После первой же картины Постма понял, что написал он удивительную, прямо-таки редкостную дрянь. Речь шла о каком-то приблудянине, сногсшибательно похожем на него, Постму, который все хотел добиться признания землян и мечтал что-то изобрести, но никак не мог придумать – что. Весь первый акт его пилила жена, простая земная женщина, а он бегал за ней с динамитными шашками, которые ничуть не взрывались, потом появилась какая-то усатая женщина, потом чей-то деверь, потом лысый юноша, внебрачный сын какой-то тетки из-под Воронежа, то ли из Дмитряшевки, то ли из Елань-Коленовского, а то и вовсе из Синих Липяг, потом прилетел самолетом какой-то еще один приблудянин, американского приюта, и завертелся аховый любовный восьмиугольник, из которого Постма ровным счетом ничего не понял, кроме разве нелепого и постыдного намека, будто бы его Анюта изменяет ему с пионером из соседней квартиры... Тут Постма заснул.
Спалось Постме плохо. То он просыпался от ударов гонга, возвещавших конец каждой картины, то от выстрелов, то от раскатов грома, воя пикирующего бомбардировщика, сирены пожарной тревоги, звона секир, на которых он, Постма, фехтовал с теткой из Синих Липяг, и, наконец, от того, что на ногу ему упал толстый том либретто.
Действия на сей раз не было, зато на занавес проецировалась надпись: «Седьмой акт. Зрители читают либретто, потому что поставить этот акт на сцене в том виде, в каком он написан автором, невозможно по причинам морального, технического и финансового порядка, а также в силу общей невразумительности».
Постма пролистал либретто, но загадочного седьмого акта не нашел: страницы, где он должен был быть, общим числом 115, оказались выдраны с корнем. Последний раз Постма проснулся в зале перед самым концом. Постма на сцене стоял голый и синий под душем и, неумело прикрываясь рукой, размышлял о своем предстоящем изобретении. Деверь смотрел на него и пил кофе. Внезапно Постма (на сцене) закричал: «Эврика! Крандапея!» – и провалился в люк. Неизвестно чей деверь спокойно допил кофе, заглянул в люк, выругался, сплюнул и сказал: «Конец!»
Упал занавес.
Постма в ярости побежал искать администратора. Долго бегать ему не пришлось. Администратор сидел в буфете с усатой женщиной и ел бутерброды с синтетической зернистой икрой.
– Послушайте, это же Бог знает что такое! – вскричал Постма.
Сидевшие за столом переглянулись: таких сильных выражений в устах приблудян они еще не слышали.
– Верно, – пробасила усатая женщина, которая оказалась и не женщиной вовсе, а пожилым трагиком. – Вы же и виноваты. Написали ахинею, мы теперь расхлебывай.
– Хоть объяснили бы, что такое «Крандапея»! – рыдал Постма.
– Вот именно это мы давно хотели
– А пьесу свою ты в подарок кому написал? А? Нам, что ли? Мы ее пока еще не смотрели, но есть сигнал: плохая она.
– Что плохая – это точно. – У Постмы перехватило дыхание. – Знаете, бывает... И потом, это не я ее...
– Как «не я»? Как это «не я»? – загневался первый мужчина, по галстуку видно – председатель. – Мы, что ли? Пьеса – «не он», видите ли. Раз. Здание – в подарок, видите ли. Два. А ведь в этом «театре», как ты говоришь, Постма, что-нибудь полезное можно было завести. Овощехранилище, например, или, скажем, контору. Не говоря уже о вечерних курсах сверхскоростного чтения. Это три. И, наконец, Прибор твой где, Постма? Это будет четыре.
– К-к-какой прибор? – заболел нутром Постма. – Ничего не знаю, ничего не слышал. Вот самопрыгающие пепельницы – это по моей части. Могу вам всем предложить по одному экземпляру. Прекрасное средство для ликвидации вредной привычки. Вы хотите стряхнуть пепел, а она, пепельница то есть, самопроизвольно прыгает в непредсказуемом направлении. Пепел стряхнуть некуда, и вам воленс-ноленс приходится бросить курить.
– Мы не курим, Постма, – ехидно заерзала пенсионерка. – Как только такое предположение могло в твою синюю башку залезть, а? Мы ведь все-таки почетная, уважаемая комиссия, не первый год уже занимаемся Контактом, выясняем различные обстоятельства. В общем, вот тебе наш сказ: чтобы через сутки Прибор был готов. Тот самый, Великий, чтобы все ахнули. И на Сферу не смей летать! Все должно быть по закону: если вы какую-нибудь технологию от нас скрыли, суд должен решать, что с вами делать, а чтобы кто-то самовольно с этого пенки снимал – не позволим! Впрочем, тебе все равно не успеть индивидуальную ракету построить. Кишка тонка! И еще – насчет «Крандапеи» подумай. Что за дурацкое название для пьесы? Нет чтобы как-нибудь красиво назвать: «Трудовые успехи», или там «Навстречу окончанию сезона», или совсем просто: «Изобретение будет изобретено в срок».
– Ну иди, Постма, – прервал председатель пенсионерку. – Завтра придем на Духанный, пять. Проверим твой подарочный «театр», а заодно и Великий Прибор.
Постма пришел из Комиссии домой и лег досыпать. Только спалось ему опять плохо. Все снилась щербатая Крандапея, гонялась она за Постмой по всем параллелям и меридианам родной Сферы, размахивала секирами, а тетка из Дмитряшевки нагло лузгала семечки на экваторе и подстрекала комиссию, которая разъезжала по Главной Оси на Великом Приборе и ахала, дабы та отвезла пьесу на Землю, в Москву, и показала ее в Большом театре, чем и ославила бы Постму елико возможно. Тут же на Магнитке носилась жена Анюта, призывала снести театр в Духанном переулке и разбить там сквер имени ее девической фамилии, Мясопотниковой.
«Фигу вам всем! Не отдам я никому мой театр имени меня!» Произнесенное мысленно ругательство привело Постму в ужас, и он проснулся в холодном желтом поту. Потом пришел в себя, съел холодные комбижировые клецки из супа и пошел строить Великий Прибор.
Весь вечер, всю ночь и все рассветное утро здание в Духанном переулке озарялось таинственными сполохами, издавало окрест бухающие и скрежещущие звуки. А в десять ноль-ноль двери его распахнулись, вошла туда комиссия из четырех мужчин и одной особы в комбинезоне, и чумазый от креозота Постма нажал на рычаг.
Построил-таки Постма свой Великий Прибор, не знал еще, что делать он будет, но знал, что ахнут все; его во сне еще осенило, когда ненавидел он тетку из Елань-Коленовского и жену свою Анюту (Ниневию) Мясопотникову лютой ненавистью, и взял и построил.
И все ахнули. Замигали в сложной конструкции, сооруженной из кресел партера, спрятанные внутри софиты, завертелся сбоку поворотный круг, поставленный на попа, колосники задвигались, как живые, рампа зажглась ультрафиолетовым светом, занавес захлопал, как от сильного ветра, и из оркестровой ямы полезла Крандапея. Тут уж и сам Постма ахнул: не ожидал он, что столь сильным эффект будет. А Крандапея шла и шла.
И все поняли тут, что это самая настоящая Крандапея, первосортная, лучшая в мире. Может, и была где-то еще в Галактике Крандапея, но уж точно хуже этой, а скорее всего, нигде не было и быть не могло, ибо стоит только взгляд бросить – сразу ясно: неповторимая она, Крандапея эта, высшего качества, отборнейшая; а если кто скажет, что видел он в других краях такую же – значит, врет, потому что чего же он из тех краев сюда приехал, коли там Крандапея есть; стало быть, нет там никакой Крандапеи, ведь никто еще никогда и нигде от Крандапеи не уезжал, кому охота свое счастье упускать. И бросились все хватать ту Крандапею, и всем мало было, и все равно всем хватало, потому что лезла она без конца из оркестровой ямы, и шла через служебный выход, и ползла по улицам. И бегали уже по городу молодые люди, из тех, что всегда на всех закрытых просмотрах бывают, и все анекдоты знают, и весь дефицит понимают и распределяют между желающими за особый расчет, и переводят с разных иностранных языков для дела, а кое-что – для своих, особенно с голографических кассет, и кричали эти молодые люди в замшевых пиджаках: «Слыхали? Постма Крандапею дает, в Бурляндском театре. Построил свой Великий Прибор и дает, только мало осталось, посему можем вам свою очередь уступить задешево, если вы, конечно, понимаете, что такое задешево, а Крандапея-то не чета заграничным: «прима», «суперкволити», «трейд марк», «хай класс», «хох модиш» и вообще...» Но никто им не верил, этим предприимчивым молодым людям, не слушали их вовсе и даже не бегали за Крандапеей, петому как знали: сама дойдет до них, ведь хоть и мало каждому – поди узнай, какой на нее завтра спрос будет и на что она сгодится? – но тем не менее всем хватит и еще останется. А комиссия уже тем временем распоряжалась погрузкой Крандапеи в контейнеры и лично жала руку Постме, а вредная пенсионерка так даже целовала его многократно; сам господин Ф. приезжал, личность в городе первостепенная, хлопал по плечу и говорил речи, рассовывая Крандапею по карманам. Жена Анюта, в миру Ниневия, тоже нарадоваться не могла: Крандапею в ванну сваливала, а бурляндский администратор, неизвестно откуда взявшийся, кусал локти с досады, но раздачей Крандапеи тоже пользовался.