая, что Рен безраздельно занимает все помыслы, и не заставить себя собраться и переключиться на что - либо иное.
Как он там сегодня? Что делает? Чем занимается без него, любимый мальчик.