Порлок сделал отчаянную попытку наброситься на Осдена, но Аснанифойл схватил его в охапку и без труда удерживал, пока Маннон не сделал седативный укол. Его увели, и он еще минуту кричал о гигантском передатчике. Затем седатив начал действовать, и он присоединился к мирной тишине Эскваны.
- Прекрасно, - заметил Харфекс. - Теперь, Осден, вы расскажете нам, что вы знаете.
- Я ничего не знаю, - сказал Осден.
Он выглядел разбитым и слабым. Томико заставила его сесть, прежде чем он начал говорить.
- Побыв три дня в лесу, я подумал, что время от времени принимаю нечто вроде аффекта.
- Почему вы не доложили об этом?
- Думал, что схожу с ума, как и все вы.
- Тем не менее об этом нужно было сообщить.
- Вы бы вернули меня на базу. Я не мог вынести этого. Вы понимаете, что мое включение в экспедицию было огромной сшибкой. Я не способен сосуществовать с девятью другими неврастеническими личностями в тесном замкнутом пространстве. Я был неправ, вызвавшись добровольцем в Сверхдальний Поиск, и Совет был неправ, приняв меня.
Никто не возражал; но Томико увидела, на этот раз совершенно ясно, как дрожат плечи Осдена, как напряжены его лицевые мускулы, так как он регистрировал их горькое согласие.
- Как бы там ни было, я не хотел возвращаться назад на базу, потому что любопытен. Даже становясь психом, как я мог принять эмпатические аффекты, когда не было существа, чтобы их генерировать? К тому же они не были такими уж плохими. Очень смутные. Странные. Как дуновение в закрытой комнате, короткая вспышка в уголке глаза. Ничего существенного. Ничего, действительно, на самом деле ничего. - На какое-то мгновение он прервался, подбодрившись от их внимания; они слушали - значит, он рассказывал. Он был целиком и полностью в их власти. Если они не любили его, он должен ненавидеть, если они насмехались над ним, ему приходилось издеваться над ними, если они слушали, он становился рассказчиком. Он был беспомощным пленником их эмоций, реакций, настроений. Сейчас их было семь; слишком много, чтобы угодить им всем, поэтому он должен был постоянно натыкаться на каприз или прихоть то одного, то другого. Он не мог найти гармонию. Даже когда он говорил и держал их ,чье-нибудь внимание обязательно блуждало: Олеро, возможно, думала, что он не так уж непривлекателен, Харфекс искал скрытый смысл в его словах, мозг Аснанифойла, который не мог долгое время задерживаться на чем-либо конкретном, уносился странствовать в бесконечный мир чисел, а Томико отвлекалась на жалость, страх. Осден запнулся. Он потерял нить. - Я... Я подумал, это, должно быть, деревья, сказал он и остановился.
- Это не деревья, - сказал Харфекс. - Они не имеют нервной системы, так же как растения хайнского происхождения на Земле. Нет.
- За деревьями вы не видите леса, как говорят они на Земле, - вставил Маннон, проказливо улыбаясь; Харфекс уставился на него.
- Что вы скажете об этих корнях, которые ставят нас в тупик вот уже двадцатый день, а?
- Ну и что же они?
- Это несомненно родственные связи. Деревья - родственники. Правильно? Теперь давайте только предположим самое невероятное, что вы ничего не знаете о строении мозга животных. И вам дана отдельная клетка. Будьте любезны определить, что это такое? Разве вы не увидели, что клетка способна на чувство?
- Нет, потому что она и не способна. Отдельно взятая клетка способна лишь на механическую реакцию на раздражение. Не больше. Вы предпологаете, что индивидуальные древоформы это "клетки", нечто вроде мозга, Маннон?
- Не совсем так. Я лишь заметил, что они все взаимосвязаны как на уровне корнеузлового сцепления, так и с помощью их зеленых эпифито в ветвях. Соединение невероятной сложности и физической протяженности. Посмотрите, даже степные травоформы имеют корневые связи, не так ли? Я знаю, что чувствительность и разумность - это не вещь, вы не можете найти ее в клетках головного мозга или анализировать ее в отрыве от клеток головного мозга. Это функция взаимосвязанных клеток. В известном смысле эта связь - родственность. Она не существует. Я не пытаюсь говорить, что она существует. Я только предполагаю, что Осден должен суметь описать ее.
И Осден прервал его, говоря как бы в трансе:
- Чувствующая материя без органов чувств. Слепая, глухая, лишенная нервной системы, неподвижная. Некоторая раздражительность - реакция на прикосновения. Реакция на солнце, свет, воду, химические соединения в земле вокруг корней. Все непостижимо для животного разума. Присутствие без мозга. Осознавание существования без объекта или субъекта. Нирвана.
- Почему ты принял страх? - сухо спросила Томико.
- Я не знаю. Я не могу видеть, как может возникать осознание объектов, кого-то другого: не осознаваемая ответная реакция... Но в течение нескольких дней чувствовался какой-то дискомфорт. А потом, когда я лежал между двумя деревьями и моя кровь была на их корнях... - лицо Осдена покрылось потом. - Тогда пришел страх, - сказал он, дрожа, только страх.
- Если бы такая функция существовала, - сказал Харфекс, она была бы неспособна понимать самодвижущий, материальный организм или реагировать на него. Она сознавала бы нас не больше, чем мы можем осмыслить Бесконечность.
- Меня ужасает безмолвие этих бесконечных пространств, * - пробормотала Томико. - Паскаль осознал бесконечность. С помощью страха.
- Лесу, - сказал Маннон, - мы должны казаться лесными пожарами, ураганами, угрозой. Что движется быстро - опасно для растения. Не имеющее корня должно быть чужим, страшным. И если это разум, то кажется только более вероятным, что он осознал Осдена, чей собственный мозг открыт для связи со всеми другими до тех пор, пока он в здравом уме, и который лежал, страдая от боли и умирая от страха в пределах этого разума, фактически внутри него. Не удивительно, что разум испугался.
- Не "он"! - возразил Харфекс, - Это не живое существо, не личность! Это может быть, в лучшем случае, функция...
- Это только страх, - сказал Осден.
Все на некоторое время замерли и услышали тишину окружающего их мира.
- Неужели то, что я чувствую все время как возникающее сзади меня, именно это? - спросила подавленная Дженни Чонг.
Осден кивнул.
- Ты чувствуешь это, хотя и глуха. С Эскваной дело хуже всего, потому что он действительно обладает некоторой симпатической способностью. Он бы мог отослать сигнал, если бы знал как, но он слишком слаб, он может быть только лишь медиумом.
- Послушай, Осден, - сказала Томико, - ты можешь отослать сигнал. Тогда пошли ему - лесу, страху оттуда - скажи ему, что мы не хотим ему вредить. Если было или есть нечто вроде аффекта, в который превращается то, что мы чувствуем как эмоции, разве мы не можем совершить обратное превращение? Отослать сообщение: "Мы безвредны, мы дружелюбны".
- Вы должны знать, что никто не может испускать лживую эмпатическую информацию. Вы не можете послать что-то, чего не существует.
- Но мы не намереваемся вредить, мы дружелюбны.
* Блез Паскаль. "Мысли".
- В самом деле? В лесу, когда вы меня подобрали, ты почувствовала дружелюбие?
- Нет, я была напугана. Но это - его, леса, растений, не мой собственный страх, не так ли?
- Какая разница? Это все ты чувствовала. Неужели вы не видите, - и голос Осдена поднялся от раздражения, - почему я не люблю вас и вы не любите меня, вы все? Неужели вы не видите, что я посылаю обратно весь негативный и агрессивный аффект, который чувствуете по отношению ко мне с тех пор, как мы впервые встретились? Я возвращаю вашу враждебность с благодарностью. Я это делаю в порядке самозащиты. Как Порлок. Это все-таки самооборона; это единственная способность, которую я совершенствовал, чтобы заменить мою первоначальную защиту - полный уход от окружающих. К несчастью, это создает замкнутую цепь, самоподдерживающуюся и самоподкрепляющуюся. Ваша первая реакция на меня была инстинктивная антипатия к калеке. Теперь, конечно, это ненависть. Вы не могли увидеть моих достоинств. Лес-Мозг передает только страх теперь, и единственное сообщение, которое я могу послать, это страх, потому что, когда я оставлен беззащитным перед ним, я не могу испытывать ничего, кроме страха.
- Что же теперь мы должны делать? - спросила Томико, и Маннон быстро ответил:
- Сменить место. На другой континент. Если там есть растения, составляющие разум, они не сразу нас заметят, как было и с этим, может быть, вовсе не захотят нас заметить.
- Это было бы большое облегчение, - холодно заметил Осден, Остальные смотрели на него с неожиданным любопытством. Он приоткрыл себя, они увидели его таким, каким он был, беспомощным человеком в ловушке. Возможно, подобно Томико, они увидели, что сама ловушка, его грубый и жестокий эгоизм, был их собственным творением, а не его. Они построили клетку и заперли его в нее, и, как загнанная в клетку обезьяна, он выделывал непристойности за решеткой. Если бы, встретив его, они предложили доверие, если бы у них достало сил предложить любовь, каким бы он тогда предстал перед ними?
Никто из них не смог тогда сделать это, а сейчас было уже слишком поздно. Будь на то время, будь одиночество, Томико смогла бы постепенно выстроить с ним резонанс чувств, созвучие доверия, гармонию; но времени не было, их работа должна быть сделана. Не было достаточного помещения для культивации такого великого чувства, они должны были вырастить его с помощью симпатии, жалости, маленьких перемен к любви. Даже это придало ей новые силы, но это было ни в коей мере не достаточно для него. Она могла видеть теперь на его освежеванном лице дикое возмущение их любопытством, даже ее жалостью.
- Пойди приляг, твоя рана опять кровоточит, - сказала она, и он повиновался ей.
На следующее утро они собрали вещи, растворили напыленный ангар и жилые помещения и на механическом управлении взяли курс на другое полушарие Мира 4470 над красными и зелеными материками, многочисленными петлями, зелеными морями. Они заметили подходящее место на Континенте G: степь площадью 20 тысяч квадратных километров открытых всем ветрам граминиформ. Они приземлились на участок около 100 километров, где не было ни леса, ни одиночных деревьев и рощиц. Растительные формы попадались только в виде больших видов - колоний, никогда не смешивались, кроме некоторых мелких вездесущих сапрофитов и спороносителей. Команда пульвелизировала холомельд на опорные конструкции и к вечеру тридцати двух часовых суток вселилась в новый лагерь. Эсквана все еще спал. А Порлок все еще находился под седативным действием укола, но все остальные были веселы.
"Здесь вы можете дышать", - не уставали повторять они.
Осден встал и нетвердо направился к дверному проему; ссутулившись он смотрел в наступивших сумерках на темное пространство качающейся травы, которая не была травой. Он чувствовал слабый, сладкий запах пыльцы в ветре, ни звука, только мягкий, широкий шелест ветра. Его забинтованная голова немного поднялась. Эмпат долго стоял неподвижно. Пришла темнота и звезды, свет в окнах далекого дома Человека. Ветер уже стих, не было ни звука. Он слушал.
В долгой ночи слушала и Хаито Томико. Она лежала и слышала кровь в своих артериях и темных венах, дыхание спящих, дуновение ветра, приближающиеся грезы, безбрежную статику разрастающихся звезд, как будто окружающий мир медленно умирал, бежал из кромешного одиночества своей комнаты. Один Эсквана спал. Порлок лежал в смирительной рубашке, бессвязно бормоча на своем непонятном родном языке. Олеро и Дженнит Чонг с мрачными лицами играли в карты, Посвет Ту была в отсеке терапии, погруженная в лечебную ванну. Аснанифойл рисовал Мандалу, Тройную Схему Первооснов *. Маннон и Харфекс сидели вместе с Осденом.
Она сменила повязки на голове Осдена. Его гладкие рыжеватые волосы там, где ей не пришлось выбривать их, выглядели странно. Теперь они были как бы посыпаны солью. Ее руки тряслись, пока она работала.
Никто еще не произнес ни слова.
- Как мог страх оказаться и здесь тоже? - спросила она, и ее голос прозвучал безжизненно и фальшиво в пугающей тишине.
- Не только деревья, но и трава тоже...
* Буддийская схема строения мира.
- Но мы ведь в двенадцати тысячах километрах от того места, где мы были этим утром, мы оставили его на другой стороне планеты.
- Это все единое целое, - сказал Осден. - Одно большое зеленое мышление. Сколько времени требуется мысли, чтобы пролететь от одного полушария твоего мозга до другого?
- Это не думает. Это - не мыслящее, - произнес Харфекс безжизненно. - Это лишь сеть процессов. Ветви, эпифиты, наросты, корни с узловатыми соединениями между отдельными образцами, они все должны обладать способностью передавать электрохимические импульсы. Таким образом, собственно говоря, не существует отдельных растений. Даже пыльца - это звено цепи, без сомнения, сорт переносимой ветром чувствительности через моря, связывающие континенты. Но это невозможно. Вся эта биосфера планеты должна быть одна сеть коммуникаций, чувствительная, иррациональная, бессмертная, изолированная...
- Изолированная, - сказал Осден. - Вот оно! Это страх. Дело не в том, что мы способны передвигаться или разрушать. Дело в том, что мы есть. Мы - другие. Здесь никогда не было других.
- Ты прав, - сказал Маннон почти шепотом. - Это не имеет себе равных. Не имеет врагов. Никаких контактов ни с кем, а только с собой. Один, одинок, навсегда.
- Тогда в чем же функция такого разума в выживании видов?
- Может быть, подобной функции нет, - ответил Осден. Почему ты начинаешь углубляться в телеологию, Харфекс? Разве ты не хайнит? Разве мера сложности не является мерой извечной шутки?
Харфекс не отреагировал. Вид у него был безжизненным.
- Мы должны покинуть эту планету.
- Теперь вы знаете, почему я всегда хотел уйти, убежать от вас, - сказал Осден с оттенком патологической доброты. Это неприятно - чужой страх, не так ли? Если бы это еще была разумность животных. Я могу подстроиться к животным. Я уживаюсь с крабами и тигром; более высокий интеллект дает человеку преимущество. Меня нужно было использовать в зоопарке, а не в человеческом коллективе. Если бы я мог настроиться на проклятую картофелину! Если бы это не было столь неопределенно... Я по-прежнему принимаю больше, чем страх, знаете ли. И до того как это запаниковало, это обладало... в нем была безмятежность. Я не мог тогда осознавать этого, я не представлял себе, как оно велико. Испытывать одновременно постоянный день и постоянную ночь. Все ветры и затишье вместе. Зимние и в то же время летние звезды. Иметь корни и иметь врагов. Быть совершенным. Вы понимаете? Никаких вторжений. Никого другого. Быть всем!
"Он никогда так прежде не говорил", - подумала Томико. Ты беззащитен против этого, Осден, - сказала она. - Твоя личность уже изменилась. Ты уязвим для этого. Может, мы не все сойдем с ума, но ты уж точно, если мы не улетим.
Он колебался, затем поднял глаза на Томико, впервые он встретился с ее глазами: долгий, спокойный взгляд, чистый как вода.
- Что мой здоровый рассудок сделал для меня? - сказал он усмехаясь. - Но у тебя есть преимущество, Хаито. У тебя там что-то есть.
- Мы должны убраться отсюда, - пробормотал Харфекс.
- Если я пойму это, - Осден посмотрел задумчиво, - могу я передать ему сообщение?
- Под твоим "пойму", - произнес Маннон отрывистым нервным голосом, - я думаю, ты имеешь в виду прекращение ретрансляции эмпатической информации, которую ты получаешь от растительного организма: прекращение отражения страха и его поглощение. Это тоже сразу убьет тебя или снова приведет к полному психологическому истощению, аутизму.
- Почему? - спросил Осден. - То, что посылается этим, отражение, а мое спасение - именно в отражении. Это не обладает разумом, а я - человек.
- Не тот масштаб. Что может единственный человеческий мозг против чего-то столь обширного?
- Единственный человеческий мозг может постигнуть систему в масштабе звезд и галактик, - сказала Томико, - и толковать ее как Любовь.
Маннон по очереди глядел на всех; Харфекс молчал.
- Это бы легче сделать в лесу, - сказал Осден. - Кто из вас доставит меня туда?