Как видим, это полный коммунизм, коммунизм пищевода и утробы, доведенный до коллективной копрофагии. Ничего не пропадает в этой мрачной и процветающей республике, где осуществляется, с экономической точки зрения, гнусный идеал, словно бы предлагаемый нам природой. Если кто-то сбрасывает кожу, его «рубище» немедленно пожирается; если умирает рабочий, царь, царица или воин, труп мгновенно поедают оставшиеся в живых. Никаких отбросов, автоматическая и всегда полезная очистка, все вкусно, ничего не валяется, все съедобно, все — целлюлоза, и экскременты утилизируются практически до бесконечности. Впрочем, кал служит, если можно так выразиться, сырьем для всех отраслей их промышленности, включая, как видим, и пищевую. Их ходы, например, изнутри отполированы и лакированы с величайшим тщанием, а используемый «лак» состоит исключительно из фекалий. Если нужно соорудить трубочку, укрепить ход, построить ячейки или покои, воздвигнуть царские «апартаменты», починить пролом или заделать щель, через которую — о, ужас! — может просочиться струйка свежего воздуха или луч света, они неизменно прибегают к продуктам пищеварения. Можно подумать, что в первую очередь это — трансцендентальные химики, чья наука преодолела любые предрассудки и всякое отвращение и которые обрели спокойную убежденность в том, что в природе нет ничего отталкивающего и все сводится к нескольким простым, химически нейтральным и чистым веществам.
В зависимости от удивительной способности повелевать веществами и преобразовывать их согласно задачам, потребностям и условиям вида, рабочие делятся на две касты — больших и малых. Первые, наделенные мощными жвалами, скрещивающими свои лезвия, подобно ножницам, уходят далеко по крытым дорогам и измельчают древесину и другие твердые вещества, снабжая колонию продовольствием; вторые, более многочисленные, остаются дома и посвящают себя яйцам, личинкам и нимфам, питанию совершенных насекомых, царя и царицы, складам и прочим домашним заботам.
Солдаты
I
Вслед за трудящимися идут воины — самцы и самки с также принесенными в жертву половыми органами, такие же слепые и бескрылые. Здесь мы воочию сталкиваемся с тем, что назвали бы разумом, инстинктом, созидательной силой, гением вида или природы, если только вы не подберете какого-нибудь другого названия, которое покажется вам более верным и подходящим.
Как я уже говорил, нет существа более обделенного судьбой, чем термит. У него нет ни наступательного, ни оборонительного оружия. Его мягкое брюшко лопается от прикосновения ребенка. Он обладает лишь инструментом для непонятной и неустанной работы. Если на него нападет самый тщедушный из муравьев, он заранее обречен. Если же он выберется из своего логова, безглазый, почти пресмыкающийся, наделенный маленькими челюстями, ловко стирающими в порошок древесину, но неспособными схватить противника, то погибнет, не успев переступить порог. Однако неумолимый закон предков в определенные дни года приказывает ему открыть со всех сторон это логово, его родину, город, его единственное достояние, его подлинную душу — эту душу толпы, святая святых всего его существа, закрытую герметичнее глиняного кувшина и гранитного обелиска. Окруженный тысячами врагов, ждущих этих трагически повторяющихся минут, когда все, чем он обладает, его настоящее и будущее, предается истреблению, он еще в незапамятные времена сумел совершить то, что человек, его собрат по несчастью, тоже совершил спустя долгие тысячелетия страха и горя. Он создал оружие, непобедимое для его обычных врагов, для врагов его уровня. В действительности, нет ни одного животного, которое могло бы вторгнуться в термитник и подчинить его себе, и даже муравей способен ворваться в него только внезапно.
Лишь человек, рожденный вчера «последыш», о котором он не знал, от которого он еще не успел защититься, может с ним справиться с помощью пороха, заступа и пилы.
Это оружие он не позаимствовал, подобно нам, из внешнего мира; он поступил мудрее, и это доказывает, что он стоит ближе, чем мы, к истокам жизни: он выковал его в своем собственном теле, извлек его из самого себя, как бы материализуя свой героизм, с помощью чуда своего воображения и своей воли или же в силу некоего сговора с душой этого мира, либо благодаря знанию таинственных биологических законов, о которых мы пока имеем лишь весьма смутное представление, поскольку несомненно, что в этом вопросе, как и в некоторых других, термит разбирается лучше нас и что он распространил волю, не выходящую у нас за рамки сознания и управляющую только мышлением, на всю ту сумрачную область, где действуют и формируются органы жизни.
И, чтобы обеспечить оборону своих цитаделей, он заставил вылупиться из яиц, полностью идентичных тем, из которых рождаются рабочие, так как даже под микроскопом нельзя обнаружить между ними никаких отличий, касту монстров, вышедших из кошмаров и напоминающих самые фантастические исчадия Иеронимуса Босха, Брейгеля Старшего и Калло. Голова, одетая в хитиновую броню, получила феноменальное, ошеломляющее развитие и несет на себе жвалы, превышающие размер остального тела. Все насекомое представляет собой роговой панцирь и клещи, или кровельные ножницы, похожие на клешни омаров и приводимые в движение сильными мышцами; и эти твердые как сталь клещи, так тяжелы и настолько громоздки и несоразмерны, что обремененная ими особь не способна питаться сама и рабочим приходится кормить ее «из клюва».
Иногда в одном и том же термитнике встречаются два вида солдат: большого и маленького роста, хотя и те и другие — взрослые особи. Функция маленьких солдат еще до конца не выяснена; в случае тревоги они так же быстро обращаются в бегство, как и рабочие. Видимо, они занимаются внутренней политикой. У некоторых видов есть даже три типа воинов.
В одном из семейств термитов, Eutermes, есть еще более фантастические солдаты, которых называют «носачами», «носорогами», термитами с хоботом или со спринцовкой[7]. У них вовсе нет жвал, а голову заменяет огромный и диковинный аппарат, в точности напоминающий спринцовку, какие продают аптекари и торговцы резиновыми товарами и равную по величине остальному телу. Из этой «спринцовки», или шейной колбы, они наугад, вслепую брызжут в своих противников на расстояние двух сантиметров парализующей их клейкой жидкостью, которой муравей, их тысячелетний враг, страшится намного больше, чем жвал прочих солдат[8]. Это усовершенствованное оружие, своего рода «портативная артиллерия», дает такое преимущество над противником, что позволяет одному из этих термитов, Eutermes Monoceros, несмотря на свою слепоту, организовывать экспедиции под открытым небом и совершать массовые ночные вылазки по сбору растущего на стволах кокосовых пальм лишайника, который он обожает. На любопытном фотоснимке, сделанном со вспышкой на острове Цейлон Э. Бюньоном, мы видим армию в походе, в течение нескольких часов текущую, словно ручей, между двумя рядами четко выстроившихся солдат со спринцовками, выставленными наружу для отпугивания муравьев[9].
Термиты, отваживающиеся выйти на дневной свет, встречаются крайне редко. Нам известны только Hodotermes Havilandi и Termes Viator, или Viarum. Правда, они в виде исключения не давали, подобно другим, «обета» слепоты. У них есть фасеточные глаза, и, прикрытые с флангов солдатами, которые их защищают, присматривают за ними и направляют их, они ходят за «провизией» в джунгли и маршируют шеренгами по двенадцать-пятнадцать особей. Иногда один из солдат поднимается на возвышенность, чтобы разведать местность, и издает свист, в ответ на который войско ускоряет шаг. Именно этот свист предупредил об их присутствии Смитмена — первого, кто их обнаружил. На сей раз, как и в предыдущем примере, шествие бесчисленных войск тоже заняло пять-шесть часов.
Солдаты других видов никогда не покидают крепости, которую они обязаны защищать. Их удерживает там полная слепота. Гений вида нашел это практичное и радикальное средство закрепления их на посту. Кроме того, они полезны только в своих бойницах и когда повернуты лицом. Стоит им развернуться — и они погибли, поскольку вооружен и одет в броню у них только торс, а задняя часть мягкая, как у червя, и открыта для любых укусов.
II
Муравей — прирожденный, наследственный враг, которому уже два или три миллиона лет, поскольку исторически он появился позже термита[10]. Можно сказать, что если бы не муравей, то интересующее нас насекомое-опустошитель, возможно, стало бы сегодня хозяином южного полушария; если, конечно, не допустить, что всем наилучшим в себе — развитием своего разума, восхитительными успехами, которых он добился, и необыкновенной организацией своих республик — термит обязан лишь необходимости от него защищаться; но это — трудноразрешимая проблема.
Снова спускаясь к низшим видам, мы встречаем среди прочих
и Calotermes. Они еще не стали строителями и роют свои ходы в стволах деревьев. Все выполняют одну и ту же работу, и касты почти не дифференцированы. Чтобы муравей не проник в их гнездо, они просто затыкают отверстие пометом, смешанным с древесными опилками. Тем не менее один из Calotermes, Dilatus, уже создал тип совершенно особого солдата с головой в виде огромной затычки с заостренным концом, которая, затыкая дыру, превосходно заменяет древесные опилки.
Так мы подходим к более цивилизованным видам — большим термитам-грибоводам и Eutermes со спринцовками, восстанавливая, ступень за ступенью, — а их сотни, — все этапы эволюции, все достижения цивилизации, вероятно еще не достигшей своего зенита. Впрочем, эта работа, лишь намеченная в общих чертах Э. Бюньоном[11], пока что невыполнима, поскольку из предположительно существующих ста двадцати или ста пятидесяти видов Нильс Хольмгрен классифицировал в 1912 году только 575, из которых 206 африканских, и нам отчасти известны повадки лишь сотни из них. Но то, что мы знаем, уже позволяет нам утверждать, что между изученными видами существует такая же шкала ценностей, как между полинезийскими людоедами и европейскими народами, стоящими на вершине нашей цивилизации.
Муравей же денно и нощно рыщет вокруг этой теплицы в поисках отверстия. Именно из-за него принимаются все меры предосторожности и строго охраняются малейшие щели, особенно те, что необходимы для вытяжных труб, поскольку вентиляция термитника обеспечивается циркуляцией воздуха, в которой не нашли бы ни единого изъяна даже наши лучшие гигиенисты.
Но каков бы ни был агрессор, как только на гнездо совершено нападение и в нем пробита брешь, из нее появляется огромная голова защитника, бьющего тревогу и стучащего по земле своими жвалами. Тотчас прибегает стража, а затем и весь гарнизон, который затыкает своими черепами пролом, наугад, вслепую размахивая лесом грозных, ужасных, гремящих челюстей, или, опять-таки на ощупь, набрасывается, словно свора бульдогов, на противника, яростно кусая его и отрывая куски плоти, чтобы уже не выпустить их никогда[12].
III
Если атака затягивается, солдаты приходят в ярость и издают чистый, вибрирующий звук, более быстрый, чем тиканье часов, и слышный на расстоянии нескольких метров. Изнутри гнезда ему вторит свист. Эта своеобразная воинственная песнь или гневный гимн, производимый ударами головой о цемент или трением основания затылка о переднеспинку, обладает очень четким ритмом и возобновляется поминутно.
Иногда, несмотря на героическую оборону, некоторому количеству муравьев все же удается проникнуть в цитадель. Тогда приходится кое-чем жертвовать. Солдаты изо всех сил удерживают захватчика, а тем временем в тылу рабочие поспешно замуровывают выходы всех коридоров. Воины принесены в жертву, но враг вытеснен. Так образуются холмики, где термиты и муравьи, казалось бы, живут вместе и в полном согласии. На самом же деле муравьи занимают лишь ту часть, которую им в конце концов уступили, но не могут проникнуть в самое «сердце» крепости.
Обычно атака, крайне редко приводящая к полному захвату цитадели, завершается разграблением завоеванных частей. Каждый муравей, по утверждению Г. Преля, наблюдавшего за этими боями в Усамбаре (немецкая Восточная Африка), берет в плен около полудюжины изувеченных термитов, слабо барахтающихся на земле; после этого каждый из мародеров подбирает трех-четырех жертв и уносит их с собой; муравьи вновь строятся в колонны и возвращаются в свое логово.
Армия муравьев, за которой велось наблюдение, была десять сантиметров в ширину и полтора метра в длину. В походе она издавала непрерывный стрекот.
После того как нападение отражено, солдаты некоторое время остаются на бреши, а затем возвращаются на свои посты или в казармы. Затем снова появляются рабочие, убежавшие при первом же сигнале опасности в соответствии со строгим и благоразумным распределением или разделением труда, ставящим по одну сторону героизм, а по другую — рабочую силу. Они немедленно принимаются с фантастической скоростью возмещать убытки, принося каждый по катышку своих экскрементов. По истечении часа, — свидетельствует доктор Трагард, — отверстие величиной с ладонь уже закрыто; а Т. Дж. Сэвидж сообщает нам, как однажды вечером он разорил термитник, а на следующее утро обнаружил, что все было приведено в прежнее состояние и покрыто новым слоем цемента. Эта быстрота для них — вопрос жизни и смерти, поскольку малейшая брешь становится сигналом для бесчисленных врагов и неизбежно означает конец всей колонии.
IV
Эти воины, поначалу кажущиеся всего лишь наемниками, — пусть даже верными и доблестными наемниками беспощадного Карфагена, — выполняют и другие задачи. У Eutermes Monoceros, несмотря на их слепоту (но ведь в колонии никто ничего не видит), их отправляют в разведку перед тем, как армия подходит к кокосовой пальме. Мы уже говорили, что в экспедициях Termes Viator они ведут себя как настоящие офицеры. Вполне вероятно, что то же самое происходит и в закрытых термитниках, хотя здесь наблюдения практически невозможны, поскольку при малейшей тревоге они бегут к пролому и становятся обычными солдатами. На моментальном фотоснимке, сделанном со вспышкой У. Сэвил-Кентом в Австралии, мы видим, как двое из них присматривают за бригадой рабочих, грызущих доску. Они стараются быть полезными, переносят яйца на своих жвалах, стоят на перекрестках, словно регулировщики движения, и Смитмен даже утверждает, что видел, как они нежными похлопываниями помогали царице вытолкнуть «упрямое» яйцо.
Похоже, они инициативнее и умнее рабочих и образуют внутри этой «советской» республики своего рода аристократию. Но это довольно жалкая аристократия, неспособная, подобно нашей, — и это еще одна человеческая черта, — удовлетворять свои потребности и в вопросе питания целиком зависящая от народа. К счастью для нее и в отличие от того, что происходит или якобы происходит у нас, ее судьба не столь неразрывно связана со слепыми капризами толпы, но находится в руках другой силы, с которой мы пока еще не сталкивались лицом к лицу и в загадку которой попытаемся проникнуть позже.
Говоря о роении, мы увидим, что в трагическую годину, когда город находится в смертельной опасности, только они обеспечивают охрану выходов, сохраняют спокойствие посреди охватившего всех безумия и словно бы действуют от имени некоего «комитета общественного спасения», наделяющего их абсолютными полномочиями. Однако, несмотря на власть, которой они в некоторых случаях облекаются и которой, благодаря своему страшному оружию, они легко могли бы злоупотребить, они все равно пребывают в руках верховной и тайной силы, правящей их республикой. В целом они составляют одну пятую всей популяции. Если они нарушают эту пропорцию, если, например, как известно по наблюдениям за малыми термитниками, — единственными, где можно проводить исследования такого рода, — их число увеличить сверх нормы, неведомая сила, должно быть умеющая хорошо считать, истребляет примерно столько же из них, сколько было добавлено, и вовсе не потому, что они чужие, — это можно проверить, поскольку их помечают, — а потому, что они лишние.