— Обо мне?
— Ну да. Большинство женщин вашего возраста очень романтично относятся к жизни. Я хотел бы дать вам совет: не позволяйте эмоциям влиять на вашу карьеру.
— А почему вы думаете, что они влияют? — Тон ее голоса был нарочито спокойным.
— Я сужу по тому, как вы относитесь ко мне. Вы все время напряжены. — В его глазах появился блеск. — Интересно, с чем это связано?
— Я скажу вам, когда это случится в следующий раз, — пообещала она и потянулась за кофейником. — Налить еще кофе?
— Нет, спасибо. Думаю, что я уже начинаю злоупотреблять вашим гостеприимством. — Улыбнувшись, он поднялся. — Ну, как рука?
— Болит, но совсем чуть-чуть.
— Вам повезло — стекло могло перерезать вену. Не снимайте повязку до утра, а потом можно будет просто заклеить лейкопластырем.
— Из вас бы получился прекрасный врач, — пробормотала Керри.
— Сомневаюсь. Помимо прочего, хороший врач должен быть терпеливым, а я опасаюсь, что не обладаю этим качеством. Не вставайте, я сам найду дорогу. И не пейте так много кофе, а то не уснете. Передайте Лиз, что я зайду завтра.
Через мгновение за ним захлопнулась дверь, и Керри осталась одна с чашечкой кофе и грустными мыслями о том, сможет ли она когда-нибудь приучить свое сердце не колотиться так бешено в присутствии Райана Максвелла.
В субботу провели полный прогон спектакля, сопровождавшийся бесконечными поправками режиссера, который, казалось, был убежден, что постановка обречена на провал, если только что-нибудь существенное не будет сделано в эти последние часы. К девяти вечера, когда актеры наконец-то были отпущены по домам, напряжение достигло высшей точки. Уставшая до изнеможения, Керри старательно убеждала себя в том, что спектакль сделан на совесть и бояться нечего.
В воскресенье установили декорации, и она впервые наблюдала, как возводят подвижные конструкции и налаживают освещение. «Нам повезло», — подумала она. Чаще всего в театрах отводилось совсем мало времени на техническое оснащение сцены и примерку, а у них остается еще целый день для того, чтобы привыкнуть к костюмам и подогнать их по фигуре.
Когда они вернулись домой, Лиз шлепнулась на стул и, устало усмехнувшись, сказала:
— Ну и репетиция! Никогда такого не было. Я в изнеможении. Неужели Уоррен действительно верит в то, что сможет изменить всю концепцию спектакля за одну ночь?
Разувшись, Керри изучала дорожку на своих колготках. Она тяжело вздохнула. Последняя пара, и совершенно не будет времени, чтобы купить новые. Хотя, собственно говоря, они ей и не понадобятся, когда она наденет костюм. Да и во вторник она будет свободна до…
— Думаю, он не собирается ничего менять, — ответила она, отвлекаясь от своих мыслей. — А сегодня он так суетился только потому, что нервничает.
— И не он один. Я бы тоже отдала сейчас все на свете, лишь бы поскорее миновал вторник. Будь что будет, лишь бы поскорее. — Лиз вскочила. — Я первая в ванную!
Если воскресенье было тяжелым испытанием, то понедельник превратился в настоящий кошмар. Говард Винстон кашлял и хрипел, температура у него подскочила до тридцати восьми. Врач, срочно вызванный в театр, поставил диагноз ларингит и посоветовал пациенту немедленно отправляться в постель. После бурных протестов со стороны Говарда они все же договорились, что больной будет полоскать горло и принимать пилюли, чтобы снизить температуру.
Репетиция в конце концов началась в половине второго дня. Говард с трудом, почти беззвучно, произносил свой текст, стараясь не напрягать связки.
Из-за такого неудачного начала репетиция продвигалась медленно и с большими трудностями. Уоррен был готов впасть в отчаяние. Керри было жаль его, жаль всех. Как будто обычных неприятностей с костюмами и декорациями было недостаточно, чтобы возникла еще одна — поставить на такую важную роль, как Энобарб, дублера вместо главного исполнителя.
Второй акт начался лучше. К возвращению Антония в Александрию дело совсем наладилось, и настроение Уоррена улучшилось, а фраза Райана «Победа будет наша, вот увидишь!» в конце третьего акта вызвала первую за весь день довольную улыбку на лице режиссера.
— У нас, кажется, все получится! — провозгласил он. — Все встало на свои места. Посмотрим теперь, что нам удастся сделать из четвертого акта.
К семи часам он вынес более обнадеживающий вердикт, чем можно было ожидать в создавшихся обстоятельствах, а голос Говарда начал потихоньку обретать прежнюю силу. Чувствуя себя совершенно счастливой, Керри согласилась с предложением Лиз пойти поужинать с Адрианом и актером, исполнявшим роль Эроса. Они все устали, никому не хотелось задерживаться допоздна, поэтому решили, что это будет ранний ужин.
С Рэем Норрисом Керри не перекинулась и парой слов за все три недели репетиций. Светловолосый, с приятной улыбкой, он был моложе Адриана на несколько месяцев и среди лондонских театралов имел репутацию хорошего актера на второстепенных ролях. У Эроса, друга Антония, была небольшая роль, но Рэй ее исполнял с таким блеском, что привлек внимание Керри с самого начала. Закадычным другом Адриана он не был, и Керри подозревала, что его спешно пригласили только из-за нее — возможно, Лиз не хотела оставить подругу одну в квартире в этот вечер. Тем не менее она была рада устроить себе небольшую разрядку.
— Он очень мил, — прокомментировала Лиз позже, когда они готовились ко сну. — Я думаю, что он к тебе неравнодушен.
— Потому что у нас было о чем поговорить? — улыбнулась Керри. — Не старайся подыскать мне кого-нибудь, Лиз. Что касается Рэя, он просто старался поддерживать беседу.
— Ты сама знаешь, что это не так. Я видела, как он на тебя смотрит, — заявила Лиз.
Не проявляя большого интереса к теме разговора, Керри сказала:
— Если это правда, то почему он не сделал никакой попытки дать знать мне об этом раньше?
Лиз задумчиво посмотрела на нее:
— Может быть, из-за Адриана. Он же почти всегда крутится рядом во время ленча, и Рэй, очевидно, думает, что ты с ним… в определенных отношениях. В конце концов, ты была первой, к кому Адриан проявил внимание, разве не так? Возможно, все в труппе думают, что ты по-прежнему с ним.
— Только те думают, кто ленится разглядеть, что это не так. — Керри откинула одеяло и забралась в постель. — Ты можешь продолжать разглагольствовать хоть всю ночь, если тебе хочется. Я буду спать.
Но даже после того, как погас свет и Лиз ровно задышала во сне, Керри еще не спала. Пройдет двадцать два часа, поднимется занавес, и жребий будет брошен. Она выйдет на сцену перед скептически настроенной публикой и должна будет отдать себя без остатка, показать все, на что она способна. Это ее единственный шанс. В случае неудачи другого уже не будет.
Но спектакль и в самом деле хорош, подумала она. Три недели вся труппа и администрация упорно шли к намеченной цели, их труд просто нельзя перечеркнуть. Двадцать один день тяжелой работы Уоррена Трента, который по капле выжимал из каждого артиста все, на что тот способен, чтобы наполнить чашу успеха. Каков результат — блестящий эксперимент или рядовая постановка, — покажет будущее.
Ожидание становилось непереносимым. Керри все-таки заснула. Когда она открыла глаза, в комнате было совсем светло. Вошла Лиз с подносом в руках.
— Десять часов, — объявила она на незаданный вопрос. — Только посмотри, какое солнце! Я принесла чай и тосты, а нормально позавтракать можно будет попозже.
Керри села в кровати, откинув волосы со лба. Значит, уже утро. Осталось десять часов.
— Что будем делать после завтрака? — спросила Лиз, встав у окна и глядя на улицу. — Мы могли бы пообедать где-нибудь в городе, убить пару часов, а что потом, я не знаю. Не могу оставаться здесь, а то сойду с ума!
— Я тоже. — Керри отхлебнула глоток горячего чая. — Может быть, сходим в кино? У нас потом останется достаточно времени, чтобы перекусить напоследок.
— Если только мы сможем заставить себя поесть. Мне кажется, я навсегда забыла о чувстве голода. Какие еще будут предложения?
— Ну, мы могли бы засунуть головы в газовую плиту. Или успокоить себя мыслями, что, если у нас сдадут нервы и мы это сделаем, премьера точно сорвется. А еще подумай, каково сейчас Уоррену и всем остальным.
— Боюсь, что мне безразлично, как себя чувствуют другие. Мне приснился ужасный сон: я стою на сцене, Антоний умирает, я не могу пошевелиться, а рядом стоит Паула и шипит сквозь зубы: «Что, язык проглотила?» Я уверена, что забуду все слова или сделаю какую-нибудь глупость.
Керри захотелось закричать: «Прекрати!», но она сдержалась. Как это ужасно — испытывать смертельный страх и не уметь выразить его словами…
Дрожащей рукой она поставила чашку на блюдце, отбросила одеяло и встала с постели. Так больше не может продолжаться. Она должна что-то сделать, хоть что-нибудь.
Приняв ванну и надев голубой костюм, Керри почувствовала себя немного лучше. Девушкам не хотелось готовить завтрак, поэтому они выпили еще кофе с тостами. К полудню они больше не могли сидеть в четырех стенах, вышли на улицу и стали бесцельно бродить, разглядывая без всякого интереса выставленные товары в витринах магазинов. Проходя мимо кинотеатра, они купили билеты, посмотрели два сеанса мультиков и немой комедийный фильм. Эти несколько часов помогли им забыть о предстоящем испытании.
Выйдя на залитую солнцем улицу, они обнаружили, что уже половина пятого. Времени оставалось только на то, чтобы наскоро перекусить в ближайшем кафе, а потом зайти домой, чтобы взять сумки с нарядами, в которые должны будут переодеться для вечеринки после спектакля. В половине седьмого они уже входили в театр с бешено колотящимися сердцами.
Впереди них шел Говард Винстон, немного бледный, но, в общем, уже выздоравливавший.
— Только бы голос не подвел, — сказал он в ответ на их вопрос о самочувствии. — Доктор предупредил, что завтра я, скорее всего, вообще не смогу говорить. Но сейчас у меня есть шанс, которым я должен воспользоваться. На премьере не будет играть мой дублер.
Керри понимала его. Она уже видела, как актеры, преодолевая недомогание, с большим трудом участвовали в спектакле, но не отдавали свою роль другому человеку. И еще она знала, что поступила бы точно так же, если бы это случилось с ней.
У них с Лиз была общая гримерная — небольшая комната в конце коридора, снабженная всем необходимым. К половине восьмого девушки уже были готовы. Они облачились в простые, но красиво сшитые белые хитоны, на голые ноги надели золотые сандалии. Тональный крем придал их коже смуглый оттенок. Черный парик, спадавший локонами на плечи Керри, сильно изменил ее облик. Теперь она выглядела значительно старше своих двадцати двух лет.
Раздался стук в дверь, девушки удивленно обернулись. Это не мог быть служитель театра, призывавший на сцену, так как было еще слишком рано. Керри пригласила войти. Дверь открылась, и порог перешагнул Уоррен.
— Готовы? — спросил он. — Хорошо. Я пришел пожелать вам удачи. У вас есть какие-нибудь вопросы?
— Да, — кивнула Лиз. — Где находится ближайший пожарный выход?
Уоррен ухмыльнулся:
— Я их заблокировал. Не беспокойтесь, дорогая, все будет в порядке. — Он посмотрел на Керри и снова перевел взгляд на Лиз. — Райан передает вам обеим наилучшие пожелания.
Лиз вздрогнула:
— Он вам сказал, что…
— Я сам узнал об этом случайно сегодня днем. Он обронил фотографию вашей семьи в полном составе. Теперь я вижу, что вы с ним похожи. — Помолчав, он добавил: — Я сохраню ваш секрет. Уважаю ваше стремление использовать свой талант, а не связи.
— Хотя последнее принесло бы мне больше пользы, — закончила Лиз за него. — Ну а как Райан, он спокоен?
— Когда я уходил, он метался по комнате, как тигр в клетке. — Уоррен пожал плечами. — Если когда-нибудь придет день и он перестанет нервничать перед премьерой, я начну беспокоиться за него.
— Удивительно, — проговорила Лиз, когда он ушел. — До настоящего момента Уоррен Трент забывал о нашем существовании, как только мы спускались со сцены. Адриан был прав, когда сказал однажды, что статус в театре зависит от того, кого ты знаешь, а не от того, что ты можешь. Вчера я была простой исполнительницей, сегодня — племянница Райана Максвелла, поэтому мой рейтинг повысился.
— В труппе Уоррена Трента нет простых исполнителей, — запротестовала Керри. — Даже проходные роли имеют большое значение в его глазах.
— Вот именно — роли, а не актеры. Ты и сама это знаешь.
Так и было, и Керри знала об этом. Если бы не случайное знакомство на улице, она бы и не мечтала об общении с Райаном, который принадлежал к элите актерской профессии. Классовое расслоение в театре было так же распространено, как и в обществе, несмотря на многочисленные заверения в обратном. Если бы Уоррен не обнаружил родства между Лиз и его ведущим актером, вряд ли бы он удостоил их своим визитом — такая честь оказывалась только звездам.
Минуты летели с огромной скоростью. Без пяти восемь по коридору пробежал мальчик, призывая всех на сцену. Захлопали двери. Стараясь унять дрожь в коленях, Керри брела позади Антония, облаченного в бело-золотую тогу. Как же замечательно Райан смотрится в одеждах римского полководца, думала девушка.
У нее пересохло в горле, когда она увидела Паулу, вышедшую из своей гримерной и присоединившуюся к Райану в процессии, направлявшейся к сцене. Никогда раньше актриса не выглядела такой прекрасной, как сегодня. На роскошном костюме сверкали драгоценности. Колдунья, распутница, цыганка, царица. Она была всем. Какой мужчина устоял бы перед такой женщиной!
В эти последние минуты за сценой царило сосредоточенное молчание — актеры настраивались, каждый готовился покорить зал. Филон и Деметрий нервничали в кулисах — они первыми выйдут на сияющую огнями сцену. Позади них выстраивалась торжественная процессия: Антоний и Клеопатра впереди в окружении оголенных до пояса евнухов, державших пышные опахала, за ними — прислужницы царицы и статисты из свиты. Вдруг Райан обернулся и поймал взгляд Керри, легкая улыбка блуждала на его губах. Послышался голос распорядителя, занавес пополз вверх, публика притихла в ожидании, Филон и Деметрий шагнули на сцену.
Глава 5
Задолго до финала второго акта вниманием всех всецело владел один Райан. По силе исполнения он дошел до таких высот, каких не достигал даже в лучшие моменты на репетициях. Это был сам Антоний, и как бы хорошо ни играла Паула, она не могла затмить Райана, несмотря на все свои способности. Спектакль стал незабываемым зрелищем, настоящим триумфом, и все, кому посчастливилось в этот вечер попасть в театр, понимали, что судьба подарила им возможность видеть и слышать действо, который войдет в историю искусства наряду с Отелло Оливье и Гамлетом Гилгуда [3].
К концу второго акта за сценой воцарилась атмосфера надежды на удачу, которая постепенно перерастала в предчувствие победы. Труппе предстоял еще третий, решающий акт, и пока нельзя было с уверенностью сказать, что спектакль ждет ошеломляющий успех. Но представление шло в хорошем ритме, и все актеры испытывали необыкновенный подъем. Неужели, играя с таким вдохновением, они могли провалиться?
Всю первую часть финального акта Антоний по-прежнему владел зрительным залом. Его негодование, когда он вскрыл предательство Клеопатры, было таким искренним, что Керри почувствовала настоящий страх, когда вместе со своей госпожой спасалась от его всесокрушающего гнева.
В зале стояла напряженная тишина, публика была захвачена этой сценой, неумолимо близившейся к неизбежной развязке, и лишь изредка слышались приглушенные вздохи.
После гибели Антония Клеопатра начала мучительное восхождение к тому величию, которое должно было превратить ее в правительницу, достойную встретить самого императора, — момент, требовавший от актрисы отдачи всех сил, всего таланта. Керри, участвовавшая в этой финальной сцене, все ждала пика высшей одухотворенности, но так и не дождалась его. В техническом отношении Паула была, без сомнения, непревзойденной актрисой, и сцены жизни и смерти она блестяще исполняла, но в ней не горела та божья искра, которая сделала бы образ ее Клеопатры бессмертным.