— Доброе утро, малышка.
Говорю я на русском, и Аора морщит лобик, пытаясь догадаться, что же я сказал. Затем, вспомнив, что между нами было решено вчера, в день возвращения, переспрашивает на русийском. Несмотря на океанское происхождение её рода, родилась она и прожила всю свою жизнь в Русии.
— Что это значит?
Перевожу, и женщина смущённо краснеет. Всё-таки местное воспитание довольно, чтобы не говорить слишком, чопорно и пропитано пуританским духом. И ей стыдно лежать сейчас совершенно обнажённой на таком же одетом в костюм Адама мужчине, даже если он её муж… Тянусь губами к ней, желая ощутить вкус поцелуя. Она пытается отодвинуться — увы. Проще покориться. Вначале скромный, поцелуй быстро становиться страстным и горячим, потому что… Из скромности умолчу об остальном… Наконец мы просто лежим рядом, остывая после бурного утра…
— Ты всегда такой ненасытный?
Бормочет она. Смеюсь, правда, негромко.
— Только с той, которую люблю.
Аора, забыв про скромность, снова приподнимается, внимательно смотрит на меня.
— Пытаешься понять, лгу я, или нет? Нет. Зачем мне это?
Её глаза вдруг наполняются слезами, и я рывком сажусь, прижимаю ставшую бесконечно дорогой мне женщину к груди, ласково глажу по голове, по вздрагивающим плечикам, пытаясь утешить, бормочу ласковые, глупые и совершенно ненужные слова, не силах понять, что происходит. Почему моё признание вызвало такую реакцию?..
— В первый раз…
Разбираю я ответное бормотание…
— В первый раз в жизни…
Боги! Она впервые слышит слова любви?!. Наконец моё воздействие немного её успокаивает, и она отрывается от меня, пытается вытереть ладошкой мою мокрую грудь.
— Извини. Не знаю, что на меня нашло…
— Не страшно. Только прошу — никогда больше плачь. Я не могу переносить, когда моя женщина проливает слёзы.
— Это слёзы счастья, мой… Муж… Счастья, а не горя…
Я действительно ощущаю искренность, счастье, облегчение, любовь, которые сейчас переполняют её… И не хочу отпускать её снова. Но гибким движением Аора выскальзывает из моих объятий, пытаясь утащить к себе одеяло. Увы. Ей опять не везёт. Она обиженно говорит:
— Мне надо одеться… Юница сейчас встанет.
Но я не отдаю ей покрывало, ложась на бок:
— Мне нравиться смотреть на тебя.
— Но мне стыдно!
Пожалуй, женщина права. Слишком много потрясений для одного дня. Точнее, суток. Переворачиваюсь на другой бок.
— Можешь одеваться.
Шлёпание босых ножек по натёртому воском паркету, шуршание пластика, в котором лежит принесённая вчера старшей дочерью одеждой для мачехи. Затем я слышу удивлённое восклицание:
— Как это можно носить?! Оно же бесстыдно коротко!
Не выдерживаю, поворачиваюсь к жене. Ух!!! Чуть не упустил самое интересное! С нижним бельём она разобралась, и сейчас возмущённо вертит в руках короткий сарафан. Намётанный глаз сразу определяет длину — до середины бёдер. Натягиваю на себя фиговый лист, именуемый нижним бельём, затем встаю с кровати. Аора пунцовеет, что делает её неотразимой. Протягиваю руку:
— Ты просто не умеешь его носить. Дай.
Она покорно отдаёт.
— Подними руки.
Ладошки послушно поднимаются над головой, раз! Одним движением я надеваю платье, чуть поддёргиваю ткань.
— Всё.
Моя жена возмущённо смотрит вниз, затем снова выдаёт:
— Но как я в таком покажусь на людях?! Я же со стыда сгорю!
Делаю шаг назад, открываю шкаф с одеждой, достаю шорты, привычную для Новой Руси одежду мужчин, футболку без рукавов. Набрасываю всё на себя. Затем возвращаюсь к красной от стыда неподвижно застывшей Аоре, беру её за руку. Она упирается, но я всё же подвожу к окну. Чуть отдёргиваю занавеску:
— Смотри.
Пугаясь, она одним глазком выглядывает на улицу, затем порывисто возвращает ткань назад.
— Вижу… Но я… Стесняюсь…
Дверь спальни открывается, мы оба оборачиваемся — на пороге стоит отчаянно трущая кулачком глаз Юница, наша дочка, одетая в длинную ей мужскую футболку с Дартом Вейдером. Аора стремительно алеет, ощущая мою ладонь на своей талии, а дочка спокойно смотрит на её новый наряд, затем выдаёт коронную фразу:
— Ой, мам… Наконец то ты оделась по-человечески… А вообще, завтрак у нас будет?
Женщина, кажется, сейчас сгорит от стыда. А девочка деловито поправляет сползающую с плеча футболку, затем смотрит на смятую после утренней побудки постель, и снова выдаёт:
— Ну, дождалась, всё-таки… Мам, кто у меня будет? Сестрёнка или братик?
— Не знаю, милая.
Вступаю я в разговор. Юница морщит лобик, затем изрекает:
— Хорошо бы оба…
— Мы постараемся, милая. Но если сразу не получится, ты не станешь возражать, если мы с мамой сделаем их по очереди? Братика и сестрёнку?
Она смотрит на нас, потом на окошко, и вдруг зевает:
— Есть хочу.
Переводит взгляд на меня:
— Пап, я подумаю, и потом скажу. Ты, главное, больше старайся…
Ну что тут остаётся? Подхватываю дочку на руки, и, несмотря на довольно большой возраст, ей это нравится. Она обнимает меня за шею, уютно устраивается на плече.
— Идём, милая.
Зову я Аору, и та, по-прежнему алая, словно мак, нехотя двигается за мной. Бросаю взгляд в зеркало, стоящее в зале — поскольку моя половина идёт следом, не желая предоставлять мне сейчас полный обзор фигуры, обтянутой сарафаном, то хоть там полюбоваться. Жена меня просто взрывает, так хочется опять заняться любовью. Но приходится сдерживаться. Подхожу к кухне и слышу радостное приветствие:
— Привет, па! Ого! Как я понимаю, это моя младшая сестрёнка?
Юница мгновенно соскальзывает с моих рук и, замерев, смотрит на Светлану, хозяйничающую на кухне. Следом за нами входит Аора, тоже застывает на месте. Укоризненный беспомощный взгляд на меня:
— Ты обманул… Ты уже женат…
— Дорогая, позволь представить тебе мою дочь, Свету.
Тут же на русском обращаюсь к дочери:
— Светик, угадала. Это Юница. А это… гхм… Твоя мачеха. Аора.
По лицу дочери пробегает тень, но лишь на мгновение. Понятно, что называть мою жену мамой она не станет ни за что. Для этого разница в возрасте у обоих слишком мала. Всего два года. Вот такая я скотина, нашёл себе молоденькую. Света несколько мгновений раздумывает, потом выдаёт:
— Уж лучше я её только по имени звать буду. И пусть на большее не претендует.
— Она не будет. Не волнуйся. Только я буду рад, если вы найдёте общий язык. И — да, учитывай, что моя половина беременна. Только срок пока очень мал.
— Ой, папка…
Света медленно опускается на табуретку:
— Да ты что?! Вот это обрадовал!
Вдруг срывается с места, в мгновение ока преодолев те три метра, что нас разделяют, повисает у меня на шее, болтая ногами. Затем столь же стремительно подлетает к мачехе, целует её в щеку, потом спохватывается:
— Так, пап, короче, сам понимаешь. У меня малая с мужиком, так что я на чуть-чуть. Завтрак на столе, здесь…
Кладёт лист бумаги, извлечённый из кармана такого же точно сарафана, как и на Аоре, только другой расцветки, на стол.
— Список курсов языка и адаптации. Все телефоны, адрес и прочее. Там же контакты специальной школы для сестрёнки. У нас таких детишек много, и пришлось вот организовать. Так что питайтесь… А, кстати, Аора готовить умеет хоть? Я вижу, она у тебя из высшего света?
Ехидно прищуривается, глядя на недвижимую по-прежнему мою жену.
— Дорогая, тут интересуются, ты готовить умеешь?
Она гордо вздёргивает точёный носик:
— Получше некоторых! Любая женщина должна уметь готовить! Иначе, как она может быть женой?
Обращаюсь к Свете:
— Умеет. Так что приходите завтра на обед. Похвастаемся.
Дочка кивает, и испаряется, удивительно ловко просочившись между мачехой и сестрой. Тишина. Я рассматриваю стол, заставленный кучей тарелок и чашек, когда Юница произносит:
— Пап, а что это было?
Вздыхаю:
— Твоя старшая сестра, милая. Света.
— Ой…
Неожиданно для меня дочка усаживается прямо на пол, скрестив ноги, как говорится, по-турецки, и подперев задумчиво щёчку:
— Она всегда такая быстрая?
Пожимаю плечами:
— Насколько я помню, всегда. Ни минуты не могла усидеть на месте.
Спохватываюсь:
— Так, хватит тут полы попой протирать! Бегом умываться, и за стол.
Аора спохватывается, подхватывает дочку с пола, бросает на меня злой взгляд — это ещё с чего? Убегает. Я включаю пока чайник, снова рассматриваю стол. Сухой перекус, принятый у нас в семье. Ни супов, ни каш, как заведено в Русии, только бутерброды, тонко нарезанная ветчина, сыр, колбасы. Ну и, как апофеоз всему — кусок гигантской клубники, нарезанный ломтиками на манер арбузных. Ещё — яблоки, груши, ваза сочной черешни. Аккуратно расставленные чашки, блюдца, всё на троих. А, вот ещё — кредитная карточка и короткая записка: 'Папа, пока ты там ломал кровать наверху, приходил курьер. Тут твоя зарплата за время в Русии.' Чувствую, что предательская краска начинает наползать на мои щёки. Поэтому от греха подальше кидаю смятый клочок бумаги в мусорку. Слышу шаги — на пороге снова появляются мои дамы. Юница уже смотрит бодро, и шустро влезает на табурет, ожидая маму. Та всё ещё злится. Но видно, что уже отходит. Подхожу к ней, обнимаю за талию сзади и усаживаю за стол. Затем устраиваюсь сам, беру чайник:
— Девочки, у нас, на Руси, с утра не готовят. Так что давайте привыкать к нашим обычаям. Берите, кому что приглянется…
Открываю сахарницу, подвигаю вазочку с конфетами на середину стола.
— Тебе кофе или чай?
Аора задумывается на мгновение, потом решительно встряхивает головкой:
— Чай.
— А мне — кофе.
Тянет Юница. Достаю молоко из холодильника, развожу растворимый порошок в кипятке, добавляю сахар и доливаю молоком. Подвигаю дочери:
— Пробуй.
Она делает глоток, счастливо жмурится:
— Вкусно!
Ухватывает здоровенный бутерброд с ветчиной, вгрызается своими зубками. Потом вроде как хочет опять высказаться, но поймав предостерегающий мамин взгляд, просто жуёт, запивая кофе. Аора, в противоположность ведущей себя расслаблено в домашней обстановке дочери, немного напряжена. Держит спинку прямо, демонстрируя безупречную осанку, чуть отставляет мизинчик, когда подносит чашку к губам. Я просто улыбаюсь. Хорошо то как!.. Потом жена моет посуду, мы совместными усилиями подбираем дочери кое-что из одежды, чтобы выйти на улицу и дошлёпать до рынка, находящегося на другом конце города, кстати. Наконец все готовы, и мы чинно выходим из дома. Жена держится за мою руку, алея смущением, а Юница весело топает впереди нас. Время от времени оглядываясь и проверяя, здесь мы, и правильно ли она выбирает путь. Я же просто доволен. И тем, что дочка на удивление быстро и безоговорочно приняла факт того, что её мама теперь и моя жена, и делит со мной не только крышу дома, но и постель. И тем, что глядя на снующих по улице молодых девушек, которых на удивление много, по сравнению с теми временами, когда я покидал Новую Русь, Аора постепенно сменила смущение на любопытство. Вот и рыночная площадь. Впрочем, она просто так называется. Сейчас это громадный, по нашим меркам, торговый центр в два этажа. Первый — продовольственный, как я вижу. Отлично, теперь я знаю, да и жена теперь тоже, где можно пополнить холодильник. Ну а второй — вещевой, естественно. Там же и бытовая химия, косметика, и прочее необходимые вещи. Словом, всё, что непродовольственное. Мы поднимаемся сразу наверх по широкому пандусу, потому что продуктов дочь натащила на месяц, едва не сломав холодильник. Столько всего натолкала внутрь, что дверцы еле закрываются. И вот — торговые ряды. Висят на вешалках платья, блузки, рубашки, отдельно — носочки и носки, даже упакованные в целлофан дамские колготки и чулки. Моя жена снова заливается краской, но замирает на месте, потому что две молоденькие девчонки живо обсуждают между собой достоинства фасона ночных рубашек на русийском. Даже ушки шевельнулись. Эти двое явно из Империи, кто-то из наших себе добыл. Незаметно смещаюсь к ним, моя половина слушает, но когда те начинают обсуждать достоинства своих мужей, вспыхивает, утаскивает меня в детский отдел. Юница уже давно там и не может оторваться от невероятных по её мнению нарядов. И там действительно есть на что посмотреть — наши швейники стараются, вкладывая в работу всю душу. У меня просто поёт душа: мы не деградируем, наоборот! Как я вижу — работают люди, и дела у нас сдвигаются в лучшую сторону. Цены, кстати, довольно забавные. Для меня, привыкшего к многонулевым в России, здесь единичные цифры в три, пять, максимум — семь рублей, просто дики! Впрочем, они очень похожи на русийские. Там, правда, и меньше встречались, но ненамного… Выбираем одежду дочери, потом — жене. Она, правда, старается выбрать себе всё подлиннее, да посвободнее, но тут находит коса на камень. Скоро Аора станет выглядеть на семнадцать лет, потому что гигантская клубника — обязательное блюдо в рационе русов, то есть, нас. И носить платья 'для старушек' я как то не собираюсь ей позволять. Тем более, имея такую фигуру и внешность… Могу я, в конце концов, похвастать своим сокровищем?.. Юница весело прыгает на одной ножке по выложенной камнями дорожке, когда вдруг замирает от удивления — ничего необычного, кроем одного, почему то знакомая мне девочка едет на дамском подростковом велосипеде. Дочка зачарованно следит за ней, а та, краешком глаза заметив нас, вдруг тормозит, затем велосипед летит в одну сторону, а девчушка прыгает на меня, опешившего от удивления, и радостно кричит:
— Дядя эрц! Ты вернулся!
И только тут я узнаю Гернару…
— Боги! Девочка, это ты?!
— Я, дядя эрц! Конечно же я!
Она сильно изменилась за прошедшее время, вытянулась, загорела! Наконец отпускает мою шею, сползает вниз, не обращая внимания на задравшуюся свободную блузку, обнажающую крепкий загорелый животик. Потом всё же спохватывается, поправляет одежду, чуть поддёргивая шортики, с любопытством смотрит на Юницу и Аору. Спешу познакомить:
— Это мои жена и дочь.
Дочь императрицы приседает в книксене, затем представляется:
— Гернара Стрелкова.
Оба-на! Серый так и промолчал, чьей женой стала Аллия. Оказывается, его! Вот это новость! Улыбаюсь в ответ девчушке:
— А где родители?
Та расплывается в улыбке:
— В гости собираются. К вам, кстати, дядя эрц.
Мда… Похоже, мои мечты о том, чтобы провести отпуск с семьёй накрываются медным тазом. Причём, большим и начищенным. Между тем Гернара стрекочет:
— А я узнала, что вы вернулись, и поехала вас искать.
Что интересно, девочка щебечет на русском, перемежая его русийскими словами. Так что смысл моим понятен. Аора подозрительно косится на меня. Надо же, оказывается, моя половинка ещё и ревнива! И почему то мне от этого становится приятно. Делаю шаг в сторону, поднимаю лежащий на земле велосипед.
— Спасибо, что предупредила, Гера. Тогда нам надо поспешить. Кстати, твои родители не сказали, во сколько они собираются к нам?
— Не-а…
Мотает та головой. Потом что-то вспоминает:
— Вроде бы после обеда…
Уже легче. А то нагрянут без предупреждения, и Аоре придётся краснеть…
— Хорошо. Держи тогда свою технику и езжай домой. И мы тоже поспешим. Надо будет приготовиться.
Гернара согласно кивает, ловко седлает своё транспортное средство и уносится на бешеной скорости. Ну а мы продолжаем свой путь домой. Жена чуть сжимает мой локоть:
— Это дочь твоих знакомых?
— Да. Моего командира.
Женщина перестаёт давить на мои мышцы, успокаиваясь. Я чуть поддразниваю её:
— Ревнуешь?
— Угу. Не хочу, чтобы тебя увели у меня.
— А Хьяма?
Она надувает губки:
— Там особый случай… Но помотала она меня хорошо…
Внезапно больно щипается:
— Ты её замуж звал? А как же я?
— Так ты тогда только молчала…
Она отворачивается, потом, выждав момент, когда Юница чуть отбежит вперёд, бормочет себе под нос: