- Чего же ты хочешь?
Хотя Олег считал себя почти взрослым и мать давно уже не называла его Олей, как девочку, предложить он ничего не мог.
- Заставляют второй раз эвакуироваться,- сказала мать с отчаянием.То немцы были виноваты, а теперь потому, что мы сами Немцы. Уедем туда, где жили в войну. Там у нас... отец еще был жив... Помнишь, он всегда сердился, когда я тебя Олей звала? Я и не зову.
Не все понял тогда Олег, ею сказанное. Где жить, ему было все равно. Там остались шпанистые приятели, с которыми они играли на огороде в войну, зимой гоняли на коньках, цепляясь проволочными крючками за грузовики, а летом дергали морковь на соседских огородах. Здесь он так и не успел ни с кем толком подружиться. Во дворе ворье. Одни приходят из лагерей, другие уходят. Те и другие зовут тебя фрицем и бьют. Люська тоже рвалась ехать немедленно. Там у нее был почти что жених Нефедов.
Немцы уехали обратно. Люська вскоре вышла замуж и родила двух дочек. Олег кончил музучилище, открывшееся после войны, и попал в симфонический оркестр областной филармонии. Он тоже женился, родил сына. Однажды первая скрипка, секретарь парторганизации филармонии, когда они после концерта выпивали, сказал Олегу:
- Если хочешь расти, вступай в партию. Без партии хорошим музыкантом тебе не стать.
Пришлось послушно влиться в партию - отчего ж не вступить, если обещают блага? И действительно, скоро его сделали третьей скрипкой. Для плана оркестр выезжал в соседние колхозы и воинские части, чтобы массы овладевали классической музыкой. Заработал коммунист Немец квартиру через пять лет. Немного погодя купил мебель и на книжную полку поставил собрания сочинений русских и прогрессивных западных классиков, чтобы было, как у всех. Еще через несколько лет построил летний домишко на выданном ему филармонией садовом участке. Стоял в очереди на "Москвича". Постепенно сыну Валеше исполнилось столько, сколько самому Олегу было перед войной.
Нельзя сказать, что Олег жил счастливо, хотя и неплохо. Можно сказать, жил лучше многих других, но энергичная жена его Нинель, окончившая в Москве Институт народного хозяйства имени Плеханова и служившая старшим экономистом в проектном институте, однажды спросила:
- Ответь мне, пожалуйста. Кто у нас в семье мужчина?
- Допустим, я,- осторожно сказал Олег.- А что?
- А кто у нас в семье Немец?
- Так ведь только по фамилии...
- Видишь, как получается: все равно ты. Конечно, лучше бы ты был настоящим немцем или евреем, но что поделаешь? В общем, ты мужчина, ты Немец, а в русских очередях стоять мне. И мне надоело!
- Что-то я не просекаю,- пробурчал он, хотя уже вполне догадался.Куда ты клонишь? К разводу? Хочешь обзавестись фамилией поблагозвучней?
- Ни за что! Я клоню к Америке или в крайнем случае к Германии,сказала жена.- Все едут.
- Разве?- спросил Олег, который в практической жизни был далек от всего, кроме пиликанья на скрипке.- А почему?
- Потому что выпускают,- исчерпывающе объяснила жена.
Это был могучий аргумент.
- Конечно, я уже все прощупала,- продолжала наступление Нинель.Выпускают в основном евреев, но и немцев, и армян. Если подсуетиться, думаю, с такой фамилией, как у нас, мы тоже вызов получим. Напишем, что ты не только немец, но и еврей. А уж я с тобой кем хочешь буду. Подумай только: вырвемся - и никогда в жизни у тебя больше не будет прописки!
Это доконало его нерешительность.
Из партии Олег Немец вышел в общем-то почти так же легко, как вошел. Из филармонии его мгновенно ушли по собственному желанию. Время было для отъезда благоприятное, так называемый детант, и Немцы, прождав несколько месяцев, в общем потоке получили приглашение от незнакомой тети в Израиле. Неизвестно, была ли она тетей или дядей, но дай ей или ему Бог долгих лет жизни. Люська со своим Нефедовым и дочками осталась. А мать, поколебавшись, поехала с Олегом.
При всей Олеговой скромности только тогда выяснилось, что он не просто талантлив, но очень - ибо посредственных музыкантов в хороших оркестрах на его новой родине не держат. С тех пор он много поколесил по свету с тремя оркестрами, в которых пришлось работать, но никто никогда ни в одной стране, кроме той, первой, не смеялся над Олегом Немцем, что у него такая фамилия. Ну, а у сына Валеши, который кончил университет в Америке и работает компьютерщиком, этой проблемы вообще нет: русское слово Nemets по-английски ничего не значит, а и значило бы, так что? Самое близкое к нему слово nemesis означает "возмездие" или "кара". При желании можно рассмотреть тут некую символику, но на практике она не работает.
А работало то, что Олега Немца все же безотчетно тянуло туда, где он родился, в квартиру No 1. Жизнь он прожил в квартирах с разными номерами, но первая была у него одна. Может, как ни глупо это звучит, дело в том, что он в ней был прописан?
Прописка Олегу больше не нужна. И по всему свету он ездит без виз. Только в ту страну, где у него была прописка, ему надо получать визу, платить угрюмым чиновникам за то, чтобы они выдали клочок бумаги, разрешающий навестить родину.
Шагая по жаре в костюме и при галстуке, Олег взмок. Он стянул пиджак, замотал его в плащ, расстегнул воротник: воздуха не хватало, дышалось тяжело. Но когда до дома остался один квартал, Олег не выдержал, зашагал еще быстрее, побежал. Мог бы и не спешить: если дом не снесли за полвека, он постоит еще пять минут.
Дом стоял на месте. Немец остановился и вздохнул. Переулок превратился в тупик. Новая улица пролегла в стороне, вдоль набережной. За церковью, поперек проезда, распластался бетонный корпус, весь в стекле и алюминии. В нем разместилось, судя по обилию автомобилей у подъезда и милиционеров, гуляющих вокруг, серьезное учреждение.
Церковь обросла лесами. Покривившиеся кресты выпрямили, луковицы облепили жестью и покрасили в яркий желтый цвет, заменяющий позолоту. Олег заглянул в окно через решетку. Скульпторы и скульптуры исчезли. Внутри стояли унитазы и ящики с кафелем для санузлов - склад. Олег мог опоздать: неподалеку сгрудились бульдозеры. Вот-вот ничего не останется от всего переулка, кроме церкви, на которой появилась плита, похожая на могильную: "Охраняется государством. Повреждение карается законом". Повреждать, однако, уже было нечего.
Дверь их квартиры по-прежнему висела над землей. И надпись еще можно было разобрать: "Кв. No 1". Дверь забита горбылем крест-накрест. Немец обошел дом вокруг, спотыкаясь о ломаные кирпичи, с любопытством осмотрел новую стену, которая отсекла часть дома, и решился позвонить в квартиру No 2. Долго никто не открывал, потом послышался старческий голос:
- Чего надо?
- Из стройуправления,- сказал Олег первое, что пришло на ум, стараясь свой тихий голос превратить в грубый и деловой.
- Чего надо-то?- повторил голос за дверью.
- Ввиду сноса... Осматриваем помещение.
Два замка повернулись, щеколда отодвинулась. Старуха в грязном, когда-то цветастом халате подозрительно оглядывала Олега. Но он был одет прилично, и на лице у него ничего криминального написано не было.
- Гниет дом, будем сносить,- сурово сказал Немец. И стараясь не придавать значения словам, прибавил.- Почему дверь первой квартиры заколочена?
Они стояли по разные стороны порога. Женщина долго не отвечала. Сунув в рот заколку, она прибрала волосы. Держась рукой за дверь, вытянула шею, глянув на дверь квартиры No 1, будто впервые ее заметила. И сказала то, что Олег давно знал: дом бомбили в войну, трещины пошли, и тут поставили новую стену.
- К вам, мамаша, можно войти, взглянуть, нет ли трещин?
- Входи, коли поручено. Только у меня со вчерась не прибрано.
Беспорядок и грязь в комнате, в которую он попал, были монументальны. "Вы слушали песни о нашей родине и марши",- радостно сообщил диктор. Олег внимательно осмотрел стену, отделявшую затхлые старухины апартаменты от несуществующей квартиры No 1. Он глянул в окно, зарешеченное ржавыми прутьями, и сообразил, что старухина стена не достигает до новой кирпичной кладки. Там остается промежуток, часть дома, в которую не войти.
Для виду Олег вынул блокнот, накарябал закорючку и поблагодарил старуху. Она спросила, скоро ли ее переселят, сколько ж можно обещать?
- Скоро,- успокоил ее Олег. Не удержался, добавил.- Можно не убираться.
- Вот и я так считаю,- согласилась хозяйка.- Чего ж мыть, если выселяют? Большая вам благодарность, родненький.
- Не за что!
В домоуправлении Олег разыскал слесаря. Крепкого здоровья, но опухший от фруктово-выгодного, тот полулежал на старом диване в маленькой комнатке с раковиной и унитазом. Слесарюга долго не мог взять в толк, чего пришельцу надобно. Ворчал, что пристают с ножом к горлу из-за разной ерунды, а у него важная проблема утечки в бачках.
- На кой ляд тебе далась эта дверь, скажи ты мне, тогда запущу...
Олег вытащил из кармана полиэтиленовый мешок с толстой пачкой денег.
- Хватит?
Пролетарская гордость помаячила в зрачках слесарюги, но не настолько долго, чтобы дать клиенту возможность передумать.
- С этого и надо было начинать,- назидательно сказал слесарь, небрежно спрятав в карман мешок сушеных рублей.- Просить - все просют, а я один.
Прошли они к дому кратким проходным двором, о котором Олег не подозревал. Раньше такого хода не существовало. Остановились у квартиры No 1. Слесарь поставил на землю чемоданчик, оглядел дверь.
- Дело серьезное,- сказал он, набивая цену.- Сперва надо обмозговать.
Он не спеша закурил. Олег ждал. Потом вынул свои сигареты и, чиркнув зажигалкой, тоже закурил.
- Сам-то кто?
- Скрипач.
- Во, дает!- захохотал слесарь.- Скрипач... Все мы скрипим. Артист, что ли? То-то смотрю, бумажник набит. Да нет там антиквариата за дверью-то! Как в войну забили, так и стоит.
Отшвырнув окурок, гегемон пнул ногой чемоданчик, и тот открылся. Из него была извлечена большая связка ключей на проволоке.
- Может, сперва доски оторвешь?- осторожно предложил Немец.
- Доски успеют.
Слесарь стал примерять ключи. Ни один не подходил, а может, просто заржавело. Поглядывая на Олега косо, слесарь медлил. Его тревожила возможность подвоха. Если там ничего нет, на кой ляд ему авансировали пачку, а не несколько бумажек, как всегда?
- Твоя как фамиль-то?
- Немец.
- Из Германии?
- Фамилия, говорю - Немец.
- Странная фамилия... Яврей, что ли? И че те рыскать там? Будут скоро сносить, приходи да гляди.
- Я приезжий.
- Откуда же?
- Из Сан-Франциско. На гастролях тут...
- Гастролер, значит! Как говорится, бывший изменник родины, а теперь наш друг и брат. Паспорт-то предъявь...
Усмехнувшись, Олег дал ему синий паспорт. Слесарь его с любопытством покрутил так и сяк.
- Что-то тут не по-нашему. Значит, ты какой же нации?
- Американец.
- А фамилия, говоришь, Немец. Чудно!
Следствие становилось утомительным.
- Ну что? Открываешь или...
Надоело это Олегу. Он вырвал из рук слесаря паспорт и вытащил из кармана скример - коробочку с полицейской сиреной, которую кто-то ему посоветовал купить перед отъездом в Россию.
- Это шо за штука?- удивился слесарюга.
- Щас облучу тебя - станешь импотентом. Деньги на бочку, другого найду. Включить?
- Здесь я хозяин,- обиделся тот.- Зачем так круто?
Слесарь нагнулся и вытащил из чемодана топор. Гвозди заныли, и горбылины рухнули. Топор втиснулся в щель, покряхтел и, наломав щепы, зацепил дверь. Она запищала, захрипела и открылась. Пахнуло сыростью и гнильем.
- Валяй, пачкай костюмчик, коли охота взяла...
Закусив от волнения губу, Олег ступил на порог. Паутина и тусклые гирлянды пыли свисали с потолка, шевелясь, будто живые. Под слоем кирпичной крошки и мусора на полу виднелись бумажки. Олег поднял их, отряхнул, вытер ладонью. Это были два брошенных через почтовую щель в двери и никем не взятых письма: одно треугольное, другое в конверте. Он сунул их в карман и, вобрав голову в плечи, шагнул вперед.
В коридорчике, засыпанном обломками кирпича и цемента, было полутемно. Дверь из коридора в комнату оторвана, проем перегорожен упавшей балкой. Отодвинуть балку Олег не смог и пролез под ней, перемазавшись. Дальше наступила сплошная темнота. Выставив руки, как слепой, Олег сделал шаг, еще один. Под ногами заскрипело, хрустнуло. Он нащупал в кармане зажигалку, чиркнул. Оторвал со стены клок отслоившихся обоев, поджег край и, когда бумага разгорелась, бросил на пол.
Пламя разошлось медленно. Затем весь кусок обоев вспыхнул, осветив стоптанные половицы, когда-то крашенные. Олег поднял глаза: перед ним стоял кусок изразцовой печи в выбоинах от осколков. Разноцветный кафель этот с позолотой он видел с пеленок, картинки на нем заинтересовали его чуть позже. Синие музыканты. Танцы синих дам с синими кавалерами, проводы после бала синие кареты и синие лошади.
Только тут Олег глянул на пол и сообразил, что он раздавил каблуком. Внизу лежали кусочки белого стеклышка с черными разводами. Он подобрал осколки стекла письмом и высыпал в карман.
Клок обоев догорал. Олег оторвал со стены еще полосу, разорвал пополам и подбросил в огонь. Копоть полетела хлопьями, запахло горелой краской с пола. Теперь стало видно, что от печи начиналась новая стена, кривая, наспех сложенная из обломков кирпича. Простенок остался узкий, метра полтора, и в глубине сходил на нет, примыкая к стене старухиной квартиры. В простенке, погнутые и прижатые к стене, стояли ржавые кровати - Люськина и Олегова. Отблеск пламени, перед тем как погаснуть, высветил темный прямоугольник над кроватью. Фотографию эту Олег, хотя и ободрал ногти, оторвать от стены не смог, так прочно была она приклеена. Мать обычно ворчала, когда отец клеил фотографии на стены. А отец отвечал:
- Обои - ремесло, фотография - искусство...
Зажмурившись, Немец вышел наружу. Слесарь сидел на чемоданчике и курил.
- Дай нож!- приказал Олег.
Тот повел бровью, но молча привстал и вытащил из чемоданчика нож, вернее, заточенный обломок пилы, наполовину обмотанный изолентой. Олег попытался поджечь еще кусок обоев; сколько он ни чиркал зажигалкой, газ в ней кончился. Касаясь руками стены, Олег двинулся вперед, нащупал на стене фото и, просовывая нож между штукатуркой и обоями, вырезал с большим запасом кусок. Он вынес фотографию на солнечный свет и, когда глаза привыкли, увидел, что почти не повредил ее, срезал лишь уголок.
Слесарь курил, сидя на чемоданчике в позе мыслителя.
- Похож?- спросил Олег слесаря и ткнул пальцем в мальчишку с белым бантом на шее, скрипкой в одной руке и смычком в другой.
- То-то ж! Немец, американец... Я сразу проник. Жил здеся?
- До войны. А после - только прописан. Прописан только, а жил...
- Сидел, небось?- слесарь гнул свои мысли.- Все на тебе написано. Думаешь, я твоей коробочки испугался? Пожалел тебя, вот что! Немцев всех тогда сажали. На скрипочке теперь пиликаешь, а мы тут за утечку в санузлах отвечай.
Он осмотрел Олега с ног до головы, оценивая, потом снова поглядел на фото и подобрел.
- Стряхни паутину-то!
Немец похлопал себя по плечам. Спросил без интереса, просто чтобы не молчать:
- Семья есть?
- Была гдей-то.
- Это как?
- А так, что лучше не знать где, чтоб с алиментами не чикаться. Ты хоть и скрипач, а темный. Без практики, видать, живешь. Знаешь что? Дай мне еще пачку - у тебя их в сумке вона сколько, я видал!
Ясно, что жена будет за это корить, как за всякую другую непрактичность, но еще пачку Олег отвалил. Гегемон повеселел, поднял топор, загнал обухом дверь на место, навесил горбылины крест-накрест, как было, поднял чемодан и, не кивнув даже, бодро затопал. Через несколько шагов он обернулся.
- Если что, приезжай. Я всегда здеся. Опять вскрою.
- Так ведь снесут...
- И-и!.. Уж сколько годов сносют, а все никуда не деется.
В слесаре вдруг проснулось чувство юмора.
- Можно, небось, и вообще не сносить,- осклабился он.- Смотря кому и сколько заплатишь...