22 глава
В коридоре я встретил Уколова. Долговязый лейтенант посмотрел на меня сочувственно, и в тоне его было участие.
— Какие поручения будут?
— Не поручение, друг мой, просьба. Я не большой специалист по делам о хищениях. Поэтому я связался с вашими коллегами из ОБХСС…
— Задача? — как всегда, немногословно поинтересовался Уколов.
— Мне кажется, что Степанов каким-то образом попал, вмешался, а может участвовал в хорошо налаженной сети по хищению и сбыту мяса через общепит. И вся история с наездом на Дрозденко и Егиазарова имеет движущей пружиной именно это обстоятельство….
— У вас есть какие-то доказательства? Или факты?
— Нет, пока у меня ничего нет. Только догадки и ощущения. Поэтому я и подключил к нашим поискам ОБХСС… А вас прошу помочь им. И постоянная связь со мной…
— Сделаю, — коротко и внушительно пообещал Уколов.
Снова неприятная процедура прохода через тюремную вахту до кабинета в следственном корпусе. Распахивается дверь, и конвойный докладывает:
— Заключенный Степанов доставлен…
Я отпускаю его и безо всяких прелюдий сообщаю подследственному:
— Если мы с вами сегодня не договоримся, я выхожу из игры…
— В каком смысле? — поразился Степанов. — Вернете дело старому следователю?
— Что-нибудь в этом духе… — подтвердил я. — Мне надоело играть с тобой в подкидного дурака.
— А почему? Причем здесь подкидной?..
— Потому что в руках у меня гниет дело, похожее на икебану из дураков и жуликов. С одной стороны, меня терзает начальство, давит общественное мнение, истекают сроки следствия, а с другой — ты мне подкидываешь своих самодельных валетов…
— А вы бы чего хотели от меня услышать? — прищурился Степанов. Я закурил сигарету и перебросил ему пачку через стол.
— Правду. Ты мне все или почти все врешь! — сказал я с яростью. — В самом первом объяснении ты написал правду или что-то близкое к ней, а потом спасовал, видно, испугался этих гладких жуликов… И теперь пляшешь под их дудку!
— Ну да, конечно, — скривил губы Степанов, глубоко затянулся. — Мне сам смысл им поддакивать!.. Глядишь, мне за убийство медаль дадут…
— Не знаю, в чем твой смысл. Но логически могу объяснить только одним. Либо ты с ними вместе воруешь… либо они про тебя что-то знают и поэтому ты боишься их!
Честное слово, я не ожидал такого эффекта: у него затряслось лицо, побелели глаза. Уставившись на меня, Степанов сказал свистящим шепотом:
— Я? Я-я?.. Ворую с ними?.. Да ты, сыскарь, совсем ополоумел!.. Я, я… — он захлебывался словами, горло его удавкой сжала ненависть. — Я честный человек… Я в жизни чужой копейки не взял…
— Врешь! — заорал я и затопал ногами. — Врешь! Не верю я в твою честность! Ты сейчас, сидя здесь, в тюрьме, какой-то свой, понимаешь, сво-ой интерес защищаешь! Ишь ты, «честный»! А укрываешь отъявленное жулье!..
Он как-то сник враз, осел на стуле, вяло, с досадой сказал:
— Да не орите вы! Как бы пупок от усердия не развязался! Все-то вы про меня знаете, все понимаете…
— Не понимаю! К сожалению, многого не понимаю. Но знаю уже немало! Знаю, что ты остановился, когда они Плахотина вовсю лупцевали… И не бил ты его… по тыкве! Знаю, что они на тебя с ножом бросились! И нож я этот нашел! И, чей он, установил. Почему же ты им поддакиваешь?..
— Нож?! — крикнул Степанов и закусил губу. Изамолчал. Потом сказал устало: — Да что нож? — Он закурил еще сигарету. — Они и без ножа кого хошь зарежут. Они пострашнее уголовников… Раньше блатного за версту опознать можно было по сапогам да по челке… А эти в «адидас» попрятались, на «Жигулях» катаются, по премьерам…
— Что ж ты мне мешаешь их выковырнуть из этих раковин? Ты же правдолюб, борец за справедливость, что ж ты не даешь мне их по закону прищучить? — тихо спросил я.
— А что толку? — грустно усмехнулся он. — У нас законы справедливые и люди в большинстве хорошие, а живут лучше всех, выходит, эти жулики. Как-то получается, что, стоит прихватить одного, все на их стороне! И свидетели у них готовы, и алиби доказано, и улик никаких, и заступников армия! Даже случай счастливый и тот у них в колоде припрятан! Непотопляемые они, сволочи! И везде у них рука мохнатая имеется…
Я сочувственно вздохнул и в тон ему добавил:
— Ты еще об одном забыл — множество как бы честных людей смотрят на их делишки и плечиками пожимают: что поделаешь? И отворачиваются стыдливо или брезгливо. А результат один — я хочу их воровской крейсер затопить, а ты, как понтон, в него вцепился, не даешь, зубами на поверхность вытягиваешь. Ведь ты знаешь, что они воруют?..
— Конечно, воруют, — просто сказал Степанов. — С чего бы еще у них такая роскошная житуха?
Я взял ручку, подвинул к себе протокол допроса, но Степанов быстро сказал:
— Нет, нет, вы перо свое отложите… Я для протокола ничего вам говорить не стану… Мне это ни к чему… Да и доказать конкретно ничего сейчас не сумею…
— А что ты можешь сказать не для протокола?
— Ну, не сказать, спросить хотя бы: сколько ваша жена покупает мяса в дом?
— Точно не знаю, — пожал я плечами. — Килограмма два, я думаю…
— И что она из них готовит?
— Борщ или суп, жаркое, пирожки, котлеты… Ну, что придется…
— Ага, что придется… И стоит все это четыре рубля вашей семье. А теперь посчитайте: если не два кило, а полтонны мяса в вашем ассортименте приготовить и по ресторанным ценам — а это шесть-семь рублей за килограмм — растолкать в людных местах! А сколько стоит пять тысяч шашлыков по рублику штука, можете посчитать?
— Посчитать-то можно, — засмеялся я. — Но это как в анекдоте со слоном: я бы съел, да кто ж мне полтонны мяса даст?
— А вы с кольцевого завода, с базы — по больницам, магазинам, санаториям и детским садам — удержите полтонны, вот и дадут вам с вашим слоном по тысчонке на хобот!..
— Что значит «удержите»? Украсть, что ли?
— Не совсем так… Разные есть способы. Кой у кого — в домах отдыха, пансионатах… Можно отнять…
— Не понял…
— Ну, полагается дому отдыха по фонду, допустим, тонна… Им на базе говорят: доставим девятьсот, и не рыпайтесь. Те знают, с базой ругаться себе дороже, на одной рванине насидишься, да и ту получишь в последнюю очередь. А им самим навар нужен… вот, кто посмирнее, и берет мясо — поменьше, зато вовремя и хорошее…
— С этим ясно. А какие, говоришь, еще есть способы?
— Да с магазинами. Там проще: недогрузил десяток туш и рассчитался за них наличными… по два рэ за кэгэ. Конечно, магазинщики тоже этому не радуются, да что делать, с базой не поспоришь…
— Это и значит «удержать»? — задумчиво пробормотал я. — Ясно, ясно… Выходит, если я правильно тебя понял, ты отказался из их корыта со слоном вместе жрать? Так я понимаю?
— Да никто меня не спрашивал! — махнул рукой Степанов. — В березовую кашу бросили кукиш с маслом и накормили до отвала. Они ребята бесстрашные, от безнаказанности совсем тормозные колодки стерлись, по людям едут, как по булыжному проселку… Угораздил меня черт!..
И замолчал. Я походил по кабинету, потом спросил:
— Кто на тебя с ножом нападал? Ахмет? Егиазаров? Дрозденко?
— Ничего больше не скажу, никто на меня не нападал, — замотал головой Степанов.
— Почему? Ты ведь и так сказал мне много важного…
Он резко перебил:
— Вот и хватит… А больше ничего не скажу… Разговорился, потому что надуше накипело, сердце от злости прогоркло… Все, не буду больше ничего говорить…
— Смотри, тебе жить, — устало сказал я. — Между прочим, как ты думаешь: из-за чего я так с тобой ломаюсь? Посадить тебя крепче мечтаю? Может, полагаешь, мне за тебя медаль дадут?
— Не знаю! — сердито выкрикнул он. — И думать об этом не хочу! Может быть, вас повысят за это дело… или план квартальный у вас недовыполнен…
Я видел, как он напрягается, видно, хотелось нагрубить мне покруче, позлее.
— Зря ты так, — сказал я спокойно. — Я ведь помочь тебе хочу…
— Ага! Знаю! — сердито помотал Степанов головой. — Все вы мне помочь хотите! Нарасхват я стал по части помощи… Не залечите любовью своей до смерти!
— Да я тебя не лечу. Доктор не может лечить больного, который скрывает от него симптомы болезни…
— А я не больной, я здоровый, и нечего меня уговаривать…
— Я тебя не уговариваю и не сулю поблажек, просто объяснить хочу: если будет доказано, что они на тебя напали сами, реально угрожая огромным ножом, суд может усмотреть в твоих действиях необходимую самооборону… Попытка вырваться от них на машине не может рассматриваться в этом случае как умышленное убийство…
— Не ищу я себе снисхождений, — недоверчиво глядя на меня, упрямо сказал Степанов. — Сам виноват, сам теперь и отвечать буду…
— Так в чем же ты виноват? Мне интересно, в чем ты усматриваешь свою вину?
— В глупости собственной, — он достал из пачки сигарету, постукал фильтром по столешнице. — В армии еще, в шоферском классе, инструктор-сержант предупреждал: следите за полотном шоссе, объезжайте на дорогах сбитых кошек и собак…
Мы долго молчали, пока я не спросил его:
— Сбитая собака — это Плахотин?
— Неважно, — махнул он рукой, и мне показалось, что этот сильный парень готов заплакать. Он посидел, отвернувшись от меня к стене, потом глухо попросил: — Отправьте меня, пожалуйста, в камеру…
— Хорошо, — сказал я. — Завтра я разрешаю вам, Степанов, свидание с семьей. Поговорите с родителями, с братом посоветуйтесь, он у вас парень неглупый. Подумайте…
23 глава
Я приехал в ресторан «Центральный» около семи часов. Народу еще было немного. Оркестранты рассаживались на своем музыкальном подиуме, брали аккорды на ревучих электроинструментах, и эти дребезжащие долгие звуки медленно, протяжно замирали в полупустом зале. Было бы совсем тихо, если бы не взрывы веселого разгула сильно подпившей компании в дальнем углу. Оттуда раздавались всплески хмельного хохота и дурашливо-радостные вскрики.
Я постоял минуту в дверях и увидел несущуюся с подносом официантку Марину. Она направлялась к компании в углу, и застолье встретило новую порцию бутылок на подносе счастливым ревом. Я дождался, пока она разгрузилась, и перехватил ее на обратном пути к буфету.
— Здравствуйте, Марина! Я к вам в гости…
Она мгновение присматривалась ко мне, потом, видимо, вспомнила нелепого страхового агента в палате у своего прекрасного Сурика Егиазарова и засмеялась:
— Добро пожаловать! Вот мой стол, садитесь. Что будете пить, кушать?..
— Чашку кофе.
— Одну чашку кофе? — удивилась она.
— Можно две. Если так полагается…
— Да как хотите. Просто я удивилась — из-за чашки кофе идти в ресторан?
— А я не из-за кофе. Я из-за вас. Вы мне понравились… — сказал я совершенно серьезно и удобно уселся в кресле. Она кокетливо погрозила мне пальцем.
— А что скажет ваша жена?
— Ничего не скажет, она не узнает. Она в командировке…
— Ох уж эти мужчины, — покачала головой Марина и отправилась за кофе.
Один из гуляющих в углу, раскрасневшийся пухломордый хомяк, вскочил из-за стола и пронзительным козлетоном запел лирический романс:
— Денежки! Как я люблю вас, мои денежки…
И сразу же, похоронив под звуковым обвалом его искренне взволнованный гимн, грянул оркестр. Джаз. Инструментальный ансамбль или как там они сейчас называются. Пришла Марина с моим сиротским кофе и спросила любезно:
— Больше ничего заказывать не будете?
— Нет, заказывать я не буду. Я буду говорить о своих чувствах к вам…
— Тогда нам надо подыскать другое время и другое место для этого. Завтра я не работаю… — усмехнулась Марина.
— Видите ли, Марина, у нас ограниченный выбор, — перебил я ее. — Мы можем говорить только в двух местах: у вас на работе или у меня на работе. Я решил, что вам будет приятней и спокойней на вашей площадке. Вряд ли разговор в прокуратуре больше способствует искренности…
— А что такое? — испугалась она.
— Вы присядьте, а то мне неудобно говорить, вы же дама…
— Нам не полагается садиться за столики, — подтянула, усушила она губы.
— Вы напрасно беспокоитесь, ваше начальство, увидев вас за моим столиком, будет очень довольно. Садитесь, садитесь…
Она неловко села, в движениях ее не было той грациозной гибкости молодого животного, с которым она две минуты назад бежала через зал.
— Марина, вы не задумывались, почему я вас ни разу не пригласил за это время?
— А зачем вам меня приглашать? Нечего мне у вас делать!
— Может быть, — хмыкнул я. — Но я отношусь к той категории неотразимых мужчин, которым не может отказать в свидании ни одна дама. Наверное, потому, что я приглашаю их повестками. И решаю сам: есть им что делать у меня или нечего. Вот как раз вам есть…
— Чего же тогда не вызвали?
— А то, что я вам уже сказал, вы мне понравились. И, если бы я вас вызвал к себе, у вас сразу же начались бы крупные неприятности…
— Какие еще неприятности? — сердито спросила она.
— Ну, я не знаю, можно считать неприятностью привлечение к уголовной ответственности? Или это пустяки? Мелочи жизни, так сказать?
— Меня? К уголовной ответственности? — от души поразилась она.
— Да, вас. — Я прихлебнул кофе и утвердительно кивнул. — Как это ни смешно, вас одну. Не считая Степанова, который сидит в тюрьме…
— Почему?
— Потому что ваш любимый Сурик, по прозвищу Честность, тот самый, у которого правдивость — ремесло, и остальные его дружки — не только жестокие, но и легкомысленные молодые люди. И они вас поставили в довольно опасное положение.
— Это чем же?
— Они научили вас сказать, будто вы не были на месте происшествия, на автостоянке, где произошла драка…
Она сделала протестующее движение, хотя в глазах ее уже плыла дымка страха. И я не дал ей говорить.
— Подождите, подождите, Марина, не перебивайте меня! Дослушайте, не говорите непоправимого, сохраните себе пути к отступлению.
— Но я ничего не знаю… — вяло проблеяла Марина.
— Вот этого они и добивались, они боялись, что вы, не улавливая некоторых тонкостей, наболтаете мне лишнего. А так — не было вас на месте и говорить не о чем. Но вы там были и вас там видели.
— М-меня видели?..
— Конечно! Поэтому, если я вас завтра вызову в прокуратуру и вы мне хоть полсловом заикнетесь о том, что вас там не было, я сразу же вынесу постановление о привлечении вас к уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Вам понятно? Не Сурика, не Карманова, не Винокурова, а именно вас! Ясно?
— Да что вы все хотите от меня? — взмолилась Марина, которая сейчас уже не была высоко парящей летчицей, а стала родной сестрой всех перепуганных и несчастных девиц на белом свете.
— Мне от вас ничего не надо. Я хочу только, чтобы вы мне ответили на один вопрос, имеющий к этой истории достаточно косвенное отношение. И если вы мне надумаете солгать, то завтра же мы продолжим этот разговор у меня…
— Так я же ничего и не знаю… — беспомощно развела Марина руками. — Я с удовольствием, если могу…
— Можете, можете! Объясните мне, за что ваши дружки били шофера Плахотина? Помните, вы еще сами сказали: накидали ему банок?
— Честное слово, я подробностей не знаю! — она прижала руки к своей обильной груди. — Честное слово! Я краем уха слышала, что он не привез какое-то мясо или не туда привез… А может, долг за мясо не вернул, что ли… И больше я ничего не знаю! Честное слово!.. Чем хотите поклянусь…
— Да не клянитесь вы ничем, я вам верю, — допил остаток кофе, поставил чашку и ушел.
Уколова я встретил у подъезда прокуратуры.
— Я вас с обеда дожидаюсь, — сказал он.
— Значит, ценную информацию принес. Иначе ты, человек занятой, не стал бы на меня, пустохода, дорогое время тратить…
— Это мы еще посмотрим, насколько она ценная, — сделал мне снисхождение, улыбнулся Уколов. — В ОБХСС предлагают завтра провести операцию… У них есть сведения, правда, непроверенные, что мясо воруют с базы…