- Закурить не найдется?
- Да я не курю...
Их было человек пять, и старшие на две головы выше его. Они смотрели, прищурясь, хихикали, подталкивали друг друга плечами.
- Деньжата есть?
Денег у него тоже не было, но они и сами это выяснили, потому что облазили его карманы.
- Чего ж у тя есть?- спросил тот, который стоял напротив и был заправилой остальных.
Он ловко перекатывал папироску губами справа налево и обратно.
- Дай ему в глаз, Косой, и пусть катится,- предложил кто-то.
Так это, оказывается, Косой! Его боялся весь город. Это он отнимал у ребят хлеб, когда они, отстояв в очереди, бежали из магазина. Олег знал, что плакать в такой ситуации - последнее дело, но слезы сами полились то ли от беспомощности, то ли просто от страха.
Взгляд Косого остановился на серебристом чехле.
- Что за чемоданчик? Шкалик, взгляни!
Шкалик, маленький, юркий, вынырнул из-под Косого.
- Да это же Немец, выковыренный. Немец - фамилие у него такое. Фашист, значит, фриц...
- Здорово!- заржал Косой.- Значит, мы фашиста в плен взяли. Может, его повесить, а?
Все загалдели. Шкалик между тем ухватился за чехол. Олег прижимал к животу скрипку.
- Слыхал приказ?- пропищал Шкалик.- Ну!
Сейчас отберут и тогда... Отец не простит этого матери, мать не простит Олегу, не переживет.
- Немецкая рожа у него, а ходит по русской земле!
Косой лениво сделал шаг вперед и небрежно махнул кулаком. В нос Олегу не попал, удар пришелся по скуле, под глаз. Боль заставила думать быстрее. Еще не зная, что предпринять, Олег крепче сжал скрипку. Вдруг он, меньше всех ростом, резко присел на корточки, словно провалился вниз и, прижимая скрипку к животу, ринулся головой под ноги Косому. Тот подставил подножку, но Олег и так уже лежал на земле. Они не успели навалиться на него. Еще мгновение, и он вылез из круга на четвереньках, шмыгнув в тень, в кусты.
- Держи фашиста!
Это был голос Косого.
Его успокоили:
- Не бойсь! Далеко не уйдет.
Компания разбежалась прочесывать окрестность.
Олег лежал у ограды в сорняках, прижавшись к земле и накрыв собой скрипку. Руки, лицо, ноги обожгло крапивой, все загорелось, нестерпимая боль охватила тело.
Дружки Косого покружили, посвистели, переругиваясь, и снова собрались у ларька. Тогда Олег пополз. Он полз по-пластунски, как разведчики в кино. Не удалось, однако, скрыться.
- Вон он!- радостно заорал Шкалик.
Ватага сбежалась, окружила Немца плотным кольцом. Он поднялся, все еще обнимая скрипку обеими руками.
Две сильных руки развели Олегу локти. Шкалик выхватил скрипку и протянул ее Косому. Косой перекинул папироску из одного угла рта в другой и велел:
- Открой! Посмотрю балалайку!
Шкалик начал отстегивать на чехле пуговицы. У него не получилось, и он стал просто отрывать их. Наконец чехол сполз, скрипка осталась раздетой.
- Тонкая штука!- удовлетворенно протянул Косой, с интересом вертя в руках инструмент.- Давай, фашист, сыграй! Послухаем!
Он протянул скрипку Олегу.
Тот взял инструмент, но отрицательно покачал головой:
- Я не умею, я только учусь.
Немец поднял с земли чехол и дрожащими руками попытался натянуть его на скрипку. Чехол у него вырвали и бросили в пыль.
- Мы желаем музыки,- осклабился Косой.- Верно я говорю?
Компания оживленно загудела.
- Играй, падло!
Косой поднес кулак к самому носу Олега.
- Чувствуешь, чем пахнет? Ха!
Все опять загоготали следом за ним.
Олег заплакал бы, но так горела кожа на лице, что слезы уже не могли течь или он их не чувствовал. Тут решение, близкое и соленое, как слезы, пришло к нему. Он ясно понял: другого не дано. Олег бросил скрипку на землю и наступил на нее ногой раз, потом другой, третий. Скрипка жалобно хрустнула. Одна струна загудела под подошвой и умолкла.
Несколько мгновений компания пребывала в неопределенности. Все глядели на Косого.
Первым всполошился Шкалик.
- Косой! Давай его утопим в пруду...
Олег рванулся в сторону. Но его ударили и держали за руки, чтобы не удрал.
- Атас!- крикнул кто-то.
По плотине шел военный патруль - трое рослых матросов в черных бушлатах с красными повязками на руках и с автоматами. Косой струхнул, но сделал вид, что потерял интерес.
- Отпустите его, он чокнутый!- сказал Косой.
Сам он повернулся и в мгновение исчез. Кто-то пнул Олега под зад ногой. Все они рассыпались в разные стороны по примеру атамана. Патруль медленно прошел мимо и растворился в темноте.
Постояв в одиночестве, Олег нагнулся, поднял с земли бывшую скрипку. Обломки фанеры висели на проволоке. Он аккуратно запихнул куски в серебристый чехол и медленно побрел домой.
Мать возилась на кухне. Увидав заплывшее от крапивы лицо сына и под глазом синяк, она обняла Олега, запричитала, заплакала. Он сказал, что подрался и все, больше ничего она выведать не могла.
Чехол он как ни в чем не бывало повесил на гвоздь.
Глаз стал тяжелым, не открывался. Лютая обида комкала сердце.
- Когда опять на урок, сын?- спросила из кухни мать.
- Через три дня,- ответил Олег.
Три дня он врал матери, возвращавшейся с работы, что играет по три раза в день, что разучивает песню "Священная война" и "Интернационал". Он хотел, чтобы мать не волновалась и не писала о случившемся отцу.
Над кроватью Олега висел чехол с останками скрипки. Люська неведомо как догадалась: брат рвануться к скрипке не успел,- она стащила с гвоздя чехол и открыла. Оттуда высыпалась деревянная труха и моток струн.
- Так я и думала,- философски протянула Люська.
Но Олега не выдала.
Ему казалось, мать радовалась, что он играет. А Олег то и дело думал о том моменте, когда она узнает, что скрипки больше не существует. Уж хоть бы она узнала скорей!
- Знаешь, Олег,- сказала вечером мать.- Сегодня у Люськи на плотине какие-то подонки хлеб отобрали. Хозяин взял топор, и мы с ним побежали, но там уже никого не было.
- Это Косой! Я знаю, Косой!- крикнул Олег и умолк.
- Мне соседка тоже сказала, что Косой. А что с твоей музыкой?
- Понимаешь, учитель велел тебе передать, что я очень талантливый. Ему меня просто нечему учить. Он сказал, из меня и так получится Паганини, может, даже Ойстрах. Но после войны.
Мать аж присела на стул и продолжала удивленно смотреть на сына.
- Боже, ты такой же чудак, как твой отец! Только... он мне никогда не врал.
Немец-младший взглянул на гвоздь над кроватью. Там было пусто.
- А скрипка?- спросил он.
- Боже ты мой, конечно, выбросила!- качнула головой мать.- Да что уж...
- Я ничего ей не говорила,- сказала на всякий случай Люська.
- Ма, а как ты узнала?
Мать сжала губы, чтобы не разреветься, что с ней часто случалось в последнее время. Она вынула из кармана резной обломок подпорки под струны.
- Это тебе на память.
- Где ты взяла?
- Утром, после того как ты подрался, на работу бежала. И вот, нашла на плотине. После войны купим тебе другую скрипку. Будешь писать отцу - об этом ни слова, ладно?
КОРОБКА ГУАШИ
Задолго до войны отец Олега купил коробку дорогих японских красок. Получилось это так.
Всю жизнь он мечтал стать художником, Немец-отец. Молодым носил этюды к художнику Грабарю, и тот его однажды похвалил. Отец пытался даже делать гравюры, как Фаворский. Судьба, видно, не складывалась. Стал отец ретушером в фотографии, а потом в издательстве. Там ретушеров требовалось все больше для исправления реальной жизни, которая в книгах становилась все лучше, все веселее. А мечта о живописи в душе отца не умерла. Тень несостоявшегося художника следовала за ним по пятам и однажды толкнула на нелепый поступок.
Отец шел по улице в центре, и на яркой витрине в торгсине (были когда-то такие магазины для торговли с иностранцами за валюту, а со своими гражданами -за натуральные золотые изделия) он увидел японские краски в серой картонной коробке. Коробка с синими иероглифами по бокам была открыта, в ней стояли двадцать четыре баночки с королевскими гербами на блестящих, никелированных крышках. Имея такую гуашь, это было ясно даже дилетанту, просто невозможно не стать художником. Пока отец стоял у витрины, он понял: упустишь такой случай - он может и не повториться. Во что бы то ни стало коробка должна принадлежать ему.
Он сунулся было в дверь, обратившись к продавщице, но та откровенно засмеялась. В торгсине на советские деньги ничего не продавали. Отец ушел ни с чем, сперва расстроился, но по дороге успокоился и смирился. Вечером рассказал это матери как шутку: полцарства не за коня - зачем ему конь?- а за краски. Мать отнеслась к этой шутке неожиданно серьезно.
- Постой! У меня же золотое колечко есть! Помнишь, бабка мне подарила, когда я с тобой познакомилась...
Бабушка была уверена, что, увидев кольцо из червонного золота, отец сразу женится на матери. Отец действительно женился. Правда, кольцо это увидел уже после свадьбы. Мать стеснялась его носить (тогда это, мягко говоря, не модно было в пролетарском государстве) и, ничего не сказав бабке, тихонько спрятала, а потом в суете просто про кольцо забыла.
Но когда мать поняла, что отцу необходимы японские краски, она, порывшись немного в вещах, отыскала спрятанное в старой сумочке кольцо, пролежавшее там несколько лет, и протянула ему. Отец замахал руками, отказался.
- Да зачем оно нам?- воскликнула мать.- Безделушка старых времен и все. Кому сейчас придет в голову носить кольца? Разве что недобитой буржуазии, бывшим нэпманам. А краски нам жизненно нужны. Имея такие краски, будешь творить и станешь настоящим художником. Вот увидишь, тебя выставят в Третьяковке!
Мать ничего не понимала ни в красках, ни в живописи, но хорошо чувствовала движения души отца. Отец, поколебавшись, взял кольцо и отправился в торгсин.
Там приемщица лениво взяла лупу, рассмотрела клеймо на ободке, бросила кольцо на специальные весы и что-то записала в ведомость.
- На переплав,- сказала она и кинула кольцо в ящик, стоящий в сейфе.- Вы чего желаете купить?
- Мне бы краски,- попросил отец.- Во-он те, японские.
Она поставила перед ним на прилавок коробку с синими иероглифами на боковых стенках.
- Больше ничего?
- А сколько остается?
- Еще на кисточки хватит,- сказала она.
Такого счастья отец не ожидал. Пачка кисточек легла на коробку.
В дом отец внес коробку впереди себя на руках, торжественно, будто исполнял некий языческий ритуал. Лицо его сияло.
- Сколько же она стоит?- из простого любопытства спросила мать.
- Если узнаешь - разведешься,- ответил отец.
С тех пор как Олег Немец помнил себя, коробка стояла на этажерке под приемником. Трогать краски строго-настрого запрещалось. Всем друзьям и знакомым, которые часто захаживали в дом, отец собственноручно показывал гуашь, выставляя на стол одну за другой баночки с яркими цветными этикетками. Он очень гордился, что у него есть такие краски.
Казалось, в коробке не было ничего особенного: темно-серый футляр из плотного картона. Разве что на боках обозначены синие замысловатые иероглифы. Зато внутри!.. Баночки с яркими красками стояли по шесть в ряд, каждая в своей особой ребристой ячейке. В никелированные крышки можно, как в кривом зеркале, разглядывать свое изуродованное изображение. На крышках выпуклые старинные гербы. Цвета у красок чистые, сочные. Плюс ко всему, если отвинтишь крышку - ощущаешь особенный, вкусный запах.
Отец собирался развязаться с делами, немножко освободиться от приработка и снова, как в юности, заняться живописью. В этот раз - всерьез. Он нечасто говорил, но часто думал об этом. На жизнь денег не хватало, он брал больше и больше работы. Скорей, все же, кроме денег, не хватало ему таланта и настойчивости. Но и в этом случае кто возьмет на себя смелость отказать человеку в праве надеяться?
Так и не выбрал он времени взять кисти и опробовать краски.
Впрочем нет, один раз он открыл их. К Немцам зашел управдом, попросил написать плакат: "Соблюдай светомаскировку!" Очень выразительный и яркий получился плакат. Но больше краски отец не открыл.
После Олег не раз думал: не они ли с Люськой виновны в том, что отцовским мечтам не суждено было свершиться? Его и сестру надо было кормить, одевать, обувать, Олега учить музыке. Виноваты были Олег с Люськой несомненно уже тем, что родились. Но не они одни. А если так, то кто же еще? Гитлер? Сталин? Судьба?
Мать с детьми эвакуировали. Отец оставался один. Потерянный, он стоял посреди маленькой комнаты и оглядывался: что еще, совершенно необходимое, они забыли?
- Не беда!- говорил он почти весело.- Ненадолго все. Скоро вернетесь! Но для меня вот это обязательно возьми. Только это. Мало ли что...
Он протянул матери коробку с японскими красками.
- Может, останешься один и начнешь рисовать?- осторожно предложила она.
- Сейчас все равно не до того. А у тебя они сохранятся.
Отец повернулся к сыну.
- Только береги мои краски, не разбей! Война кончится, я обязательно живописью займусь. Вот увидишь!
Все тогда были уверены, что сразу после войны само собой наступит счастье, полное, светлое, радостное, и все свершится, сбудется, осуществится мгновенно, будто по мановению волшебной палочки.
Так коробка с японскими красками очутилась в фанерном ящике из-под папирос "Беломорканал" и вместе с матерью, Олегом и Люськой попала в город на Урале. Отец остался дома. Там он ушел на фронт, тут заботы свалились на мать.
Постепенно она продала на толкучке привезенную хорошую одежду, себе и детям латала старье. Продавать стало нечего. Несколько раз вынимала мать из ящика серую коробку с красками, вертела в руках и прятала обратно.
Но однажды, когда с продуктами стало еще хуже, поколебавшись, мать приписала в конце письма отцу: "Еще хотела тебя спросить про японские краски. Что, если мы обменяем их на отруби или кусок сала? Кончится война, купим новые, в сто раз лучше этих".
Ответа не пришло.
Мать переживала, кляла себя, что написала отцу про краски. Ведь он собирался после войны рисовать. Зачем же было его расстраивать?
Как-то раз мать и Люську отправили в деревню убирать картошку. Олег остался один. Все, что мать оставила ему поесть на три дня, он слопал за раз. Второй день Олег голодал, на третий вспомнил про краски.
Вынул он их со дна фанерного ящика, понес на рынок. Сейчас он обменяет их на хлеб и на продукты, сам будет сыт и еще накормит мать и Люську, когда они вернутся.
В той части рынка, которая была отведена под толкучку, народ в действительности не толкался. Там ходили не торопясь, останавливались, присматривались к товару, приценивались, торговались. Те, кто продавал или менял, стояли рядами и выкрикивали:
- Кому новые галифе? Почти новые галифе...
- Ситчик довоенного образца. Налетайте, дамочки!
- Планшет немецкий! Был немецкий, стал советский!
- Сапоги старые, отремонтируешь - будут новые!