Еще резко, длинно позвонили.
— По одному… с вещами, — тихо сказал Чернявый.
— Иди, — кивнул Брюхатый Аристарху.
— Может, это макулатуру собирают… пионеры, — тихо сказал бледный Аристарх. — Подождем.
Опять звонок.
— А я нож-то там бросил! — вскричал Курносый. — Подождите, я нож-то хоть уберу, а то же!..
— Топорик мой…
— А?
— Топорик, топорик, — невнятно повторил Аристарх. И показывал пальцем на комнату Веры Сергеевны. — Топорик…
— Чего топорик?
— Топорик мой тоже возьми, а то нам попытку к изнасило… ой, это… к убийству, к убийству…
— Тьфу!.. — заругался Курносый. И побежал за ножом и за топориком.
— Мама, роди меня обратно: рубля государственного не возьму, — сказал Брюхатый.
— Не будет она тебя больше рожать, — зло и тихо сказал Чернявый. — Она и за этот-то раз раскаивается, наверно.
Курносый принес нож и топорик… И засуетился с ними. И зачем-то их оглядел еще.
— Ты что? — одними губами спросил Аристарх.
— Где они лежали-то?
— Вон…
Опять звонок, на этот раз вовсе длинный, никакой не «пионерский».
— Какая макулатура! — тихо воскликнул Лысый. — Иди.
Аристарх поднялся: И медленно, тяжело — как если бы он шел уже по этапу — пошел к двери.
— Кто? — спросил он тихо, обреченно.
Из-за двери что-то ответили…
Аристарх смело распахнул дверь и налетел на вошедшего:
— Какого черта ходишь тут?! Звони-ит!..
Вошедшим был Простой человек. Он держал ящик с коньяком и улыбался.
— А я думал, нет никого! — он не обратил никакого внимания на ругань Аристарха, он держал в руках ящик с коньяком и улыбался. — Куда, думаю, они подевались? Договаривались же вчера. Вот он!
И Простой человек пошел с тяжелым ящиком к столу.
— Ну, ребятки, седня нам… до Владивостока хватит.
На него молча смотрели.
Только Брюхатый сказал:
— Идиот… Василий Блаженный. На полатях вырос.
— А чего вы такие? — только теперь заметил Простой человек. — А? Что вы сидите-то, как вроде вас золотарь облил?
— Хочешь в свою Сибирь? В деревню? — спросил Брюхатый.
— Хочу, — сказал Простой человек. — Нынче поеду: у меня в сентябре отпуск…
— А в долгосрочный отпуск поедешь?
— Стоп! — воскликнул Чернявый. — Идея! Вот идея так идея, — и он вскочил, и обнадеживающе посмотрел на всех: — Кажется, мы спасены!
— Как? — спросили все в один голос.
— Ждите меня! — велел Чернявый и куда-то убежал — вовсе, из квартиры.
Вечер, который не успел превратиться в ночь
«Пассажиры» ждали. Сидели молча и ждали. Стоял коньяк на столе, но никто к нему не притрагивался… Нет, одна бутылка была распочата; похоже, это Простой человек пригубил. Но и он тоже сидел и ждал. Тикали часы, слабо слышалась какая-то значительная кинематографическая музыка: Вера Сергеевна опять смотрела телевизор.
Долго-долго сидели и ждали.
Наконец Простой человек не выдержал и встал:
— Пойду еще раз, — сказал он. — Хлопну для смелости — и пойду.
Он выпил коньяку… Все — от нечего делать — внимательно глядели, как он наливал, как подержал рюмку в руке, тоже глядя на нее, и как выпил. Простой человек выпил и пошел к Вере Сергеевне.
— Я еще раз, — сказал он, входя. — Сергеевна, голубушка… ведь все это — опишут, — сказал он, показывая рукой гарнитур, диван, ковры… — Все-все. Одни обои останутся.
— Пусть, — сказала Вера Сергеевна. — Зато преступники будут наказаны.
— Преступников не надо наказывать…
— А что же их надо — награждать?
— И награждать не надо. На них не надо обращать внимания. В крайнем случае, надо с имя находить общий язык.
— Спасибо за науку. А они будут продолжать воровать?
— Они так и так будут продолжать! Потом: ну какие же они преступники? Вот эти-то?.. Господи!.. Это сморчки! Они вон уже перепугались сидят… с них капает. Ведь на них глядеть жалко. Вы зайдите, гляньте — ведь это готовое Ваганьково. Там только надписи осталось сделать: был такой-то, грел руки возле гарнитуров. Пожалейте вы их, ей-богу! Ну, припугнули — и хватит. Хоть Аристарха свово пожалейте… ведь он со страху: мужиком года полтора не будет.
— Ну, что вы — он любовниц заводит! — воскликнула Вера Сергеевна с дрожью в голосе. — У него есть Соня.
— Сонька?! — удивился Простой человек. И хлопнул себя руками по штанам. — Господи, боже мой. Ну нашла же ты к кому приревновать. Да с Сонькой вся база… Я! Я!.. — постучал себя в грудь Простой человек. — Я один, можеть, только и не вошкался: потому что я тоже больше коньяк уважаю. Не коньяк даже, а простую водку. Сонька!..
— Тем более! — мстительно воскликнула Вера Сергеевна. И встала от телевизора и нервно прошлась по комнате. — Тем более!.. Скотина он такая. Мне его нисколько не жалко! Из всей этой бригады, — показала она на комнату Аристарха, — мне ни-ко-го не жалко. Вас только жалко.
— Да меня-то!.. — махнул рукой Простой человек. — Я и там грузчиком буду. Это им переквалификацию надо проходить, а мне-то… Коньячка вот только не будет, вот жалко. Ну, отдохну от него, наберусь сил — тоже полезно. Да мне много и не дадут — от силы два года: за компанию. Мне их жалко, Сергеевна: у их, у всех, почесть, детишки. Вот этого толстого!.. — почему-то вдруг обозлился Простой человек, — вот этого бы я посадил, не моргнув глазом. Ох, эт-то журавь, скажу тебе! Это самый главный воротила. Но его же отдельно не посадишь. Сажать, так уж всех.
— Вот все и будут сидеть.
— Оно, конечно… так. Знамо, что… А куда денешься? — будем сидеть.
И Простой человек вышел.
Когда он вошел в комнату, где сидели «пассажиры», на него посмотрели без всякой надежды, обреченно.
Простой человек присел к столу… И засмотрелся на бутылки с коньяком. И вдруг всплакнул.
На него удивленно посмотрели.
— Прощайте… драгоценные мои, — говорил Простой человек, глядя на бутылки. — Красавицы мои. Как я буду без вас?.. Одно страдание будет, тоска зеленая: Любимые мои. Тяжело мне с вами расставаться, ох, тяжело…
— Поплачь, поплачь, говорят легче становится, — сказал Брюхатый.
— А я и плачу. Плачу и стонаю. Сердце кровью плачет, когда на них смотрю. Но канавы рыть с тобой в одной бригаде я не буду! — Простой человек сердито посмотрел на Брюхатого. — Я твою норму там не буду выполнять. Я за тебя… Недоедать из-за тебя не буду!
— Чего это ты решил, что я там канавы рыть буду? — спросил Брюхатый.
— А что же ты там будешь делать?
— Библиотекарем пойду… Или санитаром.
Все засмеялись: это был нехороший смех, нездоровый смех, болезненный смех, если можно так сказать про смех.
— Налей-ка и мне, — подошел к столу Курносый.
Простой человек налил две рюмочки… Одну пододвинул Курносому. Они чокнулись.
— За счастливую дорогу, — сказал Простой человек.
И тут вдруг сорвался «с гвоздя» Аристарх. Он вскочил, затопал ногами и закричал:
— Хватит паясничать! Хватит паясничать!.. Комеди франсез развели тут! Вон все отсюда! Вон! Скоты!.. Говядина!
Курносый поставил свою рюмку на стол и внимательно посмотрел на Аристарха. — Слушай, — сказал он, — я умею останавливать истерики: я перворазрядник по боксу. Я хоть давно не в форме, но все равно… такую-то экономическую гниду я сделаю.
Аристархушка сел так же резко, как вскочил, обхватил опять руками голову и тихо стал покачиваться.
Простой человек промокнул губы уголком дорогой скатерти и опять пошел к Вере Сергеевне. Ему, похоже, пришла какая-то дельная мысль в голову.
— Сергеевна, — сказал он, — а на кого квартира записана?
— Как?.. — не то что не поняла, а скорей растерялась Вера Сергеевна. — Как «на кого»?
— Кто ответственный квартиросъемщик?
— Он…
— Он, — Простой человек выразительно смотрел на Веру Сергеевну.
— А что? — спросила та.
— А ты куда? — спросил в свою очередь Простой человек.
— Как куда? Никуда.
— Она кооперативная?
— Да.
— С конфискацией имущества! Он же не к Марье Иванне в карман залез, он государству в карман залез…
— Ну? И что?
— С конфискацией всего имущества, — повторил Простой человек, даже с каким-то удовлетворением повторил. — У их теория одна: с конфискацией всего имущества.
— А я куда же?
— Я вот и зашел спросить: а ты куда?
— Нет такого закона! — слабо запротестовала Вера Сергеевна.
Простой человек присел на дорогое зеленое кресло.
— Коломийцева посадили — с конфискацией, — стал он загибать пальцы, — Коренева Илью Семеныча, веселый человек был! — с конфискацией… Он, к тому же, анекдоты любил…
— При чем тут Коренев какой-то? А я что, на улицу, что ли?
Простой человек помолчал…
— Угол снимать где-нибудь.
— Здравствуйте!
— Прощайте, — жестко сказал Простой человек — откуда и нашел в себе такую жестокость, он был добрый человек — и отбыл к «пассажирам».
— Слюнтяи, — сказал он всем. И прямо прошел к столу. — Интелефу занюханные, — налил себе большой фужер коньяка и выпил один. — Энергичные люди!.. Это я… — стукнул он себя в грудь, — я энергичный! Соображать надо! Жить надо уметь! От меня три жены ушло, и ни одна, — он подчеркнул это, — ни одна не делает волны насчет алиментов! А потому что — что с меня возьмешь? С меня взять-то нечего. Я за свой труд беру, в основном, коньяком, а они не хотят коньяком. Не положено, они это прекрасно знают. Они каждый божий день видят, что я к вечеру лыка не вяжу, а сделать ничего не могут. Их мужья все изозлились: иззавидовались, а сделать ничего не могут. А вы — энергичные… Вот энергия-то! Боксер, садись, врежем. Не вешай свой курносый нос — он у тебя все равно кверху торчит. Вот ты еще более-менее, энергичный. А эти все… Тара для… сказал бы для чего, но у меня настроение улучшилось.
Раздался звонок в дверь.
Все опять замерли.
— Открывайте! — велел Простой человек. — Памятники…
Но никто не стронулся с места.
Простой человек сам пошел открывать. И на ходу изобразил, что вроде и в самом деле меж памятников идет: приостанавливался и разглядывал.
— Люблю по кладбищу ходить. Думаешь: а кто были эти люди? — рассуждал сам с собой Простой человек. Он остановился перед Брюхатым. — Вот этот, наверно, плохой был…
— Проходи, — негромко сказал Брюхатый, — а то я встану из гроба и задушу тебя.
— Да, этот был плохой, — повторил Простой человек. — Вор был, наверно.
Он подошел к двери, открыл… и воскликнул:
— Соня!..
Стояли: Соня и Чернявый. Соня всех внимательно разглядывала, а Чернявый улыбался значительно.
Никто ничего не понимал… Особенно Аристарх: он встал было, но сел снова, опять встал и опять сел — не мог встать от растерянности. Понимал что-то такое один Чернявый. Он помог снять Соне дорогую шубку… И, похоже, не собирался проходить с гостьей к «памятникам», а легонько — интеллигентно — подталкивал ее в комнату Веры Сергеевны.
И вошли.
Вера Сергеевна тоже растерялась… Встала с дивана и смотрела на женщину Соню.
А там, в комнате Аристарха, по-прежнему все сидели неподвижно. Только Простой человек, пробираясь опять меж «памятников» к столу, сказал:
— Сейчас там будет третья империалистическая, — он тихо засмеялся, набулькал из бутылки в рюмочку и качнул головой. — Клочья полетят…
А в комнате, где Вера Сергеевна, пришли в движение.
— Это — Соня, — представил Чернявый гостью хозяйке. — Моя любовница.
— Ну, — засмущалась Соня. — Прямо сразу уж… Зачем так?
— Соня, мы договорились: все начистоту. Раз тут недоразумение, мы должны…
— У вас же семья, — сказала с удивлением Вера Сергеевна. — Как же вы говорите — любовница…
— Да! — гордо сказал Чернявый. — Я — из казаков… — и он энергично показал — не то лихо дернул поводья скакуна, не то… шут его знает, что-то такое показал энергичное руками, — густых, так сказать, кровей! Все даже удивляются. Ну, говорят, Сучков, ты даешь! Вы знаете, сколько я плачу алиментов? — Чернявый навис вопросом над Верой Сергеевной и сам заранее выпучил глаза. — Семьдесят пять процентов! Вы думаете, — горячо продолжал он, — если я связался с этими государственными ворюгами, то это от веселой жизни? Нет! Если я добуду рубль на стороне, то он хоть весь мой. С законного рубля мне положено только пять копеек. А у меня — четверо детей.
— Четверо детей!..
— Это — со мной, при мне. А так их у меня… по-моему, одиннадцать. Вместе с этими, которые со мной.
— Но как же… еще любовница? — все не могла прийти в себя Вера Сергеевна.
— А что я, хуже других? Вы думаете, этот Брюхатый, например, любовницу не имеет? Имеет. Я только не знаю, что он с ней делает, но имеет. А Лысый этот?.. С чего это он, скажите, пожалуйста, полысел в сорок три года? Думал много? Над чертежами ночью склонялся? Нет, не над чертежами… Только уж не над чертежами. Да все имеют любовниц! Вы простите, вы замужняя женщина, но откройте глаза-то, откройте: ведь это же позор считается, кто не имеет любовницы. Ведь это только один Аристарх ваш… Ведь над ним весь отдел смеется! Я уж не знаю, что у вас за любовь такая… не знаю. Значит она есть еще на земле? Я не знаю… с этим Аристархом… Он мне все представления о жизни перевернул. Любовь, что ли, у вас такая? — прямо спросил Чернявый Веру Сергеевну. — Даже интересно, честное слово.
— Слушайте, — заговорила Вера Сергеевна неуверенно, — а как же записка?.. Ваша записка, я ее нашла в кармане…
— Ва-аша запи-иска, в несколько стро-очек, — пропел беспечный Чернявый. — Она вам все расскажет про записку. Соня, только всю правду. Влюбилась, дурочка, в вашего Аристарха и… решила вас поссорить. Я когда сегодня узнал об этом, у меня глаза на лоб полезли. «Поедем, — говорю, — немедленно поедем к Вере Сергеевне, и ты ей все расскажешь». Все, Соня!.. Я выйду, чтоб не мешать вам… — уходя, Чернявый ласково, но строго погрозил Соне. — Все, решительно, все. Про нас подробности можешь тоже не скрывать — я лишен предрассудков, — он чуть подумал. И, по-моему, совести тоже.
«Пассажиры» никак не могли понять, что такое творит Чернявый. И когда он вошел, все вопросительно на него смотрели и ждали.
Чернявый в изнеможении опустился в кресло, прикрыл глаза, долго сидел так, вольно раскинув руки и ноги.
— Дядя Вася, налей мне граненый стакан коньяку — сказал он устало и капризно.
— Зачем же стакан? — с уважением сказал Простой человек. — Тут есть всякое хрустальное дерьмо…
— Нет, я хочу только из граненого стакана. Я сегодня спас… — Чернявый открыл глаза, огляделся, — от тюрьмы… много-много людей. Поэтому я хочу пить только из граненого — по-казачьи. Я вас всех вывел из окружения! — возгласил он, принимая стакан из рук Простого человека. Отпил, передохнул и сказал всем строго: — Соньке — книжный шкаф «Россарио», мне — золотой перстень с энблемой: казак скачет на коне.
А в комнате Веры Сергеевны в это время две женщины беседовали. Соня что-то рассказывала Вере Сергеевне, что-то показывала а руками… Вера Сергеевна то изумлялась, то удивлялась, то ужасалась, то жалостливо смотрела на Соню. По всему видно, что они поняли друг друга, помирились и даже, кажется, готовы дружить, как иногда дружат порядочная женщина и величайшая распутница. Об этом много писали.
А в комнате, где «пассажиры», хотели понять, что вообще происходит? То есть, о чем-то уже догадывались, но — подробности, подробности.
— Как ты ее уговорил? — пытал Брюхатый Чернявого.
— Книжный шкаф «Россарио»…
— Для чего он ей?
— Не знаю… Сошлись на книжном шкафу.
— Как «сошлись»? — не понял Простой человек. — Неудобно же…
— Нет, все в порядке, что ли?! — закричал в нетерпении Лысый.
— Да, — сказал Чернявый.
— Ур-ра-а! — закричали Курносый и Простой человек.