– А мы, Серега, из Европ назад домой пилим. Через незалежную нах хаус. Готовь паспорта.
Надеялись пройти паспортный контроль быстро, но граница есть граница. Пришлось прилично подождать. Со словацкими пограничниками все дела вел Павел Шерлинг. Снова куда-то звонил по спутниковому телефону, заметно нервничая.
– Сейчас возьмут они и тормознут Шагарина по запросу Интерпола, – шепнул приятелю Мещерский. – А что, думаешь, этим словакам слабо?
Кравченко только плечами пожал, что, наверное, означало – Шагарин с воза, кобыле легче. Полетим в Прагу назад, а оттуда в Москву. Но насчет Интерпола вопросов не возникло. Паспорта вернули, все снова рассредоточились по машинам, поднялся полосатый шлагбаум, и кортеж тронулся. Проехали десять метров – стоп. Украинская граница.
– Здоровеньки булы. – Кравченко снова вышел из джипа.
– Опять готовить паспорта? – спросил Мещерский.
– Лена, Леночка! Елена Андревна! Любiнька моя! С приiздом! Я здесь, я вас давно жду. Как долетели? Пал Арсеньич, и ты тут? – из темноты, ватным одеялом окутывающей украинский пограничный пункт, в свет фонарей выскочил грузный здоровяк в синем костюме явно от «Черрутти». Он нелепо размахивал руками – было видно, адски волновался. На вид ему было лет под шестьдесят. У него были седые волосы ежиком, пухлые щеки, коричневый загар – «мальдивский», как хвалился он всем с гордостью, толстая золотая цепь на шее и роскошный золотой «Ролекс», носимый по новой, явно московской, а не киевской моде на правом запястье. Вещал он басом, гулко, как из бочки. Обычно с друзьями, гостями, компаньонами или посторонними вел он себя солидно и вальяжно, сообразно возрасту и занимаемому положению, но сейчас от вальяжности и солидности не осталось и следа – все поглотило лихорадочное волнение. Таким Кравченко и Мещерский впервые и увидели Андрея Богдановича Лесюка – того самого, про которого было столько разговоров.
Он тяжелой рысью подбежал к Елене Андреевне – санитары начали уже выгружать из «Мерседеса» инвалидное кресло Шагарина.
– Петя, Петр, ты?! Живой?! Хосссподи боже, какое счастье! Хосссподи, благодарю тебя, вседержитель милостивый, что не дал уйти от нас такому человеку… такому человеку, хосссподи!! – под изумленными взглядами украинских стражей границы Лесюк перекрестился истово, по-православному. – Я как узнал сначала, сам чуть не умер. Места не находил с горя. Потом эта весть… как обухом по голове. Ну, врачи, ну, подлецы, негодяи, мерзавцы – это ж надо – живого человека и в покойники! Лена, ты просто молодец. Дай я тебя рассцелую… от всех нас рассцелую, за то, что мужа отстояла, не дала угробить!
– Андрей Богданыч, дорогой, погоди, я с ног валюсь. – Елена Андреевна, смятая его могучим напором, только отмахивалась. – Мы тут еще погранконтроль не прошли.
– Да тут один момент. – Лесюк нетерпеливо кивнул пограничникам. – Хлопцы, поживей, поживей поворачивайтесь, нам еще ехать далеко, а тут – видите, человек больной.
Со своими земляками-пограничниками говорил он как совершеннейший барин и к тому же по-русски. И всех подгонял, торопил:
– Сколько народу-то с тобой, Лена. Ничего, всех разместим. Отель у меня первоклассный, венским не уступит, Павел вон видел, не даст соврать, довольны останетесь. Ну, готово? Бумаги в порядке? Тогда по машинам. Петя, я тебе такие новости дорогой расскажу, – он согнулся над креслом Шагарина, гудя ему прямо в ухо. – На последнем заседании Рады-то Верховной эти-то, ну, ты себе просто не представляешь…
– Андрей Богданович, потом со всеми новостями, хорошо? – взмолилась Елена Андреевна.
– Все, все, уразумел, молчок, – Лесюк всплеснул руками. – Сначала отдых, эта, как ее… релаксация по полной. Ничего, Петя, не из таких передряг с тобой, дорогой, выходили. Отдохнешь, здоровье поправишь, воздухом нашим карпатским подышишь. А потом мы всем с тобой еще покажем, как Хрущ говаривал, кузькину мамашу. Да, забыл сказать – мои-то все уж тут как тут. Как узнали, что все с тобой обошлось, что все благополучно, все и приехали – и Олеся моя, и Злата. И Богдан примчался. Возмужал он очень за этот год. Женить надо, а то совсем избалуется, от рук отобьется. А что-то я Илюшку вашего не вижу, он-то где?
– Он в другой машине, с охранниками, которых нам Чугунов Василий Васильевич прислал, – сказала Елена Андреевна.
Сели и поехали. Мещерский смотрел в темноту. Ночь. Она еще не закончилась, а они уже и в Карпатах. Рядом сидел Кравченко – сидел тихо, боясь пошевелиться лишний раз. На его плече, доверчиво привалившись, спал Илья Шагарин. Спал, совсем по-детски сладко посапывая. А прежде, между прочим, ничего такого он, Мещерский, за приятелем не замечал, никакой такой особой приязни к деткам-конфеткам, к подрастающему поколению. Мещерский подумал о Кате. Что бы, интересно, сказала она, увидев своего мужа вот таким? Из Вадьки когда-нибудь выйдет отличный отец. Наверное. Возможно…
Машина Лесюка – черный сияющий «Лендкрузер» – замыкала их кортеж, мчавшийся на большой скорости по шоссе. Потом дорога круто свернула на юг и пошла в гору. Скорость пришлось сбросить. Внезапно справа в темноте где-то далеко внизу мелькнули огни – тот самый пограничный пункт, над которым они поднялись по горному серпантину.
Водитель Анджей сквозь зубы ругался по-польски – впереди во тьме было не видно ни зги, мигали только алые габариты идущих впереди «Мерседесов».
Темнота угнетала – в незнакомом месте в глухой ночной час свет самого плохонького дорожного фонаря был необходим, как маяк в открытом море. Внезапно в свете фар под колесами метнулась какая-то тень, уши резанул придушенный визг. Анджей резко испуганно крутанул руль, нажал на тормоз.
– Кажется, зайца расплющили, – похоронно констатировал Кравченко. – Хладнокровнее, пан Анджей, а то так и в пропасть улетим всей компашкой.
– Заяц на пути – худая примета, – заметил Анджей после долгой паузы. – С детства я знать, у нас на хуторе все так говорить. Очень худая, к беде.
И внезапно – это было точно во сне – из тьмы возникли, ослепив, разноцветные огни. Мигающая неоновая реклама.
– Что это было, Вадик? – воскликнул Мещерский.
– Всего-навсего придорожный ресторан.
– Ресторан? Здесь?!
– Чего ты орешь, парень спит. А почему бы здесь не быть ресторану? Называется, насколько я успел прочесть, «Карпатская сказка» или что-то вроде того. Язык надо здешний малость подучить. – Кравченко повел шеей, которая от неподвижной позы затекла. – Что с тобой, Серега? Очнись. Мы ж не в Папуа-Новой Гвинее. Мы ж на горном карпатском курорте как-никак.
Мещерский снова прилип к окну – секунду назад там, за стеклом джипа, был ресторан, и снова тьма, тьма, тьма. Ни луны, ни звезд, ни электрического освещения. Неужели такие черные ночи здесь, в горах, всегда? Черные ночи, как черные очи… Он закрыл глаза. Куда нас несет, мама миа? Зачем? Куда мы мчимся по этому нескончаемому горному серпантину?
Сон снизошел нежданно и тихо. Спал Мещерский совсем недолго, а когда открыл глаза, уже светало. Темноту растворил, разбавил мглистый зеленоватый сумрак, в котором уже можно было различить и ленту узкой дороги, и горный склон, поросший лесом, и покосившийся дорожный указатель, и бензоколонку – там, впереди.
Проплыла мимо деревенька – серые хатки на горе под черепичными крышами. Пирамидальные тополя. На верхушке высокого сухого дерева – гнездо аиста, точно копна. Потом дорога снова взяла круто вверх, горы расступились, и Мещерский увидел небо – оно было серо-зеленым. На востоке уже розовым, как неспелый арбуз.
– Смотри, по-моему, нам туда, – шепнул Кравченко.
Водитель Анджей сбавил скорость – дорога снова поползла круто вверх, опустил в джипе стекла – в салон ворвался прохладный утренний ветерок. Мещерский высунулся в окно. Впереди на вершине горы он увидел нагромождение каких-то строений. На фоне мглистого сумрака смутно вырисовывались толстые, вросшие в горную породу стены – уступами в несколько ярусов, а за ними, точнее, над ними нависала, господствуя над горной вершиной, крепость, увенчанная тяжеловесной сторожевой башней. Мещерский понял, что видит знаменитый Нивецкий замок, тот самый, о котором прежде только читал в путеводителях по Закарпатской Украине.
Они подъезжали к замку южной дорогой. Вереница черных иномарок со стороны смотрелась странно и нелепо на фоне спящих гор и этих древних стен.
– Вообще-то смахивает на тюрьму, – простодушно поделился своим первым впечатлением Кравченко.
– А тут когда-то и была австро-венгерская тюрьма. – Мещерский хранил в своей памяти кое-какие почерпнутые из путеводителя сведения про Нивецкий замок. – А еще раньше все эти фортификации служили боевой крепостью.
Неожиданно впереди на дороге из сумрака точно призраки возникли две машины – бело-синяя патрульная украинской ГИБДД и грузовая полуторка.
– Авария, что ли, в такую рань? – удивился Мещерский.
– Нет, вроде не похоже. – Кравченко смотрел на стоявших на обочине украинских гаишников, фуражки которых украшали разлапистые кокарды, сиявшие в первых лучах утренней зари, занимавшейся над Нивецким замком. Гаишники молча провожали их кортеж взглядами, не останавливая, не задавая вопросов – видимо, «Лендкрузер» Лесюка, замыкавший процессию, в этих местах был всем им хорошо знаком.
Водитель грузовика что-то горячо доказывал гаишникам, то и дело тыча рукой куда-то в сторону. Мещерский по рассеянности (все его внимание поглощал замок) ничего толком разглядеть не успел. А более зоркий Кравченко заметил на асфальте возле колес грузовика что-то темное – вроде какие-то птичьи перья. Они уже проехали, как вдруг… Он высунулся из окна джипа – это там, на дороге… Распластанные на дорожном асфальте, окровавленные крылья. Оторванные крылья какой-то крупной птицы – вороны или галки, только сейчас он осознал то, что увидел минутой раньше.
Глава 10
УЖИН ПРИ СВЕЧАХ
Солнышко взошло высоко, сумрак рассеялся, и бывшая австро-венгерская тюрьма оказалась милейшим музейным комплексом. Более того, осматривая территорию Нивецкого замка после горячего душа, краткого отдыха и обильного завтрака, Сергей Мещерский был вконец очарован и самой крепостью, и потрясающими видами, открывавшимися с ее стен.
Нивецкий замок бурно, вдохновенно реставрировался. И средства на реставрацию давал не кто иной, как Андрей Богданович Лесюк. По всему замку шли строительные работы, что не мешало приему туристов и экскурсантов, прибывавших целыми автобусами. Экскурсии начинались с одиннадцати часов и продолжались до четырех. Строительные рабочие уходили в шесть. А все остальное время Нивецкий замок был предоставлен сам себе и его VIP-обитателям, гостям Андрея Богдановича. Насколько успел заметить Мещерский, гости с туристами, музейными работниками и обслугой (в замке имелись повара, горничные, официанты, слесари, садовники, охранники – дюжие ребята из местных, директор-хранитель, почтенный старичок, носивший под клетчатым пиджаком вышитую украинскую сорочку, и старушки-билетерши – все сплошь с седыми косами, уложенными короной на гладко причесанных головках «а-ля Тимошенко») контактировали мало, лишь по мере необходимости. Лесюк разместил Петра Петровича Шагарина и приехавшую с ним свиту в так называемом Верхнем замке, где под сурдинку реставрации были оборудованы фешенебельные апартаменты – просторные спальни, гостиные, лифты, открытая терраса, увитая густым диким виноградом, превращенная в столовую, каменная галерея, на которой в жаркие часы было весьма комфортно загорать, ванны-джакузи, а также комнаты попроще для прибывшего вместе с гостями обслуживающего персонала.
Сразу по приезде Елена Андреевна с частью этого самого персонала рассталась. С ней и Шагариным по ее желанию остались шофер Анджей и пожилая медсестра-чешка. Прочие санитары и медсестры получили расчет. Миссия Кравченко и Мещерского тоже, по логике вещей, после переправы Шагарина через украинскую границу была окончена. Но…
– Я думаю, Василий Васильевич Чугунов не будет против, если вы, Вадим, и ваш напарник задержитесь тут еще на пару дней, – объявила Елена Андреевна Кравченко. – Вы мне оба очень помогли. Тут мы, конечно, у наших друзей, но все равно я бы хотела, чтобы вы остались. Я убедилась, что могу положиться на вас. А знаете, как бывает – в трудный момент таких людей как раз и не хватает.
Кравченко не очень понял, что она, собственно, имела в виду. Мещерский предположил, что Шагарина все еще не до конца пришла в себя после перенесенного стресса.
– Мы были с ней там, на вилле, мы все это видели и пережили вместе. И в этом смысле мы для нее сейчас главная эмоциональная подпорка, – сказал он. – А охранять ее и мальчика здесь, кажется, уж точно не от кого. Этот Лесюк, и его семья, и Шерлинги – они же все старые знакомые Шагариных, люди их круга, близкие им.
И действительно, уже утром во время завтрака стало ясно, что Шагарина в Нивецком замке ждет и встречает не один только Андрей Богданович Лесюк. Поглядеть на «воскресшего из мертвых» прибыло все лесюковское семейство – жена, сестра жены и двадцатипятилетний красавец-сын. Жену Лесюка звали Олеся Михайловна, ее младшую сестру Злата Михайловна. У скромняги Мещерского дух захватило, когда он увидел на лестнице двух этих роскошных блондинок. С первого взгляда он даже затруднился определить их возраст – так они были хороши, так сияли на их загорелых прекрасных лицах белозубые голливудские улыбки.
– Жене лет сорок пять, а сестрице ее на пяток меньше, – хмыкнул на восторженные восклицания Мещерского «Какие женщины, Вадик!» Кравченко. – Остальное хитрости косметологов и укольчики ботокса. У Олеси Михайловны видал сынуля какой вымахал? Ну, отсюда и считай их бабьи годы.
Сын Олеси Михайловны Богдан походил скорее на ее молодого любовника. Он был выше на голову своей прекрасной матери, да и обращался с ней несколько свысока, с этаким насмешливым покровительственным почтением. Впрочем, утром Кравченко и Мещерский Богдана рассмотрели плохо – он сразу куда-то исчез и появился только к ужину.
Лесюки разместились здесь же, в Верхнем замке, в апартаментах как раз над музейной экспозицией, выставленной в Рыцарском зале. Было странно сознавать, что в тот момент, когда в Рыцарском зале шла экскурсия для туристов с Полтавщины, наверху, над всей этой средневековой кунсткамерой – арбалетами и бердышами, закрепленными на стенах, источенными молью чучелами кабанов, волков и оленей, старинными венгерскими шпалерами, немецкими гравюрами и мраморным бюстом эрц-герцога Леопольда, прекрасная блондинка Злата, точно карпатская русалка, плещется в шипучей ароматной воде джакузи. В Нивецком замке, ставшем волею судьбы первым в Закарпатье музейным памятником, функционировавшим за счет богатого спонсора, протечек не боялись. И с канализацией (отремонтированной по европейским стандартам) тут все тоже было впервые за многие столетия нормально.
Но вот кто прибыл в Нивецкий замок нежданно-негаданно, так сказать, полным экспромтом – так это домашние Павла Арсеньевича Шерлинга: его жена Лидия Антоновна и дочка Маша. Как выяснилось, они прилетели ночью. Наблюдательный Мещерский заметил, что для самого Павла Шерлинга это оказалось весьма неприятным сюрпризом. По крайней мере нечаянная радость встречи с женой была выражена им весьма фальшивым и натянуто-бодрым возгласом: «Лида, и ты здесь, оказывается!» Взгляд же его при этом восклицании выдавал раздражение, смятение и тревогу. Мещерский заметил и еще одну деталь – не только Павла Шерлинга, но и Елену Андреевну Шагарину встреча с Лидией Антоновной не обрадовала.
Самому же Мещерскому Лидия Антоновна опять же, как и Илья, скорее понравилась, чем не понравилась. Нет, она не была такой бьющей по натянутым мужским нервам красоткой, как Олеся и Злата, язык бы не повернулся назвать ее и секс-бомбой, но… Не заметить ее было трудно. Пройти мимо, не оглянуться практически невозможно. Созерцая Лидию Антоновну в профиль и анфас, Мещерский вспомнил все, что читал про «бальзаковский возраст». Это зрелое совершенство – мягкость линий, округлость форм, роскошные пепельные волосы, матовая кожа, сплав европейского лоска и безупречных манер, женственности и стиля. Отчего-то представилась вдруг Царевна-Лебедь с картины Врубеля, женские портреты Серебряного века. Лидия Антоновна – эта сорокалетняя дама, имеющая взрослую дочь, казалась гостьей из того канувшего в небытие мира. Ее белый льняной брючный костюм выглядел намного эффектнее, чем английское дорожное манто рыжей, измочаленной переживаниями Елены Андреевны и потертые джинсы и леопардовые топы от «Дольче Габанна» прекрасных охотниц-амазонок Олеси и Златы Михайловны.