Похоже, шок — или как еще назвать ее состояние? — лучшее лекарство от клаустрофобии. За полчаса, проведенных под землей, Хедли ни разу не представила себе ни небо, ни простор. Видимо, не важно, где ты находишься, если мысли витают в облаках.
Хедли спохватилась — приглашение?то осталось в книге! Она знала, что отель находится где?то недалеко от церкви, но название его вспомнить не могла, хоть убей. Вот Вайолет ужаснулась бы!
Хедли достала мобильник, чтобы позвонить папе, и обнаружила новое сообщение. Она уже знала, что оно от мамы. Не тратя времени, она перезвонила. Не разминуться бы снова!
Нет, опять автоответчик. Хедли тяжело вздохнула.
Больше всего на свете ей сейчас хотелось поговорить с мамой — рассказать про папу и про ребенка, про Оливера и его отца, и признаться, что вся ее поездка в Америку — одна сплошная ошибка.
А лучше всего — притвориться, что последних двух часов просто не было.
У Хедли вставал в горле ком величиной с кулак от одной мысли о том, как Оливер бросил ее там, в саду. И как он упорно отводил глаза… А в самолете насмотреться на нее не мог!
И еще та девушка… Совершенно точно, это его бывшая подружка. Стоило только увидеть, как она его искала, как утешающе поглаживала по руке. Одно лишь неясно — бывшая ли? Как?то очень собственнически она смотрела на Оливера, как будто издали заявляла: мое!
Хедли без сил прислонилась к ярко?красной телефонной будке. Какой дурой она себя выставила! Прибежала, отыскала его в саду. Хедли старалась не думать о том, как они сейчас ее обсуждают, но перед глазами все равно всплывали назойливые образы: вот девушка спрашивает о ней Оливера, а тот небрежно пожимает плечами. Так, мол, случайно познакомились в самолете.
Все утро она бережно хранила воспоминания о полете, словно щитом заслонялась ими от надвигающегося дня. А теперь все рухнуло. Даже тот последний поцелуй уже не может служить утешением. Скорее всего, они больше никогда не встретятся, а расстались так, что хотелось упасть и сжаться в комок прямо тут, на углу улицы.
В руке зазвонил телефон. На экране высветился папин номер.
— Ты где?! — крикнул он в трубку.
Хедли поглядела налево, потом направо.
— Почти пришла, — произнесла Хедли, весьма приблизительно себе представляя, куда именно она пришла.
— Где ты была?
По голосу Хедли поняла: папа негодует. В тысячный раз она пожалела, что нельзя просто взять и поехать домой. Нужно еще пережить вечер и танец у всех на глазах с разгневанным отцом. Затем напоследок поздравить счастливых новобрачных, запихнуть в себя кусок свадебного торта, а потом — семь часов обратного пути через Атлантику рядом с каким?нибудь посторонним человеком, который не нарисует ей утенка на салфетке, не стащит для нее бутылочку виски и не станет целоваться с ней в закутке возле туалетов.
— Нужно было повидаться с другом, — ответила она.
В ответ — стон.
— А дальше что? Помчишься в Париж, встречаться еще с каким?нибудь приятелем?
— Папа!
Вздох.
— Не самое лучшее время ты выбрала.
— Знаю.
— Я беспокоился, — признался папа.
Его голос зазвучал уже не так резко. Что же… До сих пор Хедли думала только об Оливере и совсем упустила из виду, что папа тоже может волноваться. Она ждала, что он рассердится, но чтобы беспокоиться о ней! Давно прошли те времена, когда папа играл роль заботливого родителя, а тут еще и собственная свадьба… Но теперь до Хедли наконец дошло, что папа не на шутку перепугался, и она немного смягчилась:
— Прости, я не подумала.
— Долго тебе еще добираться?
— Нет?нет, совсем не долго.
Снова вздох.
— Ну хорошо…
— Только, пап…
— Что?
— Ты не мог бы мне напомнить, куда надо идти?
Через десять минут благодаря папиным подсказкам Хедли оказалась в вестибюле гостиницы «Кенсингтон Армз». Гостиница являла собой огромный особняк, неуместный для узких лондонских улиц, словно его перенесли из какого?нибудь загородного поместья и ткнули наугад в первое попавшееся свободное место. Полы были отделаны черно?белым мрамором — наподобие громадной шахматной доски. Роскошные люстры освещали изогнутую парадную лестницу с бронзовыми перилами. Если через вращающуюся дверь кто?нибудь входил, в вестибюль долетал ветерок. Влажный воздух с улицы пах свежевыкошенной травой.
Заметив свое отражение в зеркале за стойкой регистрации, Хедли быстро опустила глаза. Как расстроятся дамы, увидев погубленными результаты своих трудов! Платье измято так, словно она весь день таскала его в сумочке, идеальная прическа рассыпалась: пряди волос спадают на лоб, а узел на затылке некрасиво обвис.
Дежурный за стойкой, закончив разговор по телефону, выверенным движением повесил трубку и повернулся к Хедли:
— Чем я могу вам помочь, мисс?
— Я пришла на свадебный прием Салливанов.
Дежурный взглянул на расписание.
— К сожалению, прием еще не начался, — сообщил он отрывисто — в британской манере. — Начало ровно в шесть, в Черчилль?зале.
— Да, но мне нужно только поговорить с женихом.
— Конечно! — Дежурный позвонил в номер, что?то тихо произнес в трубку, снова положил ее на рычаг и бодро кивнул: — Номер два сорок восемь, вас ждут.
— Не сомневаюсь, — ответила Хедли, направляясь к лифтам.
Она приготовилась увидеть на пороге сурового отца, и поэтому слегка растерялась, когда дверь открыла Вайолет. Впрочем, она тоже выглядела довольно сурово.
— Что с тобой? — поинтересовалась Вайолет, оглядывая Хедли с головы до ног. — В марафоне участвовала или что?
— Жарко на улице, — объяснила Хедли, беспомощно глядя на свое платье.
Только сейчас она заметила, что вдобавок ко всему прочему на подоле красовалось какое?то грязное пятно, чем?то напоминавшее запятую. Вайолет отхлебнула шампанского из вымазанного губной помадой бокала и навскидку попыталась оценить масштабы катастрофы.
В номере человек десять гостей сидели на темно?зеленых диванчиках, на столе перед ними красовался поднос с живописно нарезанными фруктами и несколько бутылок шампанского в ведерках со льдом. Играла негромкая музыка, навевая сонливость, а где?то невдалеке слышались голоса.
— Видимо, придется снова приводить тебя в божеский вид, — вздохнула Вайолет.
Хедли благодарно кивнула, и тут зазвонил мобильник, зажатый в ее потной ладошке. Судя по надписи на дисплее — папа. Наверное, хочет узнать, почему так долго.
Вайолет высоко подняла брови:
— Профессор?
— Просто папа, — объяснила Хедли, чтобы Вайолет не подумала, что ей звонит какой?нибудь ученый из?за океана.
Хедли вдруг стало очень грустно. Даже в этом дурацком прозвище, которое когда?то казалось ей смешным, она внезапно почувствовала какую?то отчужденность.
Вайолет отступила в сторону, пропуская Хедли, словно вышибала у дверей элитного клуба.
— Времени до приема осталось всего ничего!
Хедли не смогла сдержать улыбку:
— Напомните, пожалуйста, когда начало?
Вайолет скривила лицо, не удостоив ее ответом, и уселась в кресло, расправив идеально отглаженную юбку.
Хедли направилась в небольшую комнату, отделявшую спальню от гостиной. Там она и нашла отца вместе с еще какими?то людьми, сгрудившимися вокруг ноутбука, перед которым сидела Шарлотта в своем пышном свадебном платье, похожем на торт. Экрана от дверей не было видно, однако и так ясно: гостям показывали фотографии счастливой парочки.
Хедли испытала мимолетное искушение смыться. Да не собирается она смотреть, как они сияют улыбками на верхушке Эйфелевой башни, или корчат рожи в поезде, или кормят уточек на берегу пруда в Кенсингтонском саду! И как папа отмечал свой день рождения в каком?то оксфордском пабе, смотреть ей тоже незачем — только лишнее напоминание, что ее?то там как раз и не было. В то утро она проснулась, словно у нее на шее висела тяжелая гиря. Так она и таскала эту гирю на уроках химии и геометрии, а потом всю большую перемену. Особенно гадко было, когда в столовой мальчишки из футбольной команды исполнили шуточный вариант песенки «С днем рожденья тебя» в честь неудачливого нападающего Лукаса Хейворда. Под конец этого ужаса Хедли с удивлением заметила, что от крекера, который она держала в руке, осталась только кучка крошек.
Не требовалось никаких иллюстраций, напоминающих: ей больше нет места в папиной жизни.
Но именно отец первым заметил, что она стоит у дверей. Хедли была готова почти ко всему: к злости — в ответ на ее бегство, к досаде — в ответ на ее опоздание, к облегчению — от того, что она цела и невредима, — но к тому, что она увидела, Хедли была не готова. Папа смотрел на нее каким?то беззащитным взглядом, словно просил прощения.
И тут ее охватило отчаянное желание, чтобы все было иначе. И это совсем не походило на чувство горечи или обиды. Было так, будто желаешь чего?то всем сердцем.
Хедли и не знала раньше, что можно тосковать по человеку, когда он находится в двух шагах от тебя. Но все было именно так: она едва не теряла сознание от тоски. Ей вдруг показалось чудовищно глупым, что она так долго и старательно изгоняла отца из своей жизни. Глядя на него сейчас, Хедли никак не могла отогнать мысли об отце Оливера, о том, что потерять человека можно куда более страшным образом, и вот это действительно непоправимо.
Она раскрыла рот, но не успела произнести ни слова — ее перебила Шарлотта:
— Ты пришла! Мы так волновались!
В соседней комнате разбился бокал. Хедли вздрогнула. Она стала центром всеобщего внимания, и стены, оклеенные обоями в цветочек, словно надвинулись на нее.
— Ты осматривала город? — Шарлотта спросила с таким искренним интересом, что у Хедли снова больно сжалось сердце. — Ну как, понравилось?
Хедли еще раз оглянулась на папу. Видно, что?то отразилось у нее на лице, потому что папа вскочил — он сидел на подлокотнике Шарлоттиного кресла.
— Все нормально, детеныш?
Можно было бы покачать головой в ответ. И плечами пожать. Но неожиданно для нее самой из горла Хедли вырвался всхлип, лицо ее сморщилось, и слезы обожгли глаза.
Дело не в гостях и не в Шарлотте. Даже не в папе. Просто слишком странным и удивительным был весь этот день. Никогда еще такой небольшой промежуток времени не казался ей столь бесконечным. Прошло всего лишь несколько минут, сцепленных друг с другом, словно бусы, нанизанные на нитку, но Хедли прекрасно понимала, как легко эти минуты могли сложиться в часы, часы — в месяцы, месяцы — в годы… А она чуть не потеряла нечто невероятно важное, чуть не отдала это безжалостному течению времени.
— Хедли? — Папа поставил бокал на стол и шагнул к ней. — Что случилось?
Хедли, привалившись к дверному косяку, уже плакала навзрыд и, как ни смешно, думала о Вайолет: вот для той лишняя забота, платье еще и слезами залито.
— Эй!
Папа вмиг оказался рядом. Он положил свою сильную руку ей на плечо.
— Прости… — прошептала Хедли. — Очень длинный день получился.
— Ясно… — произнес папа, и его лицо внезапно озарилось вдохновением: — Значит, пора посоветоваться со Слоником!
15
11:47
по Североамериканскому восточному времени
16:47
по Гринвичу
ДАЖЕ ЕСЛИ БЫ ПАПА ВСЕ ЕЩЕ ЖИЛ С НИМИ в Коннектикуте и Хедли каждое утро за завтраком сидела бы напротив него в пижаме, а вечером перед сном говорила ему: «Спокойной ночи!» — все равно утешать сейчас ее полагалось маме. Сидеть и успокаивать дочку, когда она плачет из?за мальчика, — это мамина работа, без вопросов.
Но рядом оказался папа, так что выбирать не приходилось. Хедли выложила ему все как на духу. Папа сидел возле ее кровати верхом на стуле, и Хедли была ему благодарна за то, что в кои?то веки он обошелся без своей преподавательской маски: голова склонена к плечу, взгляд в никуда, лицо изображает вежливый интерес.
Нет, сейчас он смотрел на нее совсем по?другому. Так, когда она в раннем детстве разбивала себе коленку, или падала с велосипеда, или когда уронила на кухне банку вишневого варенья и наступила на осколок. От этого взгляда сразу становится легче.
Крепко обнимая одну из многочисленных расшитых подушек, Хедли рассказывала папе, как познакомилась с Оливером в аэропорту и как он в самолете поменялся местами с соседкой. Как помог ей справиться с приступом клаустрофобии, отвлекал дурацкими вопросами, спасал ее от самой себя, точно так же, как раньше это делал папа.
— Помнишь, ты мне говорил, что надо представить себе небо?
Отец кивнул:
— И как? Помогает до сих пор?
— Ага, — кивнула в ответ Хедли. — Только это и помогает.
Папа опустил голову, но Хедли успела заметить, как вздрагивают у него уголки губ, готовых сложиться в улыбку.
За дверью — свадебные гости, новая жена и море шампанского, нужно строго соблюдать заранее составленное расписание, а папа слушает ее, как будто никуда не торопится. Как будто ничто в мире не может быть важнее разговора с ней. И Хедли продолжила говорить.
Она рассказывала, как они болтали с Оливером все те долгие часы, когда больше нечем было заняться, сидя вплотную друг к другу на немыслимой высоте, над океаном. Рассказывала о нелепых научных исследованиях Оливера, о фильме про утят и о том, как она глупо вообразила, что он тоже едет на свадьбу. Даже про виски рассказала.
Только ничего не сказала о поцелуе возле таможенного контроля.
Когда речь дошла до того, как она потеряла Оливера из виду в аэропорту, Хедли начала буквально захлебываться словами. Она не могла остановиться, словно внутри у нее открылся какой?то клапан. Когда рассказывала о похоронах в Паддингтоне и о том, как оправдались ее худшие опасения, папа взял ее руку в свою.
— Надо было сразу тебе рассказать… — всхлипнула Хедли, вытирая нос тыльной стороной руки. — Вообще зря я туда пошла.
Папа молчал, и Хедли была ему за это благодарна. Как же трудно было выразить словами то, что было дальше… Описать глаза Оливера — темные и торжественные, словно грозовая туча… За дверью послышался взрыв смеха, а затем хлопки. Хедли глубоко вздохнула.
— Я хотела ему помочь, — произнесла она тихо и тут же поняла, что это не вся правда. — Я хотела еще раз его увидеть.
— Это очень хорошо, — ответил папа.
Хедли покачала головой:
— Ничего хорошего. Мы же с ним всего несколько часов как познакомились. Это смешно и бессмысленно.
Папа улыбнулся, поправляя сбившуюся набок галстукбабочку.
— Так всегда и бывает, детеныш. В любви не надо искать смысла. Она совершенно нелогична.
Хедли подняла подбородок:
— Что такое?
— Ничего.
— Просто мама сказала точно то же самое.
— Про Оливера?
— Нет, вообще.
— Мама очень умная.
То, как он это сказал — без малейшей иронии и без всякой задней мысли, — заставило Хедли высказать вслух то, что она уже больше года держала в себе.
— Тогда почему ты от нее ушел?
Папа отшатнулся, как от удара, и чуть приоткрыл рот.
— Хедли… — негромко начал он.
Она замотал головой:
— Ничего, ничего! Считай, что я ни о чем не спрашивала.
Папа одним движением поднялся на ноги. Хедли подумала — сейчас он уйдет, но папа присел рядом с ней на край кровати. Хедли устроилась боком, чтобы не смотреть ему в лицо.
— Я маму до сих пор люблю, — сказал он вполголоса.
Хедли хотела что?то произнести, но папа продолжил говорить, не позволяя себя перебивать:
— Естественно, уже по?другому. Тут еще и чувство вины. И все?таки я хочу, чтобы ты знала: она мне очень дорога.
— Тогда как ты мог…
— Уйти?
Хедли кивнула.
— Нельзя было иначе, — просто ответил папа. — Но это не значит, что я ушел от тебя.
— Ты остался в Англии.
— Да, знаю, — засмеялся он. — Так ведь ты тут ни при чем!
— Ага, точно. — В ней понемногу начала разгораться привычная злость. — Один ты при чем.
Ей хотелось, чтобы он спорил, возражал, достоверно исполнял роль стареющего эгоиста, которую Хедли для него придумала и лелеяла все эти долгие дни, недели и месяцы. А он сидел, понурив голову и стиснув руки, и даже не пытался оправдываться.
— Я влюбился, — беспомощно проговорил он.
Галстук?бабочка опять съехал набок. Хедли вдруг вспомнила, что сегодня все?таки его свадьба. Папа рассеянно потирал подбородок, глядя куда?то в сторону.