- Да, да, - торопливо сказала она.
- Он, Родион-то, двухмакушечный, - пояснил Санька.
- Что?
- Волосы у него в два вихра собраны.
- Ну и что? - недоуменно спросила Пина.
- Невезучий, значит.
- Да? - Какое-то непонятное волнение охватило ее. - И что дальше?
- В тот раз-то? Выбираемся потихоньку, а палец у него, смотрим, пропадает, язви его совсем. Ну, Родион его и отрезал.
- Сам?!
- А то кто же? - засмеялся Санька, сморщив свой нос-коротышку. Доктор? Я знал, что Родион крови видеть не может, он не охотится никогда и не рыбачит. Мы-то в кусты попрятались, а он его по суставу финкой... Чего ты? А? Агриппина? Что ты?!
Пина прижала к глазам ладони и рыдала взахлеб.
8
Следователь. Товарищ Неелов, а кто первый из вас увидел?
- Колотилин. Запивошка-то. Да и другие туда бегали. Только я приказал, чтоб никто ничего не трогал до следствия. Он лежал под обрывом, так мы его там и оставили, а сами поплыли, чтоб у первой же избы сообщить, как положено... Кроме девчонки, считай, все видали, даже богомольный этот ходил...
Следователь. Кстати, а почему он дал такие показания?
- Показания? Баптист? Он же по своей вере ничего подписывать не может.
Следователь. Подписал.
- Ага! Значит, не весь он от бога, кой-чего от человека есть... Это когда мы выбирались из тайги, у мужиков разговор с ним интересный был, на плоту-то.
Следователь. Что за разговор?
- Слов-то я уж не помню...
Следователь. А суть в чем?
- Да, можно сказать, что и разговора-то особого не было. Баптист сказал, что можно людям врать, если богу правду говоришь. Но я этого ничего не слыхал. Может, и не было такого разговора.
Следователь. Минуточку! Был или не был этот разговор?
- А кто его знает?
Следователь. Слушайте, зачем вы крутите?
- Потому что Гуляев такой человек, что может сам на себя лишку наговорить.
Пожарники били полосу, и Пина, прислушиваясь к взрывам, загадывала, когда же наконец они ее добьют. Просекой и копанками, наверно, уже давно прошли, потому что стали слышны перекатные, хорошего наполнения взрывы издалека. Это Родион, видно, взялся с того конца. Сейчас дело пойдет. Рррр! Рррр! Три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять. Отказ? Пина подняла голову, даже рот раскрыла, и сердце забилось редко. Ррр-ааа! Десятый. Конечно, с Родионом ничего такого не может произойти, но лучше же, когда все в порядке. Один шнур, должно быть, длинней был, или Родион с запозданием запалил его.
В прошлом году на том самом пожаре, у отцовского кордона, Пина вволю насмотрелась из-за кустов, как Родион размеренно, в точности повторяя все движения, работал со взрывчаткой. Укладывал патроны в ямки, осторожно пристраивал детонаторы и шнуры, разлохмаченные с запального конца, быстро засыпал землей и притаптывал. Прямо на гремучей ртути топтался, на аммоните, и сердце у Пины останавливалось: она не знала, что так можно.
Там был, конечно, один момент - надежно поджечь все шнуры и убраться вовремя. Нехитрое устройство срабатывало само. За кустами, совсем недалеко от нее, Родион, не торопясь, отрезал шнур, насекал его финкой. На полосе он метался средь "банок" с горящей затравкой в руке, и, когда пороховая мякоть вспыхивала в насечке, в эту секунду Родион поджигал очередной огнепроводный шнур. А в кустах-то он был спокоен, даже не вздрагивал от взрывов. Голову подымал как раз перед тем, когда земля над последней закладкой будто бы чуток приподымалась, а звука еще не было. И в ту же секунду - рррр-ааа! Родион удовлетворенно следил, как черный конус потревоженной земли вздымается над полосой и медленно опадает. Тут Родион скорым шагом шел к полосе, и все повторялось.
Вот и сейчас он, должно быть, рвет землю так же основательно и деловито, как тогда, у кордона. А дым-то костерный так не пахнет, только большой пожар такой запах наносит. Дышалось еще свободно, дым сюда не дополз, едва угадывался глазом, но везде - у земли, в кустах, над лесным подростом и недвижными вершинами сосен - воздух густел будто, давил. А солнце, что перекатилось уже за полдень, тускнело неприметно и словно придерживать стало лес - ветки медленно стыли и мерли в мутнеющем воздухе.
Обед был готов. Пина сварила кулеш и пшенной каши полведра. Оставалось только открыть и подогреть мясо: это было минутным делом. Она не знала, когда придут пожарники, решила пойти с лопатой на полосу, где взрывами уже проработало землю. Пине все казалось, что она тут бездельничает. Да так оно и было, если сравнить ее кашеварные дела с нагрузкой, что падала на остальных. Только этот, московский чужеспинник, побил ее рекорд. Куда, интересно, Родион его поставил? Неужели действительно собирать мурашей?
А Евксентьевский тем временем бродил по лесу с мешком и лопатой. Он таскал муравьев через взрытую полосу, высыпал их там под елками, и, на удивленье, ему даже понравилось это пустяковое занятие.
Муравейники попадались все реже. Разыскивая их, Евксентьевский забрел незаметно в густой дым, испуганно повернул назад и вдруг понял, что заблудился, - взрывы доносились совсем с другой стороны, чем раньше, а откуда идет огонь, он бы сейчас ни за что не определил. Посовался в разные стороны, и ему уже слышался в дыму треск пожара, совсем будто бы рядом, представилось, как он сейчас запнется, рухнет в огонь и его, словно муравьишку, накроет какой-нибудь пылающей колодой. И даже не найдут ничего потом. Бросил мешок и лопату, побежал на рык взрыва, что раскатился по лесу, но громыхнуло будто бы в самом дымище, за пожаром. Но там-то, где прогорело, не могут рвать? Остановился, затрясся весь, озираясь. Открыл рот, приготовился уже истошно кричать, но вдруг увидел перед глазами красное солнце. Непроизвольно дернул правое ухо, повернулся и пошел смело, гордясь своим самообладанием. Потом вспомнил про лопату и мешок, оглянулся, но вернуться не посмел. Дым начал светлеть, и дышать стало легче, вот совсем развиднелось. Евксентьевский побежал, дрожа от радости. Полоса!
В самом начале ее Пина разбрасывала землю. Увидев Евксентьевского, она отпрянула: "туника" било, и неспокойные глаза его никак не могли ни на чем остановиться.
- Что случилось?
- Понимаете, там огонь, и дым, и некуда, - путано заговорил он. - Я раз в сторону! Дышать нечем. А тут огонь на меня, понимаете?..
- Понимаю, - улыбнулась Пина своей потаенной улыбкой и взялась перекапывать перемычку. Он понаблюдал, как она швыряет взрытую землю на мертвую хвою, на кусты, сушняк, потоптался рядом, ушел к стану и скоро вернулся с лопатой. Копнул пару раз.
- Не туда, - обернулась она. - Надо на живую сторону...
Евксентьевский молча повернулся спиной к пожару. Полоса неприметно подавалась в лес - темно-рыжая, широкая, наверно, уже окончательного вида. Пине хорошо работалось и одной, а когда этот сейчас ее видел, то и вовсе хотелось подобрать побольше и подальше кинуть. А он совсем не кидал, зачем-то озираясь, подцеплял землю и носил ее к кустам на лопате. Ну и "туник"! Сказать? Но тут он бросил лопату, присел на землю, закурил.
- А есть люди, - заметила Пина, - которые всю жизнь землю копают.
- Ну и что?
- Ничего. Копают, и все.
- Может, они счастливее нас? - Он махнул рукой, как бы говоря, что Пина его все равно не поймет. - А я вообще-то даже не знал, что земля такая тяжелая...
- Конечно, барахло у иностранцев легче клянчить! - участливо проговорила она.
- К вашему сведению, я этим делом не занимался, - с достоинством сказал он. - Я презирал фарцовщиков. И не из-за гордости, как говорится, великоросса, а оттого, что примитивы они. Понимаете, в них нет никакой интеллигентности.
- А в вас есть? - Пина оперлась на черенок лопаты, наивно раскрыла глаза. - А? Скажите, вы интеллигент?
- Со стороны виднее, - опять явно рисуясь, сказал он.
- А я всегда думала, - серьезно произнесла Пина, - что интеллигент это человек, который все для народа.
- А разве я не народ? - усмехнулся он.
- Вы - народ? - удивилась она, не заметив, что он запутывает разговор.
- Все мы народ. Так интеллигент Чехов говорил.
Пина не нашлась, что ответить, хотя чувствовала за собой какую-то очень большую правду. Взялась копать. Он тоже поднялся и, проходя мимо, зачем-то тронул ее плечо чуть слышно, а она резко распрямилась.
- Эй, обожгешься!
Этот невыносимо длинный день тянулся медленно, минутами, и конца ему не было видно. Пина принялась считать далекие взрывы, ясно представляя себе, как Родион запаливает шнуры, отбегает в кусты, режет затравку, потом бережно, нежно, будто бабочек, вытаскивает из коробки капсюли-детонаторы, делает закладку на полосе... А как пышет-то из леса перегретого - и без пожара жарко. Что они, на самом-то деле, неужели обедать не придут?
Но вот из кустов вышли рабочие. Они несли пустую алюминиевую баклагу, лопаты и топоры - до конца, видать, полосу пробили. Евксентьевский с ними, и Баптист, и Колотилин, а Родиона с Санькой нет - вдали рвалось и рвалось, и эхо прогромыхивало по лесу.
- Обедать, хозяйка?
- У меня все готово.
За едой они повеселели. Сдержанно хвалили кулеш, негромко переговаривались.
- По стаканчику бы сейчас.
- Что ты! Развезет с устатку...
- А вот у меня, - на лету подхватил интересный разговор Гришка Колотилин, - хороший этот, как его? Ну, в голове! Который у космонавтов-то. Как его?
- Вестибулярный аппарат? - подсказал кто-то.
- Вот-вот! - обрадовался Гришка. - Он. Всегда, бывало, приду сам. Не помню как, в невесомости, а приду...
- Орел! - похвалил его дядя Федя, но тему не поддержал и обратился к своим: - А ветер-то загинает, ребята!
- Далеко еще, однако, загинает, верно.
- А ну как совсем его загнет?
- Испугал бабу шелками!
- Чего гадать-то? Заветрит если, там увидим...
Рабочие потянулись в палатку, довольные, словно бы гордые тем, что вот закончили вместе большую работу.
- Мы часок поспим, дочка. Гуляев приказал. А ты ему воды снеси запалился парень.
- Сейчас! - обрадовалась Пина.
- Говорит, Байкал бы выпил.
Пина торопливо собирала посуду, слушала невнятные голоса из палатки.
- Полоса, почитай, готова...
- Рвать ее надо еще долго.
- А с боков не обоймем мы его, однако.
- Да-а-а... Что-то команду Платоныч не везет.
- Платоныч дело знает.
- Знает-то знает, да делов теперь ему. Суша! Звон!
- Хлебов да лесу, мужики, погори-ит!
- И паук все кусты оплел - к жару.
- Будет вам, поспим...
- Нет, мужики, баба хорошо на пожаре, - никак не мог успокоиться кто-то. - Вспомните, мы ведь сроду укуской ели...
- А какая согласится-то?
- А эта-то хлопотли-и-ивая...
- Да будет вам! - перебил чей-то голос. - Поспим...
Пина покраснела от похвалы. Она собрала кое-чего поесть, побежала со жбаном к бочаге. Кусты там стояли в молочном дыму, будто кто срезал их вершины. И черный выворот с рваными краями торчал из белого, пугающе большой и неподвижный. А на воде по-прежнему лежал тонкий слой чистого воздуха - вода, значит, не только против огня, она и дым держит? Пина спешила. Жбан был полон, только ей показалось, что попал сор. Вылила, потом зачерпнула осторожно, не беспокоя воды.
Солнце клонилось к вершинам сосен, когда она вышла на полосу. Ему еще долго катиться по небу, но навстречу подымался из обреченного леса дым, солнце стало приныривать в плотные серые волны, они пригашали его и сами освечивались желтым. А зелень вокруг притушило. На полосе, если она спрямлялась, туманились в синей дали кусты и трава - пожар подходил.
Бирюзов обрадовался, завидев Пину, бросил все и побежал навстречу. Напился он быстро, начал есть хлеб, что принесла ему Пина, ломанул полкружка колбасы.
- Ну и уважила, Агриппина! - восхитился он. - Тащи скорей воду Родьке он свой чай сегодня не пил, сгорел, наверно, совсем.
Пина еще долго шла на взрывы Родиона, - должно быть, он взялся с другого конца полосы. Она почти бежала. Стало мокро под спецовкой, душно, и ноги в сапогах совсем сопрели. Вот бухнуло недалеко. Рррр! Из-за кустов она увидела, как взметнуло землю, потревожило ветки на деревьях, и они закачались. Рррр! Ррр-ааа! Эхо на добрых басовых нотах рыкнуло рядом, прокатилось мимо, ушло куда-то к стану, и там его еще долго гоняло по лесу.
Пина выскочила из кустов. Родион уже закладывал взрывчатку в новые ямки, Пина не знала, что скажет ему. Поставить воду и уйти? Вот он заметил ее. Смотрит, улыбаясь, как она идет, а шла-то она хорошо, высоко подняв голову, и независимо смотрела прямо перед собой.
Поставила жбан на землю и вправду повернулась, сделала шаг назад.
- Пина! - вскрикнул Родион, и она, помедлив, оглянулась.
Бидон был уже у него. Родион пил, не спуская с нее взгляда.
- Я тебе помогу? - спросила она, берясь за лопату.
Он отрицательно замотал головой, не отрываясь от жбана.
- "Сосиски" буду закапывать, - предложила она.
- Нет, - решительно сказал Родион. - Я этим баловством всегда один занимаюсь.
- Шнуры бы резала. - Голос у нее совсем сник.
- Нет. У меня тут секунды рассчитаны. Посидим. Как там?
- Спят, - сказала Пина.
- Хорошо. Ночь веселая будет. А этот, ботало-то?
- Работал.
- Муравьев таскал? - Родион засмеялся.
- Нет, землю раскидывал.
- Ну?
- Ага. Я ковыряюсь помаленьку недалеко от стана, а он выскочил на полосу, глаза - во! И руки трясутся. В огонь, говорит, залез. Как, говорит, опалило...
- Врет, - засмеялся Родион. - А в руках у него ничего не было?
- Ничего.
- Ясно.
- Что?
- Бросил лопату и мешок. Ну ладно. На стане дымно?
- Есть маленько.
- Больше, чем здесь?
- Да, побольше.
- Ладно, Пина, иди.
Время, что весь день тянулось так медленно, вдруг ускорилось. Пина поднялась, оглядела вечереющее небо, светло-восковые дымы против солнца. Родион тоже поднял голову к небу.
- Не летят что-то мои черти...
- Прилетят! - успокоила его Пина.
- Очнусь вдруг и будто вертолет заслышу, а это Санька там шурует и по лесу отдает.
- Прилетят еще.
- Да должны бы...
- Какой-то ты невеселый, Родион.
- А что тут веселого? Смотри, какая благодать горит. Это не лес, а золото! Гложет...
- А что поделаешь...
- Вот думаю - прошли эти десять лет. Люди хлеб убирали, сталь варили, в космос летали... Танцевали, песни пели, речи говорили. Я пожары тушил. А знаешь, сколько за эти десять лет сгорело лесов?
- Сколько?
- Сорок миллионов гектаров.
- Да неужто, Родион?
- Угу.
- Почему так, а?
- Сам думаю... Может, потому, что лесу нет оценки в рублях? Он числится вроде бы даровым. Сгорит - и мы будто ничего не потеряли. Гложет!.. Ну ты иди, иди, Пина...
- Посидим, может? - робко попросила она.
- Нет, надо нажимать.
- Вот тебе колбаса и хлеб.
- Давай! А Саньке?
- Тоже.
- У тебя, оказывается, голова работает!
- А ты думал? - засмеялась Пина.
- Ну ступай, ступай, а то глаза я тебе здесь засорю.
Она ушла. Обогнула лесом Бирюзова, чтобы не мешать ему, и, подходя к стану, услышала в небе далекий рокот. Эхо? Нет, вертолет. Должно быть, и Родион заприметил, ждет не дождется. И рабочие выползли из палатки. Неужели она час ходила? Да, не меньше, потому что солнце совсем опустилось в вершины, млело в желтом тумане. Иногда очищалось оно и обновленными своими лучами пробивалось меж крон, слоило и резало дымный воздух.
Вертолет неожиданно вынырнул из-за леса, оглушил треском. Низко пролетел над полосой, ушел за дымы. Вот он появился с другой стороны, завис над площадкой, сел. Гуцких вышел из вертолета, поздоровался с рабочими, за ним высыпала вся команда Родиона. Пина смутно помнила некоторых по прошлогоднему пожару. Веселые, в грязных и опаленных комбинезонах, парашютисты прошли сквозь толпу рабочих и к ней. Они разглядывали девушку во все глаза, обходили вокруг, перемигивались, цокали языками, пока Гуцких не прикрикнул на них. Тогда они подступили к Пине знакомиться. Руку жали крепко, не жалеючи.