– Я могу войти? – спросила она с порога.
Капитан быстро встал.
– Конечно, мисс Армитидж. – Зная его обычную невозмутимость, можно было сказать, что молодой человек выглядел теперь, пожалуй, несколько взволнованным.
– Вы ищете сэра О'Моя? Полчаса назад он ушел завтракать, и я как раз тоже собираюсь сделать это.
– Что ж, не смею вас задерживать.
– Что вы, напротив. Я хотел сказать… вовсе нет. Но… чем я могу быть вам полезен?
Прикрыв дверь, с присущей ей грацией она прошла в глубь комнаты.
– Я хочу, чтобы вы мне кое-что рассказали, капитан Тремейн, и мне необходимо, чтобы вы были откровенны со мной.
– Полагаю, иначе и быть не может.
– Мне бы хотелось, чтобы вы сейчас смотрели на меня как на своего друга мужчину.
Тремейн вздохнул. Он уже оправился от неожиданности ее появления и был опять невозмутим.
– Смею вас заверить, мне бы менее всего хотелось смотреть на вас так. Но если вы настаиваете…
– Да, настаиваю, – решительно подтвердила мисс Армитидж, нахмурившись при этих его словах, содержащих некий полушутливый намек.
– Повинуюсь вашему желанию, – слегка поклонившись, сказал капитан.
– В чем именно провинился Дик Батлер?
Он внимательно посмотрел на свою собеседницу.
– Что произошло в Таворе?
Тремейн продолжал молча смотреть на нее.
– А что вы об этом слышали? – наконец спросил он.
– Только то, что он натворил что-то – что именно, я не знаю – и последствия для него, как я поняла, могут быть весьма серьезными. Я очень тревожусь за Юну и хочу знать, в чем дело.
– А Юна это знает?
– Ей как раз сейчас рассказывают. Граф Самовал проговорился при ней о деле Дика.
– Почему вы, в таком случае, не остались при этом разговоре?
– Потому, что они отослали меня по причине – какой вздор! – моей молодости и невинности, которые нельзя оскорблять.
– А я, как вы полагаете, на этот счет не слишком щепетилен?
– Наоборот. Я уверена, что вы способны рассказать о чем угодно так, что это прозвучит в любом случае пристойно.
– Сильвия!
Этим восклицанием молодой человек выразил свой восторг и признательность за данную ему косвенным образом высокую оценку, забыв, следует признать, в эту минуту и о Дике Батлере, и о его бедах, что в тот момент не могло не насторожить мисс Армитидж, лицо которой приняло холодное выражение.
– Право, капитан Тремейн!
– О, простите меня, – спохватился он. – Но вы как будто намекнули… – Он смущенно замолчал.
Ее щеки порозовели.
– Да, сударь? – строго спросила она. – На что я намекнула, или вам показалось, будто намекнула?
Но неожиданно мисс Армитидж изменила тон.
– Пожалуй, мы сильно увлеклись мелочами, тогда как дело, с которым я к вам пришла, серьезное.
– Оно крайне серьезно, – печально подтвердил Тремейн.
– Так расскажите же мне наконец, в чем оно заключалось?
Капитан рассказал все, что знал, не забыв изобразить обстоятельства в выгодном для Батлера свете. Мисс Армитидж слушала его, опустив голову, постепенно все больше бледнея и хмурясь.
– А когда его найдут, – спросила она, – что его ожидает?
– Будем надеяться, что его не найдут.
– Но, если – если его все же найдут? – настаивала она, с явным нетерпением ожидая ответа.
Капитан Тремейн отвернулся и посмотрел в окно.
– Известие о его смерти теперь означало бы самый легкий конец этой истории, – тихо сказал он. – Если же его схватят, ему не дождаться пощады от своих собственных соотечественников.
– Вы хотите сказать, что его… расстреляют? – спросила мисс Армитидж изменившимся от ужаса голосом.
– Неминуемо.
Содрогнувшись всем телом, девушка закрыла лицо руками. Когда она их опустила, Тремейн увидел, как исказились ее черты.
– Но ведь Теренс спасет его? – с надеждой воскликнула она.
Сжав губы, Тремейн покачал головой.
– Сейчас, увы, не существует человека, который был бы способен на это меньше его.
– Почему вы так говорите? Что вы имеете в виду?
Прежде чем ответить, он немного помолчал и посмотрел ей в глаза.
– О'Мой дал слово членам португальского правительства, что Дик Батлер будет расстрелян после того, как его найдут.
– Теренс пообещал такое?
– Ему пришлось это сделать. Того требовали честь и долг. Я присутствовал при этом и знаю, чего это ему стоило и как он страдал. Он был вынужден отбросить все свои личные соображения – это была жертва во имя успешного проведения всей кампании.
Продолжая говорить, капитан описал подробности того разговора, касающиеся крайне несвоевременного проступка лейтенанта Батлера.
– Так что вы видите – на Теренса надеяться не приходится. Его честь не позволит ему проявить хоть малейшие колебания.
– Честь? – Она произнесла это слово почти с презрением. – А как же Юна?
– Я думал о Юне, когда сказал, что известие о смерти Дика где-нибудь в горах означало бы самый легкий исход. Это лучшее, на что можно надеяться.
– Я считала вас другом Дика, капитан Тремейн.
– Ну да, так оно и есть. И поймите, возможно, именно поэтому я надеюсь, что он погиб.
– Однако ведь нет причин, по которым вы не можете делать все, что в ваших силах, чтобы помочь ему?
Он посмотрел ей в глаза, спокойно выдержав ее укоризненный взгляд.
– Поверьте мне, мисс Армитидж, если бы я нашел способ его спасения, мог хоть чем-то ему помочь, я бы ухватился за это ради нашей с ним дружбы и моей любви к Юне, а теперь и из-за проявляемого вами интереса к нему. Но одно дело – проявление желания помочь, другое – предложение реальной помощи. Что я могу сейчас сделать? Уверяю вас, что я думаю об этом. Честно говоря, это занимает мои мысли больше всего. Но пока… Я жду событий – возможно, появится шанс.
Выражение ее лица смягчилось.
– Я поняла. – Она протянула руку, великодушно прося прощения. – Я была слишком резка, к тому же я не имею никакого права так говорить.
Тремейн взял ее за руку.
– Мне бы никогда не пришло в голову ставить под сомнение ваше право говорить со мной так, как вы сочтете нужным.
– Мне лучше пойти к Юне. Полагаю, что я нужна ей сейчас. Бедная девочка. Я благодарна вам, капитан Тремейн, за нашу доверительную беседу.
С этим мисс Армитидж удалилась, оставив молодого человека в задумчивости.
Да, Юна О'Мой могла кого угодно расположить в свою пользу. Что-то трогательное несла в себе очаровательная беспомощность и хрупкость этой женщины, отчего окружающие ее люди всегда стремились защитить и оградить это изящное создание от малейшего порыва ветра. Потому, что они это делали, она и оставалась такой, какой была.
Но сейчас леди О'Мой не испытывала столь острой необходимости в присутствии мисс Армитидж, как представлялось той. Она выслушала «скандальную» историю о выходке своего братца, но чем именно эта выходка была так уж скандальна, понять не могла. Он совершил всего лишь мелкую, хотя и досадную, ошибку, рассуждала она, вторгся в монастырь по недоразумению, – наказывать его за это просто нелепо. Это была оплошность, которую может допустить любой человек в чужой стране. Были загублены жизни, это так, но произошло это по глупости монахинь, которые побежали прятаться, тогда как опасность существовала только в их глупом воображении, и крестьян, по ошибке прибежавших к ним на помощь, когда никакой помощи не требовалось; и вот они-то, бросившиеся на драгун, и были виновны в кровопролитии. Было бы странно ждать от солдат, что они покорно позволят себя перебить.
Таково было мнение леди О'Мой о происшествии в Таворе. Она помыслить не могла, что оно может иметь какие-то серьезные последствия для Дика. Его долгое отсутствие тревожило ее. Но если он объявится, то, конечно, наказание для него будет простой формальностью, в худшем случае его отправят домой, что будет даже неплохо для его самочувствия: здешний климат ему никогда не нравился. Она продолжала рассуждать дальше в том же духе, и О'Мой, втайне благодарный ей за такой взгляд на случившееся и питающий милосердную надежду на то, что услышит о гибели своего грешного, непутевого шурина, был рад, – больше, чем рад – оставить жену в этом заблуждении ради ее же спокойствия.
А потом, когда леди О'Мой все еще продолжала сравнительно спокойно спрашивать, какими могут быть последствия этой истории, пришел ординарец, и О'Мой удалился, оставив ее в обществе Самовала.
Граф был глубоко потрясен, узнав, что Дик Батлер приходится братом леди О'Мой, и немало раздосадован тем фактом, что, будучи в неведении относительно этого обстоятельства, проговорился и тем самым не только огорчил леди О'Мой, но и подвел ее мужа, скрывавшего эту новость от супруги. Самовал благодарил бога за то, что она посмотрела на события столь оптимистично, и быстро понял милосердное желание О'Моя не разубеждать ее. Но не менее быстро он оценил и возможности, которые открывались в данных обстоятельствах для осуществления вынашиваемых им замыслов.
Поэтому Самовал не стал спешить откланиваться сразу после ухода генерала, а предложил леди О'Мой прогуляться по террасе, возвышающейся над лесистым склоном, деревья которого скрывали из вида Алькантару. Тут графу открылось, что эта женщина еще более легкомысленна и непостоянна, чем он до сих пор предполагал. В состоянии душевного потрясения леди О'Мой не могла сдерживать свои эмоции и при этом вела себя почти театрально. Чувства ее были столь же сильными, сколь и недолговечными, а в сознании этой женщины запечатлевалось только то, что было глубоко прочувствовано. К тому же, обладая весьма развитым инстинктом самосохранения и привычкой потакать своим желаниям, она умела не замечать неприятные для нее вещи. Таким образом, легко убедив себя, как мы видели, что к происшествию с братом нельзя относиться слишком серьезно и что последствия будут не слишком для него тяжелыми, леди О'Мой беспечно болтала со своим гостем о посторонних вещах – званом обеде у маркиза Минаша, видного члена регентского совета, приближающемся бале у графа Редонду, новостях из Англии, моде, последних сплетнях, амурных делах герцога Йоркского и промашках лорда Персеваля.
Однако в расчеты Самовала никак не входило, чтобы леди О'Мой совершенно забыла о деле своего братца, и потому граф решил напомнить о нем.
Она стояла, облокотившись о гранитную балюстраду, отклонив назад розовый зонтик от солнца. Самовал вздохнул. Собеседница искоса бросила на него лукавый взгляд.
– Ваше уныние, сударь, – неважный комплимент, – заметила она.
Предостережем здесь читателя от возможного неправильного истолкования поведения молодой женщины, почти детское кокетство которой было для нее совершенно органичным, одной из сторон свойственной ей от природы непосредственности и желания всегда вызывать восхищение у представителей сильного пола и получать комплименты. А Самовал был молодым, красивым, знатным и слыл к тому же героем многочисленных романов.
Он в замешательстве машинально поправил свой белоснежный шейный платок и с обожанием взглянул на нее.
– Дорогая леди! – Его голос был тихим и мягким, почти нежным. – Я вздохнул, когда подумал, что столь прекрасному созданию, служащему украшением нашей жизни и рожденному для радости и веселья, придется испытывать тревогу или печаль при мысли о грозящей брату опасности.
Ее взгляд омрачился при этом напоминании, она надула губы и, нетерпеливо поведя плечами, ответила:
– Опасность Дику не грозит, и он поступает глупо, продолжая скрываться. Конечно, его ждут неприятности, когда он объявится. Но говорить, что он в опасности… просто нелепо. Теренс ничего такого не сказал, он согласился со мной, что Дика, вероятно, отправят домой. Ведь вы же не думаете…
– Нет, нет, – Самовал опустил голову и несколько секунд изучал поверхность своих сапог, потом, подняв голову, посмотрел ей в глаза. – Я прослежу, чтобы он не оказался в опасности. Вы можете положиться на человека, который только и ищет подходящий повод, чтобы услужить вам. Если возникнут какие-нибудь неприятности, сразу дайте мне знать, а уж я их улажу. Ричард Батлер не может пострадать, поскольку он ваш брат.
Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru