— Позвать ко мне дочерей, — тотчас же вскричала царица.
Немного спустя те явились пред матерью Солнцем.
— Которая из вас, забыв стыд и страх, обнималась сейчас с Месяцем?
Обе Звезды переглянулись с удивленным лицом, но ни одна из них не проронила ни слова. Почувствовав на себе бросаемые девами исподлобья гневные взоры, Стрибог смутился и, поспешно распрощавшись с царицею, скрылся.
— Я выучу вас отвечать, — восклицала в гневе мать Солнце. — Идите сейчас в светелки свои и не смейте оттуда никуда выходить… Как только вернется Месяц, немедленно позвать его ко мне, — приказала она испуганно слушавшим слугам.
И когда в убранную красным золотом дверь, бесшумно ступая сверкающими кривыми туфлями, вошел светозарный Месяц — сдерживая сердце свое, обратилась к нему царица Солнце:
— Где и с кем проводил ночь, ты, кого я считала так долго единственным другом?!
Побледнел царь Месяц, но, соблюдал спокойствие, ответил:
— Ночь принадлежит мне, царица, как тебе — день, и я не обязан докладывать тебе о каждом мной сделанном шаге.
Распалилась гневом мать Солнце, вскочила с трона и воскликнула такие слова:
— С которой из двух моих дочерей ты мне изменил? Говори сейчас, или ты жестоко раскаешься!
— Угрозы твои мне не страшны, — отвечал Месяц. — Вольной волею я живу у тебя во дворце, вольной волею гуляю всю ночь с кем хочу по небесным полям.
— Отвечай: кого из моих дочерей обольстил ты своим темным лицом и сладкою речью? — настаивала царица.
Месяц стоял, не отвечая ни слова. Да и трудно было ему что-либо ответить. Каждую ночь, когда он выходил из златоверхого терема супруги на ночной свой объезд темного неба, то одна, то другая из падчериц Звезд выбегала его провожать, и Месяц обыкновенно не мог удержаться, чтобы не приласкать юной царевны. А теперь царица-жена спрашивала, кого он обольстил. Кажется, последнею была Утренняя Звезда, хотя она так похожа на Вечернюю, что всегда возможны были обман с их стороны, или ошибка — с его, и бледноликий царь в сребротканой одежде никогда наверно не знал, которая из двух его падчериц приходит расточать ему ласки, а равно одна или обе… Все это мешало ему отвечать, и он нерешительно попытался уклониться от прямого ответа.
— Разве я должен тебе сообщать имена всех тех, кого я любил или люблю? Ведь и ты не одного меня только ласкала, и далеко не всем детям твоим прихожусь я отцом.
— С тех пор как ты стал называться супругом моим и жить у меня в терему, ты не должен был знать никого, кроме меня! Запирательство твое тебе не поможет. За то, что ты обольстил одну из моих дочерей, я накажу тебя так, что ты никогда не забудешь.
С этими словами выхватила царица Солнце у одного из стоявших близ трона, одетых в белое, гридней огнепылающий меч и сильным ударом рассекла лицо своему изменнику-мужу.
— Гоните его со двора моего! — кричала она в яростном гневе.
Золотыми помелами погнали Месяц с Солнцева двора прислужницы-звезды. И долго скитался он с окровавленным лицом по пустынному небу.
Украдкой от матери и тайком друг от друга пробирались утешить изгнанника его юные падчерицы. Вечерница и Утренница лечили рану его и радовались, видя, что та заживает.
Время от времени царица Солнце, надеясь, что Месяц раскается, призывала его к себе в терем, не выпуская его оттуда порой по неделе. Целые ночи, переходя от ласки к угрозам и от поцелуев к словам, выпытывала она у своего изменника-мужа имя разлучницы-дочери.
Но Месяц по-прежнему не мог решить, с кем его видел Стрибог, а потому на все расспросы жены, как и раньше, упорно молчал.
Царевна Жар-птица
Сказка
Ой вы, славные гости заморские, вы, честные бояре новгородские, расскажу вам сказочку занятную, про Жар-птицу царевну прекрасную. Был я, как вы, именитым купцом, торговал и с Ганзой, и с фряжской землей, а случалось, и далее хаживал.
Снарядил я раз червленый корабль, волнорез крутобокий, белопарусный, нагрузил товаром Нова-Города: сладким медом, белым воском, скатным жемчугом, соболями и лисицами бурнатыми. Поплыл я за море полуденное, к дальним берегам индийской земли.
Подул на море полуночный ветер; подымал он на синем жестокую жестокую бурю. Взбушевала, разыгралась пучина морская.
Поглотила она мой червленый корабль, и кто был на нем — все пошли на дно. Только я один на берег выплыл….
Поутру, себе пищи промышляючи, взобрался я на высокую гору; посмотрел кругом — одно море видать.
Походил по горе я серокаменной; вяжу, на утесе большое гнездо. В нем сидят на пуху пять голых птенцов; каждый ростом с гуся годовалого. В гнезде сидят, пищат, есть просят.
— Вот где, — подумал я, — готов мой обед. Да стало мне вдруг жалко их матери. Она плакать будет. Богу жаловаться. И от тех ее слез не будет мне счастья… Вижу тут, ползет к ним черная змея, гадина злая, прожорливая. Хочет она жалить тех птенцов, досыта сосать их теплую кровь.
Выбирал я камень поувесистей. Что есть силы кидал в злую гадину. Попадал тем камнем ей в голову. Вышиб дух из тела змеиного. Она пала вниз, не шелохнется.
В те поры потемнело небо ясное: словно тучей солнце заслонилося, сильным ветром обдало всего меня.
Подымал тут кверху я голову. Вижу, птица с поднебесья спускается. По пять сажень крыло каждое… А сама в когтях осетра держит.
Опустилась птица к самому гнезду. Увядала птица мертвую змею и воскликнула голосом человеческим:
— Спаси тебя Бог, добрый молодец, за то, что сберег моих детушек! Зовут меня Черногар-птицей. Здесь живу я на острове каменном и кормлюсь по Божьему велению во зеленых водах Окиян-моря. За услугу же твою, добрый молодец, как умею, тебе воздам-заплачу… Расскажи мне только, как попал ты сюда?
Отвечал я Черногар-птице таковы слова;
— Был я в Нове-Городе честным купцом, именитым гостем, корабельщиком. Снаряжал я товаром червлен корабль и поплыл на нем в сторону полуденную, к дальним берегам индийской земли. Разыгралась, взбушевала пучина морская: поглотила она мой червлен корабль. И кто был на нем все пошли на дно. Только я один на берег выплыл… И молю теперь тебя Черногар-птица, коли верно мне хочешь за добро отплатить, — ты снеси меня, птица, на родину, в землю русскую, к Великому Нову-Городу; только дай мне сначала попить-поесть.
И сказала мне Черногар-птица:
— Чего ж тебе дать — не придумаю. Привередливы вы, крещеный народ, — не едите сырым мяса рыбьего; а на острове моем ничего не растет. На соседний остров нам не след лететь. Живет на том острове Стратим-птица. Больно та птица на людской род сердита. Чуть забелеют вблизи паруса, сейчас она с острова — бух в море и начнет в воде биться-полоскаться. Разыграется от того ее полосканья пучина морская и затянет корабль на самое дно.
На другом острове живут три сестры лиходейки. Ноги с крыльями у них, как у пернатых птиц, остальное же тело человеческое. Заманивают они к себе корабельщиков — заморских гостей и никто живой от них не ушел… Нам с гобой и туда не расчет лететь…
Есть на Окиян-море еще остров. Владеет тем островом Жар-птица. С вечера она прилетает, поутру прочь улетает. Целый день ее остров без призору стоит. Растут у ней в саду индийские смоквы, наливные яблочки румяные; вишни, орешенья там без счету…
На тот остров я и снесу тебя. Ты кормись там весь день вплоть до вечера. А когда прилетит к ночи Жар-птица — схоронись от нее в зеленых кустах. И что бы ты ночью ни видал, ни слыхал — берегись, добрый молодец, на глаза ей попасть! Поутру же, когда улетит прочь Жар-птица, — выходи из кустов на морской берег. Я тебя подхвачу и с собой понесу… А как встретим в море попутный корабль — накажу корабельщикам тебя домой отвезти. Сама же в Нов-Город не могу лететь. Пути мне туда больше трех недель. Пока летать буду — дети с голоду помрут.
Накормила своих птенцов Черногар-птица, подхватила меня за парчевой кафтан, понесла высоко над синим морем. Пролетела мимо острова Стратим-птицы, которая птица всем птицам мать. Пролетела мимо чернозубых скал, с коих три сестры, три крылатые лиходейки зазывают сладкими песнями корабельщиков-заморских гостей. Подлетели и к острову Жар-птицы.
Остров тот зарос плодовыми деревами; бродят там по траве-мураве, пасутся гнедые туры; порхают по деревьям пестрые птицы. Сверкают на острове светлые пруды; цветут на нем махровые цветы. По лугам, как по бархату зеленому, бегут-журчат прозрачные ручьи.
Среди острова стоит златоверхий терем с изукрашенным резным крыльцом. У крыльца на цепях свирепые львы. Под окнами лежат лютые тигры. Они не спят, глазами поводят, ушами шевелят, воздух нюхают.
Покружилась над островом Черногар-птица, опустила меня в густых кустах и еще раз на прощанье молвила:
— Держись, молодец, подальше от терема! А завтра поутру я вновь прилечу.
Пошел я тихонько по острову, вышел на дорожку приглаженную: засыпана та дорожка скатным жемчугом. Привела она меня в зеленый сад; бьют в нем фонтаны студеною струей. На ветвях висят яблоки румяные, наливные, сладкие, рассыпчатые. Манят взор заморские плоды, разное орешенье и вишенье. Напитался-наелся там я досыта. Вот, стою под деревом да и думаю: «Какова-то собою будет Жар-птица?»
И тут меня сзади вдруг окликнули:
— Ты откуда сюда прибыл, добрый молодец? Как зовешься и какого роду-племени?
Посмотрел я в ту сторону, где спрашивали, и увидел под яблоней соседнею, — на цепи золоченой мохнатый медведь. Испугался туг, изумился я, почему медведь не ест меня, говорит мне речью человеческой.
— Не дивись тому, добрый молодец, что видишь меня в медвежьей шерсти. Дай тебе Бог того же избегнуть. Был я, как ты, удалым богатырем, первым витязем поморской земли. Увидел я царевну Жар-птицу. Разыгралось во мне сердце молодецкое. Пошел к ней без зову в златоверхий терем и попал навсегда в медвежью шкуру.
Отвечал я медведю мохнатому:
— Ты скажи мне правду, бур-космат медведь, какова собой царевна Жар-птица и почему на нее негоже смотреть?
— Сам увидишь, — отвечал медведь, — какова собой царевна Жар-птица. Сам услышишь, как поет она, как зовет сладким голосом ангельским в свой косящат терем гостя милого. Только ты не ходи к ней на ласковый зов. Люб и дорог ей лишь царевич Светел-месяц. Приплывает он к острову в серебряной ладье. Идет он дорожкою жемчужною. Держит он свой путь к чистым прудам; в них купает свое белое тело. И лишь в ранний час, предутренний, всходит он на крыльцо изукрашенное, где встречает его царевна Жар-птица.
А тебе царевна не рада будет.
Сказал я спасибо мохнату медведю и пошел своей дорогою. Вышел я к терему у чистых прудов, сел там поблизости в зеленых кустах и смотрел, как на небе смеркается.
А как только потемнело небо синее и вышли на нем звезды ясные, — зашумели листья древесные, засверкало вдали будто полымя. В высоте захлопало крыльями. Разноцветные искры посыпались. Прилетела на свой остров Жар-птица. Покружилась над кровлею терема, — осветила полнеба сиянием… и ударилась вдруг о сыру землю.
Вижу, стала Жар-птица царевною, такой красоты, что и рассказать нельзя. На челе у нее корона горит; сквозь платье на теле звездочки светят; коса перевита синей молнией.
Подошла она к прудам тихой павою, сняла с себя ферязь с сорочкою, вынула гребень из пышных волос и вошла, не спеша, в воду светлую.
Вымыв в пруду белое тело, вышла царевна на траву-мураву, выжала воду из густой косы; вновь надела платьице расшитое и пошла легкой поступью к терему.
Припали пред нею скимны у крыльца; вздыбились на цепях лютые тигры; запели на деревьях нездешние птицы. Стали выше бить фонтаны студеные.
Прошла царевна в златоверхий терем, села там у косящата окна, белым локтем подперлась и глядит на пруд.
Много ль, мало ль прошло времени — запела Жар-птица сладким голосом: «Ты приди ко мне, мил желанный друг! Припади ко мне на белую грудь; поцелуй меня в горячие уста; обними мое нежное тело!»
Так поет царевна, что себя забыть можно. Не стерпело мое ретивое сердце. Вышел я из зеленых кустов, поспешил к златоверхому терему. Так и манит меня голос ангельский… Подошел я крыльцу изукрашенному и едва лишь ногу на ступень занес, закричали вдруг птицы заморские, на дыбы стали свирепые львы, рвутся на цепях, рычат тигры лютые. Ни назад, ни вперед не пускают меня.
Услыхала царевна шум из крыльце, спускалася вниз со гневным лицом.
— Чего тебе надо, нахальщина?!
— Лишь тебя одну, — отвечал я ей, — без тебя, царевна, мне и свет не мил!
И ответила мне царевна Жар-птица:
— Если так я тебе приглянулася, оставайся навсегда в моем тереме. Сиди у окна в моей спаленке. Забавляй меня речью приветливой. Будь отныне молодец попугай-птицей.
И наотмашь меня ударила царевна Жар-птица левой рукой.
И стал я тут попугаем — пестрой птицею, пестрой птицею с голосом человеческим.
У оконца спаленки косящатого привязала меня за ногу цепочкою царевна Жар-птица прекрасная. И увидел я в то окошечко, как спустился месяц с неба на море и поплыл в ладье серебряной к острову.
На берег ступил он царевичем такой красоты, что и сказать нельзя; походкою легкой направился к чистым прудам перед теремом. Снимал он там среброкованый шелом, наземь клал свою светлую броню, скидывал с себя сорочку белоснежную и купался-мылся во студеной воде.
Выходил потом царевич из чистого пруда, надевал свое нарядное платье и пошел молодецкою поступью в терем царевны Жар-птицы.
Я сидел у одна в ее спаленке и видали, как ласкала друга милого, прижималась нежно к Светлу-месяцу, целовалась с ним сладко Жар-птица.
Кровью сердце во мне обливалося. Тяжким камнем тоска легла на душу…
Еле светом лишь в небе забрезжило, как простился царевич с царевною и уплыл в ладье в Окиян-море.
А она потом одевалася. Чистую сорочку на белое тело. Червчатый летник шитый золотом; вошвы на том летнике темна бархата, пуговки на нем — бурмицкие зерна.
Заплела царевна светло-русые косы, надвинула она золотую корону. Камни на короне, как жар горят. На ногах сапожки сафьяновые, подбиты подковками серебряными. Засыпала корму мне красавица, налила воды чистой скляницу и вышла из терема павою. Ударилась ведунья о сыру-землю и вспорхнула ярко-цветною птицею. Покружилась над прудом и теремом, залила все небо огневой зарей. Вскрикнула голосом нечеловеческим и улетела в небесную высь.
Сижу и грущу я у окошечка. Неужели суждено мне тут век вековать?.. И заслышал тут я взмахи тяжелые. Пролетает мимо Черногар-птица, кружит над садом и теремом, заглядывает в окна косящаты.
И воскликнул я громким голосом:
— Здесь я, здесь, Черногар-птица! Потерял я свой лик человеческий. Обращен я попугаем, птицей пестрою. Помоги мне, если можешь, Черногар-птица!
Подлетела к терему Черногар-птица, ухватилась когтями железными за наличник оконный и молвила:
— Жаль мне, жаль тебя, добрый молодец! Кто попал к Жар-птице, тех не жди домой… Но за то, что ты спас моих малых птенцов — попытаюсь и я тебя спасти. Через две ночи на третий день я об эту же пору прилечу к тебе. Ты же все замечай, что увидишь здесь!..
И захлопала крыльями могучими, улетела прочь Черногар-птица.
Целый день проскучал я на привязи.
Воротилась к вечеру в терем Жар-птица. Ударилась ведунья о сыру-землю: обернулась красною девицею. Вымылась она в чистых прудах; тихой павою пришла в златоверхий терем; при виде меня усмехалася.
— Рад ли ты меня видеть, добрый молодец? Веселится ли твое пылкое сердце, — что так близко ты к своей любушке? Погоди, придет Светел-месяц — еще больше мной полюбуешься!..