Я проделывал такое и прежде, в других домах престарелых. Одним из величайших даров, которыми я мог наградить своих любимчиков, являлась свобода. Я возил пожилых дам в церкви, загородные клубы, на похороны и свадьбы, ну и, разумеется, в торговые центры. А стариков возил в зал Американского легиона, [12]на разные матчи, в бары, церкви и кафе. И они как дети радовались этим экскурсиям, были благодарны мне зато, что хоть ненадолго я позволял им вырваться из надоевших комнат. К прискорбию, следовало отметить, что эти вылазки в реальный мир почти всегда заканчивались какими-нибудь неприятностями. А всему остальному персоналу, моим так называемым коллегам, был отвратителен сам факт, что я готов потратить свободное время на стариков. Некоторые обитатели заведений ревновали меня к тем, кому посчастливилось оказаться в числе моих любимчиков и вырваться на свободу, пусть хоть на несколько часов. Меня все это ничуть не тяготило.
Лайл от еды отказался, сказал, что сыт. Наверняка налопался резиновых цыплят и зеленого желе. Я заказал хотдог и большой стакан кока-колы, и вскоре мы снова катили по улицам. Мисс Руби пощипывала картофель, Лайл, сидевший сзади, наслаждался ездой в просторном салоне, а потом вдруг заявил:
— Вот пивка я бы выпил.
Я свернул на стоянку перед продуктовым магазином.
— Какое предпочитаете?
— «Шлиц», — без колебаний ответил старикан.
Я купил упаковку из шести банок по шестнадцать унций каждая, протянул ее Лайлу, и мы поехали дальше. Я услышал, как он щелкнул крышкой, отпил.
— Хотите пивка, Гил? — спросил он.
— Нет, спасибо. — Я всегда просто ненавидел запах и вкус пива. Мисс Руби подлила виски в бумажный стаканчик с кока-колой. Она улыбалась, вся такая довольная. Наверное, радовалась, что нашлось, с кем выпить.
Добравшись до «Дейзи», я купил три билета по пять долларов каждый — никакого предложения заплатить самим от моих спутников не поступило, — и вот мы въехали на усыпанную гравием площадку, и я выбрал местечко в третьем ряду, подальше от других автомобилей. Всего, помимо нашего, я насчитал их шесть. Фильм уже начался. Я закрепил микрофон на окне, прибавил громкости, чтобы Лайлу были слышны все стоны и вздохи, затем устроился поудобнее. Мисс Руби продолжала жевать — на этот раз гамбургер. Лайл переместился на середину заднего сиденья, чтобы никто не загораживал экран.
Вскоре сюжет стал ясен. Речь шла о коммивояжере, торговавшем пылесосами. Любой нормальный человек вправе ожидать, что коммивояжер должен иметь ухоженный вид и хоть мало-мальски привлекательную внешность. Однако здесь не наблюдалось ничего подобного. Этот тип зарос грязью с головы до пят, в ушах сережки, по всему телу татуировки, шелковая алая рубаха застегнула лишь на пару пуговиц, а на губах похотливая ухмылка, которая способна напугать любую почтенную домохозяйку. Хотя, конечно, в этом фильме почтенные домохозяйки отсутствовали. Пока наш пронырливый торговец поднимался к входной двери, волоча за собой никому не нужный пылесос, чужая жена набрасывалась на него, скинув одежды и забыв о приличествующих случаю прелюдиях. Муж застигал их на диване, но вместо того чтобы изметелить наглеца до потери пульса шлангом от пылесоса, присоединялся к забавам. Вскоре начиналась настоящая семейная оргия — со всех сторон в гостиную сбегались голые люди. Семейка в стиле порно — дети того же возраста, что и родители, — но кому какое до этого дело? Появлялись соседи, и эпизод превращался в лихорадочное спаривание — мало кто из смертных даже в самых смелых своих фантазиях может представить подобные способы и позы.
Я еще ниже сполз на сиденье и теперь почти ничего не видел — мешало рулевое колесо. Мисс Руби продолжала жевать, временами прищелкивая языком, но, похоже, ничуть не смущалась. Лайл открывал еще одну банку пива, выдавая свое присутствие сзади лишь этим звуком — щелчком крышки.
Какой-то придурок в пикапе, находившемся в двух рядах от нас, жал на клаксон всякий раз, когда на экране возникала сцена оргазма. Если не считать этого, в кинотеатре было тихо.
После второй оргии мне все это изрядно надоело, я извинился и вышел под предлогом, что мне надо в туалет. Прошел через стоянку к обшарпанному маленькому зданию, где продавали чипсы, шоколадки и поп-корн и где находились туалетные кабинки. Проекционная располагалась как раз над ними, в продолговатом таком аппендиксе. Похоже, кинотеатр «Дейзи» знавал лучшие времена. Я заплатил за стаканчик не слишком свежего поп-корна и вернулся к красному «кадиллаку». По пути ни разу не поднял глаз на экран.
Мисс Руби куда-то исчезла! Лишь через секунду я осознал, что ее сиденье пустует. А затем до меня донеслось ее хихиканье из глубины салона. Подсветка в машине не работала уже лет двадцать как минимум, и в задней части салона царила тьма. Я, не оборачиваясь, уселся на свое место и тоном няньки, оставленной с детьми, осведомился:
— Вы как там, ребята, в порядке?
— В полном, — ответил Лайл.
— Места тут хватает, — сказала мисс Руби.
Минут через десять я снова извинился и отправился на прогулку. Прошел через всю стоянку до самого последнего ряда, обогнул накренившуюся изгородь, добрался до подножия огромного старого дерева. Под ним стоял сломанный столик для пикника, кругом валялись пустые пивные банки, оставленные, по всей видимости, подростками, слишком молодыми или бедными, чтобы позволить себе купить билет на сеанс. Я уселся на шаткий столик — отсюда тоже было прекрасно видно все, что творилось на экране. Я насчитал семь легковушек и два пикапа — эти посетители могли позволить себе билеты. Тип в машине по соседству с «кадиллаком» мисс Руби продолжал жать на клаксон в определенные моменты. Красная машина поблескивала, отражая свет экрана. Пока что, судя по всему, там все было в порядке.
Смена у меня начиналась в 21.00, и я никогда не опаздываю. Пчелиная Матка указала в письменном разрешении, что мистер Спёрлок должен вернуться ровно в девять вечера, а ехать до «Тихой гавани» минут тридцать. Так что пришлось мне вернуться к машине, прервать то, что происходило на заднем сиденье, если вообще происходило, и объявить об отъезде.
— Я, пожалуй, здесь останусь, — сказала мисс Руби, и от хихиканья слова ее звучали невнятно. Что вообще-то показалось мне странным, ведь прежде она проявляла удивительную устойчивость к алкоголю.
— Вы в порядке, мистер Спёрлок? — спросил я и завел двигатель.
— В полном.
— Ну, ребятишки, как вам фильм?
Оба так и покатились со смеху, и только тут я понял, что они просто в стельку пьяны. Они ржали на всем пути к дому мисс Руби. Но вот она попрощалась, пожелала нам доброй ночи, и мы с мистером Спёрлоком пересели в мой «жук» и направились в «Тихую гавань». По дороге я спросил:
— Ну, весело было?
— Здорово. Спасибо. — Он держал банку пива, вроде бы уже третью за вечер, глаза его были полузакрыты.
— А чем вы там занимались на заднем сиденье?
— Да ничем особенно.
— Она славная, верно?
— Да, вот только пахнет от нее ужасно. Все эти духи!.. Вот уж никогда не думал, что окажусь на заднем сиденье с Руби Клементс.
— Так вы ее знаете?
— Догадался, кто она такая. Я долго жил здесь, сынок, и, конечно, многого не помню. Но было время, когда все в городе знали Руби. Один из ее мужей приходился двоюродным братом одной из моих жен. Да, вроде бы так. Давненько это было.
Нет, положительно, мне начинали нравиться маленькие городки.
Следующая наша экскурсия состоялась две недели спустя. Мы отправились осматривать поле битвы времен Гражданской войны в Брайс-Кроссроудсе, в часе езды от Клэнтона. Подобно большинству южан, мистер Спёрлок утверждал, будто его предки храбро сражались за Конфедерацию. Он до сих пор имел зуб против северян и страшно распалялся, стоило только кому-то заговорить о Реконструкции [13](«не было этого никогда!») и мародерах-янки («проклятые разбойники и воры!»).
Я забрал его рано утром во вторник, и вот под пристальным и неодобрительным взглядом Пчелиной Матки Уилмы Дрел мы уселись в мою маленькую машину и отъехали от «Тихой гавани». Я остановился у магазина, купил два высоких стаканчика жидкого кофе, несколько сандвичей и банок с прохладительными напитками, и мы снова тронулись в путь, обозревать поле боя.
Лично мне Гражданская война всегда была безразлична, а увлечение всеми этими событиями — непонятно. Мы, южане, проиграли, причем проиграли крупно. Так пора бы об этом и забыть. Но раз уж мистер Спёрлок желает провести свои последние дни в размышлениях и воспоминаниях о былой славе Конфедератов, тогда другое дело, тогда снимаю шляпу. За последний месяц я прочел дюжину книжек об этой войне, брал в городской библиотеке Клэнтона, и еще три лежали в моей комнате в доме мисс Руби.
Временами старик Лайл на удивление точно вспоминал все детали — битвы, генералов, порядок перемещения войск, ну а потом вдруг впадал в ступор. Я старался поддерживать беседу в русле последней изучаемой мной темы. Рассуждал о разорении священных земель, особенно в Виргинии, где состоялось первое сражение на ручье Булл-Ран, где от таких городов как Фредериксбург и Винчестер после перестройки практически ничего не осталось. Спёрлок поначалу завелся, затем отмахнулся от меня как от надоедливой мухи.
Добравшись до места, мы осмотрели несколько монументов, а также само поле боя, отмеченное флажками. Он утверждал, что его дед Джошуа Спёрлок был ранен во время какой-то героической вылазки именно здесь, в Брайс-Кросс-роудсе. Мы сели на низенькую дощатую изгородь и стали есть сандвичи. Лайл смотрел куда-то вдаль невидящим взглядом, он замер, точно в ожидании грохота канонады, топота лошадиных копыт. И снова заговорил о своем деде, который умер то ли в 1932-м, то ли в 1934-м, в возрасте около девяноста лет. А когда он, Лайл, был маленьким, дед развлекал его историями о том, как убивал проклятых янки, как его ранило, как он сражался вместе с Натаном Бедфордом Форрестом, величайшим из всех полководцев-южан.
— Они были вместе в Шило, [14]— сказал он. — Дед возил меня туда однажды.
— Хотели бы снова побывать там? — спросил я.
Тут он весь разулыбался, и сразу стало ясно, что ему страшно хочется еще раз увидеть поле битвы.
— Это моя мечта, — ответил он, и глаза его увлажнились.
— Могу устроить.
— Хорошо бы поехать туда в апреле, увидеть поле боя, персиковый сад, пруд, который когда-то был красным от крови, знаменитое Осиное Гнездо…
— Обещаю. Мы непременно съездим туда в апреле. — До апреля оставалось еще пять месяцев, и с учетом предыдущего опыта я сильно сомневался, что проработаю в «Тихой гавани» до этого времени. Впрочем, если даже и нет, кто может помешать мне навестить своего друга Лайла и отвезти на экскурсию? Никто.
Большую часть пути до Клэнтона он проспал. А когда просыпался, я объяснял ему, что состою в обществе защиты памятников времен Гражданской войны. Общество это довольно закрытое, носит частный характер, никакой помощи от государства не получает и существует только на пожертвования. А поскольку сам я зарабатываю мало, то могу посылать каждый год чек лишь на небольшую сумму. А вот мой дядя, человек очень даже обеспеченный, отправляет чеки на крупные суммы по моей просьбе.
Лайла явно заинтриговала эта информация.
— И еще, конечно, можно включить пожертвования отдельной строкой в завещание, — добавил я.
Никакой реакции. Ровным счетом ничего. Продолжать разговор я не стал.
И вот мы вернулись в «Тихую гавань». Я проводил Лайла в комнату. Стаскивая свитер и ботинки, он поблагодарил меня за «великий день». Я похлопал его по спине и сказал, что и сам получил огромное удовольствие. И уже собрался уходить, как он вдруг сказал:
— А знаешь, Гил, у меня нет никакого завещания.
Я изобразил удивление. На самом деле ничего удивительного в этом не было. Великое множество людей, особенно тех, кто проживает в домах престарелых, вообще не заморачиваются завещаниями. Мало того, я даже изобразил ужас, потом — глубочайшее разочарование, а затем сказал:
— Давайте обсудим это позже, хорошо? Я знаю, что надо сделать.
— Конечно, — ответил он, и на лице его читалось облегчение.
Утром, в 5.30, холлы и коридоры еще пустовали, свет был выключен, кругом царила тишина. Все спали, ну, по крайней мере должны были спать. Я сидел за столом в приемной и читал книгу о роли генерала Гранта в военной кампании, как вдруг меня напугало неожиданное появление мисс Дафны Гроут. Эта восьмидесятишестилетняя старуха страдала слабоумием, и место ей определили в заднем крыле. Как она умудрилась пробраться сюда, миновав запертую дверь, оставалось только гадать.
— Пошли скорее! — прошипела она. Половина зубов во рту отсутствовала, голос был слабый, шелестящий.
Я так и подпрыгнул со своего места.
— Что случилось?
— Это Гарриет. Она… на полу лежит.
Я бросился в заднее крыло, набрал на панели код, отворил тяжелую дверь и побежал по коридору к комнате 158, где обитала мисс Гарриет Маркл, обитала давно, еще до того, как я достиг половой зрелости. Щелкнул выключателем — и передо мной предстала ужасающая картина. Старуха лежала на полу, судя по всему, без сознания, обнаженная, если не считать черных носков. Лежала в луже рвоты, мочи, крови и собственных экскрементов. От чудовищной вони колени у меня подогнулись, хотя к неприятным запахам я вроде бы притерпелся. Мне приходилось попадать в подобные ситуации и прежде, а потому среагировал я чисто инстинктивно. Быстро достал свой маленький фотоаппарат, сделал четыре снимка, сунул его обратно в карман и побежал за помощью. Мисс Дафны Гроут нигде не было видно, все пациенты в этом крыле продолжали мирно спать.
Дежурного санитара на месте не оказалось. Наша смена началась восемь с половиной часов назад, женщина по имени Рита, ночная сменщица, отметилась на входе, я сам видел это, затем отправилась в заднее крыло. На дежурстве она находилась одна, и это было против правил, поскольку с учетом особенностей контингента там требовалось двое. Рита уже ушла. Тогда я бросился в северное крыло, поймал там санитара Гэри и вместе с ним приступил к решительным действиям. Мы надели резиновые перчатки, натянули хирургические маски и бахилы, быстренько подняли с пола мисс Гарриет и уложили на постель. Она еще дышала, но едва-едва, над левым ухом зияла рваная рана. Гэри принялся приводить в порядок старуху, а я занялся полом. И вот, подчистив все, что можно, я вызвал «скорую», а затем позвонил сестре Энджел и Пчелиной Матке Уилме. К этому времени другие пациенты начали просыпаться, и вскоре у двери в комнату 158 собралась толпа. Риты нигде не было видно. Лишь два санитара, Гэри и я на пятьдесят два пациента.
Мы перевязали рану на голове Гарриет, переодели старуху в чистое белье, натянули на нее халат, и пока Гэри охранял этот полутруп, я побежал на пост в отделении, посмотреть документы. Выяснилось, что мисс Гарриет не кормили с полудня вчерашнего дня — почти восемнадцать часов, — и дать лекарства ей тоже забыли. Я быстро скопировал все эти записи — спешка была продиктована тем, что их наверняка уничтожат через пару часов. Затем аккуратно сложил копии и сунул в карман.
Прибыла машина «скорой», мисс Гарриет погрузили в нее и увезли. Медсестра Нэнси и мисс Дрел о чем-то тревожно перешептывались и перебирали бумаги. Я вернулся в южное крыло, сложил все улики в ящик стола и запер с намерением через несколько часов забрать домой.
На следующий день из регионального управления в приют прибыл мужчина в строгом костюме и выразил желание поговорить со мной о произошедшем. Он не был адвокатом, тот появился позже, причем особым умом и проницательностью не блистал. Мужчина начал с того, что объяснил мне и Гэри: именно мы, по его мнению, должны были оценить серьезность ситуации и сообразить, как действовать. Мы отнеслись к нему благосклонно и позволили болтать сколько душе угодно. Затем он принялся уверять нас, что мисс Гарриет кормили нормально, что все лекарства давали вовремя — да вот же, это и в записях отражено — и что Рита просто вышла покурить. А потом ей вдруг стало плохо, ну и пришлось забежать домой на минутку. После чего она сразу же вернулась и стала свидетелем «прискорбной» сцены с мисс Гарриет.