Однако есть среди иудеев люди, умеющие ценить не только красоту, но и деньги, а у Ревекки то и другое было в таком избытке, что все самые завидные женихи ее племени готовы были к ней свататься. Ее родной дядя, почтенный Бен Соломон, с бородой, как у кашмирского козла, и с репутацией учености и благочестия, живущей и доныне в его народе, поссорился со своим сыном Моисеем, рыжим торговцем алмазами из Требизонда, и со своим сыном Симоном, лысым маклером из Багдада, ибо каждый претендовал на руку своей родственницы. Из Лондона прибыл Бен Минорис и упал к ее ногам; из Парижа явился Бен Иоханаан, думая прельстить ее наимоднейшими жилетами, купленными в магазинах Пале-Рояля; а Бен Джонас привез ей голландских сельдей, умоляя ехать с ним в Гаагу и стать миссис Бен Джонас.
Ревекка всякий раз тянула с ответом как только могла. Дядюшку она сочла чересчур старым. Дорогих кузенов Моисея и Симона она убедила не ссориться и не огорчать этим отца. Бен Минорис из Лондона был, по ее мнению, слишком молод, а Иоханаан из Парижа наверняка большой мот, иначе он не носил бы этих нелепых жилетов, сказала она Исааку. Что касается Бен Джонаса, то она не выносит запаха табака и голландских сельдей, - и вообще предпочитает не расставаться со своим милым папочкой. Словом, она находила бесчисленные предлоги для промедлений, и было ясно, что замужество ей противно. Единственный, к кому она проявила сколько-нибудь благосклонности, был молодой Бевис Маркус из Лондона, с которым она очень подружилась. Но дело в том, что Бевис явился к ней с некоей памяткой, полученной от некоего английского рыцаря, спасшего его от костра, к которому готов был приговорить его свирепый госпитальер Фолько фон Гейденбратен. Это было кольцо с изумрудом, и Бевис знал, что камень фальшивый и не стоит ни гроша. Ревекка также знала толк в драгоценностях; но это кольцо было ей дороже всех алмазов в короне Пресвитера Иоанна. Она целовала его; она плакала над ним; она постоянно носила его на груди; а по утрам и по вечерам, когда молилась, всегда держала его в руке... В конце концов молодой Бевис тоже уехал ни с чем, как и остальные; негодник вскоре после этого продал французскому королю отличный рубин точно таких же размеров, что стеклышко в кольце Ревекки; но всегда потом говорил, что охотнее получил бы ее самое, чем десять тысяч фунтов; и очень возможно, ибо всем было известно, что за нею большое приданое.
Однако без конца оттягивать было невозможно; и вот на большом семейном совете, состоявшемся на Пасху, Ревекке было приказано выбрать себе мужа из числа присутствующих; причем тетки подчеркнули, что отец еще очень к ней снисходителен, позволяя ей выбирать. Одна из теток принадлежала к фракции Соломона, другая стояла за Симона, а третья, весьма почтенная старуха, глава семьи ста сорока четырех лет от роду, грозила проклясть ее и отринуть, если она не выйдет замуж в течение месяца. Все убранные драгоценностями головы собравшихся старух, все бороды родичей тряслись от гнева, - страшное, должно быть, было зрелище.
Итак, Ревекке пришлось что-то сказать.
- Родичи! - произнесла она, бледнея. - Когда принц Боабдил просил моей руки, я сказала вам, что вступлю в брак только с человеком одной со мной веры.
- Она перешла в турецкую веру! - закричали дамы. - Захотела стать принцессой и приняла магометанство! - взревели раввины.
- Ну, ладно, ладно, - сказал Исаак довольно мирным тоном. - Давайте выслушаем бедную девочку. Ты решила выйти за Его Королевское Высочество, так, что ли, Ревекка?
Раввины вновь испустили крик, - они вопили, тараторили и жестикулировали, разъяренные потерей столь лакомого куска; женщины тоже рассвирепели при мысли, что она будет над ними королевой, как некая вторая Есфирь.
- Тише! - крикнул Исаак. - Дайте же ей сказать. Говори, Ревекка, говори, моя умница.
Ревекка стояла бледная как полотно. Она сложила руки на груди и нащупала там кольцо. Затем она взглянула на собравшихся и на Исаака.
- Отец, - произнесла она тихим, но твердым голосом, - я не твоей веры, но и не той, что принц Боабдил, - я его веры.
- Его? Да кого же? Говори, во имя Моисея! - воскликнул Исаак.
Ревекка прижала руки к бьющемуся сердцу и бесстрашно оглядела собрание. - Моего дорогого спасителя, - сказала она, - того, кто спас мне жизнь, а тебе - честь. Я не могу принадлежать ему, но никому другому принадлежать не буду. Раздай мои деньги родичам, - ведь их-то они и жаждут. Берите же презренный металл - ты, Симон, и ты, Соломон, и вы, Джонас и Иоханаан; берите их и делите между собой, а меня оставьте. Никогда я не буду вашей, повторяю - никогда. Неужели, увидев и услышав его, увидев его раненым, на ложе страдания, и грозным в бою (при этих словах глаза ее то туманились, то сверкали) - неужели я могу стать подругой таких, как вы? Уходите. Оставьте меня. Я среди вас чужая. Я люблю его, люблю. Судьба разлучила нас, - много, много миль нас разделяют. Я знаю, что мы едва ли увидимся. Но я люблю его и благословляю навеки. Да, навеки. Я молюсь за него. Я верую, как он. Да, я твоей веры, Уилфрид, Уилфрид! Нет у меня больше родных. Я - христианка.
Тут среди собравшихся поднялось такое столпотворение, какое тщетно пыталось бы изобразить мое слабое перо. Со старым Исааком случился припадок, но никто не обратил на него внимания. Стоны, проклятия, крики мужчин и визг женщин слились в такой шум, который устрашил бы любое сердце, менее твердое, чем у Ревекки; но отважная женщина приготовилась ко всему, ожидая немедленной смерти, - быть может, даже надеясь на нее. Один только человек пожалел ее, то был ее родственник и конторщик ее отца, маленький Бен Давид; ему было всего тринадцать лет, и он только что надел одежду взрослых; его всхлипывания потонули в криках и проклятиях старших евреев. Бен Давид был без памяти влюблен в свою кузину (мальчики часто влюбляются в дам вдвое старше себя); он догадался внезапно опрокинуть большой бронзовый светильник, которым освещался разъяренный конклав, и, шепнув Ревекке, чтобы она поскорее заперлась у себя, взял ее за руку и вывел из комнаты.
С того дня она умерла для своих соплеменников. Бедные и обездоленные тосковали о ней и напрасно о ней справлялись. Если бы над ней совершили насилие, еврейская беднота восстала бы и расправилась со всей семьей Исаака; разгневался бы и ее старинный поклонник, принц Боабдил. Поэтому ее не убили, но как бы погребли заживо; ее заперли на кухне отцовского дома, куда едва проникал свет и где ей давали скудными порциями заплесневелый хлеб и воду. Никто не навещал ее, кроме маленького Бон Давида; и единственным ее утешением было рассказывать ему об Айвенго, о том, как он был добр и нежен, как отважен и благороден; как он сразил могучего Храмовника; как женился на девушке, которая его, разумеется, не стоит, - но дай бог ему с ней счастья! - и какого цвета у него глаза, и что изображено в его гербе: а именно, дерево и под ним слово "Дездичадо", и т. д., и т. д., и т. п. Это не интересовало бы маленького Бен Давида, если бы произносилось другими устами, но из ее милых уст он готов был все слушать бесконечно.
Итак, когда старый Исаак из Йорка явился к дону Бельтрану де Кучилла договариваться о выкупе дочери ксиксонского альфаки, наша милая Ревекка была такой же покойницей, как мы с вами; но Исаак из злобы солгал Айвенго, и эта ложь стоила много горя рыцарю и много крови маврам; и кто знает, быть может, именно это по видимости ничтожное обстоятельство привело к падению мавританского владычества в Испании.
Исаак, разумеется, не сообщил Ревекке о том, что Айвенго снова объявился, но это сделал Бен Давид, услыхавший эту весть от своего хозяина, и тем спас ей жизнь, ибо если бы не радостное известие, бедняжка наверняка зачахла бы. Она провела в заточении четыре года, три месяца и двадцать четыре дня и все это время питалась одним хлебом и водою (не считая лакомств, которые иногда ухитрялся приносить ей Давид, но это бывало весьма редко, ибо старый Исаак всегда был скуп и обыкновенно довольствовался парой яиц в качестве обеда для себя и Давида); она очень ослабела, и только нежданная весть оживила ее. Хотя в темноте это и не было видно, щеки ее снова порозовели, сердце забилось живее, а кровь быстрее заструилась по жилам. Она целовала свое кольцо не меньше тысячи раз на дню и непрестанно спрашивала:
"Бен Давид! Бен Давид! Скоро ли он придет осаждать Валенсию?" Она знала, что он придет; и действительно, не прошло и месяца, как христианское войско обложило город.
А теперь, милые дети, я вижу, как сквозь декорацию, изображающую темную кухню (она окрашена под камень, и ее сейчас уберут), пробивается яркий свет, точно готовится самая роскошная иллюминация, какая когда-либо была показана на сцене. Да, фея в розовом трико и юбочке с блестками уже усаживается в сверкающую колесницу, уносящую счастливцев в страну блаженства. Да, скрипачи и трубачи почти все уже ушли из оркестра, чтобы участвовать в торжественном выходе всей труппы, облаченной кто в мавританский костюм, кто в рыцарские доспехи; и сейчас нам представят "Роковой Штурм", "Спасение Невинной", "Торжественное Вступление Христианского Войска в Валенсию", "Выход Феи Утренняя Звезда" и "Невиданные чудеса пиротехнического искусства".
Разве вы не видите, что наша повесть подошла к концу и после жестокого сражения, эффектной смены декораций и песенок, более или менее подходящих к случаю, мы готовим встречу героя с героиней? Последнюю сцену лучше не затягивать. Мамы уже надевают девочкам пальто и горжетки. Папы вышли искать экипаж и оставили дверь ложи открытой, а из нее дует, так что, если на сцене что-нибудь говорят, вы все равно ничего не услышите из-за шарканья ног публики, выходящей из партера. Видите? Торговки апельсинами тоже готовятся уйти. Завтра афиши будут выкинуты в мусорные корзины - как и некоторые из наших шедевров, увы! Итак, Сцена Последняя: осада и взятие Валенсии христианами.
Кто первым подымается на стену и сбрасывает с нее зеленое знамя Пророка? Кто срубает голову эмиру Абу Как-Его-Там, едва тот успевает сразить жестокого дона Бельтрана де Кучилла и де Так-Далее? Кто спешит в еврейский квартал, привлеченный криками жителей, среди которых солдаты-христиане устроили резню? Кто, взяв в провожатые мальчика Бен Давида, узнавшего рыцаря по его щиту, находит Исаака из Йорка убитым на пороге своего дома, а в руке у него - ключ от кухни? Ну конечно, Айвенго, конечно, Уилфрид! "Айвенго, на помощь!" - восклицает он; маленький Бен Давид сообщил ему нечто, заставляющее его петь от радости. А кто выходит из дома - дрожа и замирая, простирая руки, в белом платье, с распущенной косой? Ну конечно, наша милая Ревекка! Вот они бросаются друг к другу, а Вамба развертывает над ними огромный транспарант и тут же сбивает с ног какого-то подвернувшегося ему еврея окороком, случайно оказавшимся у него в кармане... И вот Ревекка кладет голову на грудь Айвенго; я не стану подслушивать, что она шепчет, и не буду далее описывать сцену встречи, хотя она трогает меня всякий раз, как я о ней думаю. А я думал о ней целых двадцать пять лет, с тех пор как еще в школе погрузился в изучение романов, - с того дня, как на солнечных склонах каникул и праздников мне впервые предстали благородные и грациозные фигуры рыцарей и дам, - с тех пор, как я полюбил Ревекку, это прелестнейшее создание авторского вымысла, и захотел для нее заслуженного счастья.
Разумеется, она вышла за Айвенго; ведь Ровена вынудила у него клятву, что он не женится на еврейке, а Ревекка стала примерной христианкой. Итак, она поженились и усыновили маленького Седрика; но думаю, что других детей у них не было и что их счастье не выражалось в шумной веселости. Бывает счастье, подернутое печалью: и мне кажется, что эти двое были всегда задумчивы и не слишком долго зажились на свете.
ПРИМЕЧАНИЯ
Ревекка и Ровена (Роман о романе)
(Rebecca and Rowena; a Romance upon Romance)
Впервые опубликовано в конце 1849 года (издательство "Чепмен и Холл"). Из-за болезни писатель не смог сам иллюстрировать книгу, и она вышла с рисунками художника Ричарда Дойля.
В 1846 году в "Журнале Фрэзера" Теккерей напечатал "План продолжения "Айвенго", изложенный в письме к мосье Александру Дюма", который и лег в основу его четвертой "Рождественской книжки". Эта пародийная повесть, носящая откровенно бурлескный, бутафорский характер, была направлена против псевдоисторических романов, против литературщины и романтической идеализации.
На русский язык не переводилась.
Джеймс Джордж (1799-1860) - английский писатель, автор исторических романов в духе Вальтера Скотта. Манеру письма Джеймса и других эпигонов Скотта Теккерей пародировал в "Романах прославленных сочинителей" (см. т. 2 наст. Собр. соч.).
...отправил в Ботани-Бэй... - то есть на каторжные работы; на побережье залива Ботани-Бэй в английской колонии Новый Южный Уэльс (Австралия) с 1788 г. были созданы колонии для осужденных в Англии преступников.
...злой Заботы дух подсел // На круп за рыцарским седлом. - В основу стиха положена строчка из оды Горация (III, 1,,37), которую Теккерей часто вспоминает в своих произведениях: "Черная Забота сидит на коне позади всадника".
Юнион Джек - государственный флаг Соединенного Королевства Великобритании, появившийся лишь в начале XVIII в.