– Вас понял, – ответил он.
– Видать, и впрямь готовишься в академию, – уколол его Марино. – Молодец, малыш.
– Нам известно, где конкретно на корабле располагался контейнер? – спросила я у Марино.
– В третьем ряду.
– Какая была погода, когда судно находилось в открытом море?
– В основном теплая. В среднем около пятнадцати градусов. Выше двадцати одного температура не поднималась.
– Думаете, этот парень скончался на борту, и его потом засунули в контейнер? – подал голос Раффин.
– Нет, Чаки, я так не думаю, – отозвался Марино. – Ну-ка расскажи, как запихнуть труп в контейнер, если они стоят плотно прижатые друг к другу и в каждом тонны груза. Даже дверцу не откроешь. К тому же пломба была цела.
Я придвинула поближе лампу и стала собирать волокна и остатки органических веществ.
– Интересно, в тот день, когда судно вышло из Антверпена, какая была фаза луны – случайно не полнолуние? – промолвил Марино.
– Сегодня новолуние, – сказала я. – Бельгия находится в Восточном полушарии, но лунный цикл там такой же.
– Значит, все-таки не исключено, что тогда было полнолуние, – заключил Марино.
Я догадывалась, куда он клонит, и молчанием дала понять, что не желаю разговаривать об оборотнях.
Двери раздвинулись, и в трупную вошел Нилс Вандер. Он принес с собой краску, валик и карточки для снятия отпечатков пальцев.
Вандер возглавлял отдел дактилоскопии. Он надел резиновые перчатки, осторожно приподнял ладони мертвеца и оглядел их со всех сторон.
– Проще снять кожу, – решил он.
У трупа в той стадии разложения, в какой находился наш клиент, верхний слой кожи снимается с ладоней, как перчатка. Вандер стянул с обеих рук мертвеца «перчатки» и надел их поверх резиновых перчаток. Потом он по очереди окунул каждый «палец» покойника в краску и запечатлел их отпечатки на специальной карточке. После этого Вандер освободился от «ладоней» мертвеца, снял резиновые перчатки и удалился к себе в лабораторию.
– Чак, положи кожу в формалин, – распорядилась я. – Сохраним для дальнейших исследований. А теперь давайте перевернем его.
Марино помог нам опрокинуть труп лицом вниз. Никаких повреждений я не заметила, только один участок на правой лопатке показался мне темнее, чем остальная кожа. Я взглянула на него через лупу.
– Ты тоже видишь, Марино? Или мне просто кажется?
– Возможно, – сказал он, присмотревшись. – Не знаю.
Я протерла кожу влажным полотенцем. Внешний слой, эпидермис, мгновенно отслоился. Ткань под ним, собственно кожа, напоминала испачканную чернилами мокрую гофрированную бумагу.
– Татуировка. – Теперь я почти не сомневалась. – Но рисунок различить нельзя. Просто большое неровное пятно. Давайте посмотрим в ультрафиолете.
Мы притушили свет, и я поднесла к интересующей меня области ультрафиолетовую лампу. Ничего не высветилось. Раффин вновь зажег верхний свет.
– Я думал, что татуировочная краска сияет, как неоновые огни, – сказал Марино.
– Это люминесцентная краска сияет, но ее больше не используют – высокие концентрации йода и ртути опасны для здоровья.
К вскрытию я приступила только после полудня. Как я и ожидала, органы оказались мягкими и рыхлыми. Крови не было – только гнилая жидкость, так называемые сальные выделения, образцы которых из плевральной полости я взяла на анализ. Мозг превратился в разжиженную массу.
– Пробы мозга и выделений немедленно к токсикологам. Пусть проверят на алкоголь, – приказала я Раффину, не отрываясь от работы.
Моча и желчь вытекли из прохудившихся пузырей, а от желудка вообще ничего не осталось. Но когда я отслоила мягкие ткани черепа, мне показалось, я нашла причину его смерти. На выступах височных костей и сосцевидных отростках воздухоносных полостей имелись затемнения. Поставить точный диагноз до получения результатов токсикологической экспертизы я не могла, но была абсолютно уверена в том, что передо мной утопленник.
– Видишь затемнения? – Я показала Марино темные пятна. – Сильное кровоизлияние. Возможно, случилось, когда он тонул. Наверно, сопротивлялся. Когда ты последний раз имел дело с Интерполом?
– Пять, может, шесть лет назад.
– Если он числится пропавшим без вести во Франции, Англии, Бельгии или где-то еще, если он скрывается от международного правосудия, мы не установим его личности, пока Интерпол не найдет данные о нем в своих компьютерах.
– Не хочу связываться с Интерполом, – сказал Марино. – Боюсь его не меньше, чем ЦРУ. Не хочу, чтобы там даже подозревали о моем существовании.
– Бред несешь. Ты хоть знаешь, что такое Интерпол?
– Знаю. Там работают засекреченные идиоты.
Вернулся Раффин. Он сел на высокий табурет перед металлической раковиной, ко мне спиной, вскрыл бумажный пакет с номером одного из трупов и извлек пять бутылочек с таблетками.
– Чак, а почему ты занимаешься этим здесь?
– Не успеваю. Еще никогда не поступало с мертвецами столько лекарств. Совсем зашился. Едва досчитаю до шестидесяти или семидесяти, как звонит телефон, я сбиваюсь, и все приходится начинать сначала.
– Да, тяжелый случай, – прокомментировал Марино. Зазвонил телефон.
– Эй, Марино, ответь, ладно? – попросил Раффин. – Я считаю.
– Надорвался, бедный, – отозвался Марино.
Я возилась с позвоночником. Его следовало обработать серной кислотой и после передать в трасологическую лабораторию для выявления диатомей – микроорганизмов, которые есть во всех водоемах мира.
– Доктор Скарпетта! – окликнул меня Чак, повесив трубку. – Звонил доктор Купер. Содержание алкоголя в выделениях – ноль целых восемь сотых, в мозге – ноль.
Восемь сотых – очень мало, тем более что в мозге алкоголя вообще не обнаружено. Возможно, алкоголь выработали бактерии уже в мертвом организме.
– Ну и каково будет твое заключение? – поинтересовался Марино.
– Непосредственная причина смерти точно не установлена, – отвечала я. – Но мы, безусловно, имеем дело с убийством. Это явно не портовый рабочий, случайно запертый в контейнере. Чак, мне нужна хирургическая кювета. Поставь ее сюда на стол. Я хочу поговорить с тобой, сегодня же.
Я стянула перчатки и позвонила Роуз.
– Найди, пожалуйста, одну из моих старых пробковых досок, – попросила я.
Согласно нормативам, все разделочные доски должны иметь тефлоновое покрытие, потому что пористые поверхности загрязняются. Вполне уместное требование, если работаешь с живыми пациентами. Инструкциям я подчинялась, но свои прежние орудия труда никогда не выбрасывала.
– Еще мне нужны заколки для волос, – добавила я.
– Без проблем. Что-нибудь еще?
– Люси не звонила?
– Пока нет. Если позвонит, я вас найду.
– Пошли ей в контору цветы, – сказала я. – С запиской «Я люблю тебя и прошу прощения. Тетя Кей».
Кожа эластична. Пришпиливая к пробковой доске вырезанный кусок, я должна была растянуть его до прежних размеров, чтобы не исказить узор татуировки.
Марино ушел. Мы с Раффином остались в трупной вдвоем. Я настроилась на серьезный разговор.
– Если хочешь перейти в полицейское управление, я не возражаю, – начала я. – Но если ты намерен остаться здесь, Чак, будь добр, выполняй правила, как-то: ты должен находиться на рабочем месте, добросовестно относиться к своим обязанностям, проявлять уважение к коллегам.
– Может, я и не идеальный работник, но к своим обязанностям отношусь ответственно.
– В последнее время – нет. Мне нужны еще зажимы.
– У меня куча проблем, – стал оправдываться Раффин, перекладывая мне под руку зажимы. – Жена, дом недавно купили. Вы даже не представляете.
– Я тебе сочувствую, но на моем попечении целое ведомство. И если ты не будешь выполнять свою долю обязанностей, у нас возникнут серьезные проблемы.
– Серьезные проблемы уже возникли, – заявил он, будто только и ждал подходящего момента. – Вы просто не в курсе.
– Что ж, рассказывай.
Раффин наблюдал, как я фиксирую края кожи.
– Все ужасно опечалены тем, что произошло в прошлом году, – начал он. – Уму непостижимо, как вам удается мириться с гибелью спецагента Уэсли.
Бентона Раффин всегда величал не иначе как «спецагент», что вызывало у меня недоумение и улыбку. Старший санитар, должно быть, благоговел перед опытным агентом ФБР, который к тому же был экспертом по составлению психологических портретов. Мне вдруг пришло в голову, что, возможно, примерное поведение Раффина в прежние дни объяснялось скорее влиянием Бентона, а не моим.
– Мы все тоже скорбим о нем, – продолжал Раффин. – Ведь он приходил сюда, шутил с нами, болтал о том о сем. Такой важный человек. С тех пор все при вас чувствуют себя как на иголках. Слово лишнее боятся сказать. Думают, что вы не в себе, и потому делают вид, что не замечают вашей рассеянности. Вы стали иначе относиться к работе. Не один я обратил на это внимание. И вы знаете, что я не преувеличиваю. Согласны?
– С чем я должна согласиться, Чак?
– У вас появилось много странностей. Работаете до изнеможения, выезжаете даже на те места происшествий, где вашего присутствия не требуется. Вам звонят убитые горем люди, но вы не находите времени поговорить с ними.
– Это ты о чем? Я всегда беседую с родственниками погибших. Беседую с любым, кто попросит, если он вправе получить информацию.
– Тогда поинтересуйтесь у Филдинга, сколько раз он отвечал за вас, скольким семьям ваших подопечных давал объяснения. И потом, ваши выступления в Интернете. Это же вообще ни в какие ворота не лезет.
Я опешила.
– Какие такие выступления в Интернете?
– Ну, консультации или как их там еще. Честно говоря, сам не читал – у меня дома нет компьютера. Я не хотел вас расстраивать. Я все понимаю. После того что вы пережили…
– Благодарю за сочувствие, – перебила я.
– Труп из Пауатана должны бы уже доставить. Если хотите, я проверю, – вызвался Раффин.
– Да, проверь, а этот потом убери в холодильник.
– Непременно.
Двери за Раффином закрылись, и в трупной наступила тишина. Мной овладевали неуверенность и беспокойство. Я переставила пробковую доску с растянутым куском кожи в хирургическую кювету, накрыла ее салфеткой и убрала в холодильник. После прошла в раздевалку, приняла душ и устроила себе длительный перерыв за чашкой кофе.
– Джин, ты читаешь консультации, которые я якобы даю в Интернете? – спросила я у администратора моего офиса.
Она смущенно мотнула головой. С этим же вопросом я обратилась к Клете и Полли.
– Иногда, – созналась Клета, краснея.
– А ты, Полли?
– Не всегда. – Она тоже покраснела.
– Это не я. Кто-то выступает под моим именем, – объяснила я. – Жаль, что я не узнала об этом раньше.
Обе женщины смешались. Я видела, что они мне не верят.
– Я хорошо понимаю, почему вы при мне не заикались про мои так называемые «консультации», – продолжала я. – Наверно, на вашем месте я поступала бы так же. Но мне нужна ваша помощь. Если вы подозреваете кого-то, кто мог бы писать от моего имени, очень прошу, скажите мне.
Женщины вздохнули с облегчением.
– Это ужасно, – взволнованно заговорила Клета. – За такое в тюрьму надо сажать.
– Понимаете, когда читаешь, очень похоже на вас. В этом-то все дело, – добавила Полли. – Советы, как избежать несчастного случая, какие меры безопасности соблюдать, прочие медицинские тонкости.
– Вы хотите сказать, что это пишет врач или человек с медицинским образованием? – уточнила я.
– Во всяком случае, не дилетант, – подтвердила Клета.
– Вы не знаете, где доктор Филдинг? – спросила я.
– Недавно ходил где-то здесь, – ответила Полли. Своего заместителя я нашла в медицинской библиотеке. Он листал журнал «Питание, физкультура и спорт». Увидев меня, Филдинг улыбнулся.
– Джек, мне надо с тобой поговорить.
Я закрыла дверь библиотеки и передала ему свой разговор с Раффином. По грустному взгляду своего заместителя я поняла, что мое сообщение не явилось для него новостью.
– Ходят слухи, будто министр Вагнер намерен избавиться от вас, – сказал Филдинг. – Думаю, это обычная утка, и мне очень жаль, что она достигла ваших ушей. Чак – идиот.
Синклер Вагнер возглавлял Министерство здравоохранения и социальных служб. Только он и губернатор имели право уволить главного судмедэксперта штата.
– И на каком же основании он намерен меня уволить? – спросила я.
– Говорят, вы смущаете Вагнера своими выступлениями в Интернете.
Я наклонилась к Филдингу и положила руку ему на плечо.
– Это не я. Кто-то выступает под моим именем.
– Вы шутите? – Он озадаченно посмотрел на меня.
– Мне сейчас не до шуток. Ты-то почему молчал, Джек? Если считал, что я поступаю недостойно… Неужели я настолько отдалилась от всех, что никто не осмеливается мне слова лишнего сказать?
– Дело не в этом. Никто вас не чурается. Наоборот, мы все очень беспокоимся за вас и потому, наверно, стараемся вас беречь.
– От чего вы меня бережете?
– От горя никто не застрахован, и никому не заказано горевать, – спокойно отвечал Филдинг. – Никто не требует, чтобы вы работали в полную силу. Я – тем более.
– Мое горе касается только меня. Я не могу допустить, чтобы мои личные проблемы мешали делу. И не допускаю этого.
– Вы ведь очень его любили. Мне казалось, единственное, чем я могу помочь вам, это взять на себя часть ваших забот.
– Ты отвечал за меня по телефону родственникам погибших? – прямо спросила я.
– Мне это совсем не трудно, – сказал он. – Хоть какая-то помощь вам.
– Просто в голове не укладывается, Джек. Я здесь каждый день с утра до ночи, разве что в суд иногда отлучаюсь. Почему тебе направляли звонки, адресованные мне?
Филдинг сконфузился.
– Неужели ты не понимаешь, что я просто не могу отказывать в утешении растерянным, убитым горем людям, проявлять равнодушие к их беде? Как я могу не проявить сочувствие к горю человека, не попытаться сгладить его боль, не сделать все от меня зависящее, чтобы отправить убийцу на электрический стул? – Мой голос дрожал, я едва сдерживала слезы. – И часто ты отвечал за меня?
– В последнее время часто. Практически по каждому второму делу, – неохотно сознался Филдинг.
– В таком случае, полагаю, на меня поступали жалобы, – сказала я. – В глазах скорбящих людей я – надменное, бессердечное чудовище. И я их хорошо понимаю.
– Да, кое-кто жаловался.
По лицу Филдинга я догадалась, что жаловались многие. И очевидно, губернатору тоже писали.
– Кто направлял тебе эти звонки? – спросила я.
– Роуз, – со вздохом ответил он.
Глава 4
Когда я появилась в своей приемной, Роуз застегивала плащ, собираясь уходить.
– Я провожу тебя до машины, – предложила я.
– Ну что вы, зачем?
Черты ее лица застыли в напряжении. Она поняла, что ее ожидает неприятный разговор, и, по-моему, догадалась, на какую тему. Обмениваясь ничего не значащими фразами, мы направились к выходу.
На душе у меня было тяжело. Я не могла определить, злюсь ли я или чувствую себя подавленной.
– Люси так и не звонила? – спросила я, когда мы ступили в безлюдный вестибюль.
– Нет, – ответила Роуз. – Я сама несколько раз пыталась связаться с ней через ее контору.
Мы вышли на темную пустую автостоянку.
– Мое воинство рассеяно, – пробормотала я. – Убив Бентона, Кэрри Грезен уничтожила и всех нас, верно, Роуз?
– Конечно, его смерть подкосила всех. Не знаю, как вам помочь, но я делаю все, что в моих силах.
– Люси сердится на меня. Марино больше не детектив. А теперь вдруг я узнаю, что ты без спросу направляешь Джеку адресованные мне звонки. Обезумевшие родственники погибших не могут связаться со мной. Зачем ты это делаешь, Роуз?
Мы дошли до ее автомобиля, Роуз открыла дверцу, завела мотор и включила печку.
– Я выполняю ваше распоряжение.