Очень медленно я повернулась к военным спиной, вслепую сделала шаг и уткнулась носом в чью-то широкую грудь, обтянутую черной водолазкой.
Волосы на затылке зашевелились.
Мне всегда казалось, что эта фраза метафоричная, что она – специфическое выражение для накала атмосферы, но в тот миг мелкие волоски на шее и выше – действительно встали дыбом.
Стальные руки впились в плечи, и я очень медленно подняла голову.
Это был не военный.
Все было намного хуже. Интуиция не подвела – ни разу в жизни она не подводила меня, а я так и не научилась ей следовать. Глупая дура, что мне стоило в тот вечер остаться дома?
Их побаивались и остерегались.
Представители этой группы называли себя «Верными» - они яро поддерживали действующее законодательство, и вызывались подчищать там, где силовые структуры не справлялись. Проще говоря, это была радикально настроенная группировка, где всякому несогласному с их идеями выносился один единственный приговор – смерть. Власти наделили их некоторыми привилегиями, что практически приравнивало Верных к полиции. Словом, у Верных были развязаны руки, и в этих руках сосредоточилась немалая власть, а также имелось крупнокалиберное оружие.
Группа в основном состояла из молодых парней – лет до сорока, и мне почему-то казалось, что девяносто процентов Верных – психопаты и садисты. Может, дело было в том, как они умудрились прославиться - источники твердили, что именно эти парни в одном из портовых городов сожгли верфь вместе с людьми.
Это был ад. То самое групповое сумасшествие, о котором я уже говорила.
Случилась стычка – как обычно случается в массовом скоплении народа, где каждый имеет свое особое мнение. Рабочие верфи бастовали против отмены компенсаций, требовали дополнительных надбавок… По неофициальным источникам стало известно, что Верные отправились «улаживать» забастовку. И закончилось это поджогом и массовым сожжением.
Порядка семидесяти человек погибло тогда.
Что это было – коллективное помешательство или массовое безумие – мне так и не удалось понять.
Так уж вышло, что мой маленький разум так и не научился анализировать и понимать безумную жестокость. Кому-то может показаться, что я пристрастна, или что совершенно бестолкова, но на это мне тоже сказать нечего, кроме того, что камера – честна и беспристрастна. На пленке видно все без прикрас, как есть. Именно поэтому я просто снимаю. Снимаю безумства и умалишенность, запечатлеваю, но не понимаю – откуда, черт возьми, в людях столько злобы?
Мировое сообщество было в ужасе от произошедшего – снимались осуждающие репортажи, велись дискуссии. А вот родина… Без комментариев скажу, сухой факт.
И факт был таков - поджег не расследовался, на следующий день в обгоревшие помещения уже пускали людей, что как паломники тянулись посмотреть и пощупать, сунуть свои носы туда, где случилось ужасное.
А еще, буквально спустя часы после трагедии в интернете появились шутки о «шашлыках из судостроительно завода».
Факт – я рвала волосы на голове, запивала истерику дешевым Шабо и просила Бога остановить Землю – чтобы я сумела сойти. Потому что невозможно было дышать одним воздухом с ублюдками, кто пишет такие кощунственные вещи.
Еще меня порядком смущало то, что Верные носили черную униформу с красной нашивкой на рукаве, и даже ребенку, ничего не понимающему в истории, напоминала нацистскую.
И проводя аналогии, действительно верилось, что Верные – кучка фанатиков, способных на ужасные вещи.
Тот, в кого мне посчастливилось уткнуться носом, был популярен. Я часто видела его по телевизору. Молодой, красивый мужчина, с блестящими глазами, рваным бледным шрамом, пресекающим бровь и тянущимся к виску, он говорил в микрофон правильные слова, стоя на главной политической сцене столицы. Он вещал о цене на газ и воду, о зарплатах и пенсиях. О справедливости. О законе. Его слушали. А позже избрали лидером Верных.
Смотря в черные как мазут, глаза, я думала о маленьких случайностях и следственных связях. Вечер продолжал влиять на мой воспаленный мозг. Иначе как объяснить мои бредовые мысли?
Я думала о том забавном щенке, что позавчера наверняка остался сиротой. Хозяин спустил его с поводка минут за пять до стрельбы, и щенок потерялся в хаосе, криках. Сейчас пес наверняка ищет своего друга, но уже никогда не найдет. Он останется на улице, будет бродяжничать, вырастет злым, ожесточенным псом. Если собаки вообще могут думать, он решит, что хозяин его бросил. И некому будет сказать этому милому пушистику, что все совсем не так.
Нужно было найти толстолапого и забрать себе. Может быть, сделай я это, сегодня осталась бы дома. И не встретила бы этого пугающего мужчину.
И это было так неправильно, так нелепо и глупо – и сама ситуация, и мои фантастические ощущения нереальности, что я улыбнулась.
Не нервно, и даже без страха – потому что когда на самом деле понимаешь, что тебе конец: паники нет. Было понятно, что сегодня мой последний день. Верные не оставляют свидетелей. Они вообще черт знает, чем занимаются. И нет никого, кто защитил бы от них простой народ.
Я перевела взгляд на его рукав и увидела подтверждение домыслам – повязку со своеобразной свастикой.
Должно быть, после нашего столкновения прошла минута, а может и того меньше, но мне показалось – вечность.
Я все так же стояла в тисках его полуобъятий и улыбка моя плавно сходила на нет. Лицо мужчины тонуло в темноте, но я успела заметить, как дернулся уголок рта на мое странное «приветствие».
Наконец, он заговорил:
- Гражданские давно сериалы смотрят, значит, активистка.
Он не спрашивал, а именно констатировал. Говорил нарочито медленно, чтоб до меня дошло. Думаю, что не терпелось ему увидеть реакцию: страх в моих глазах.
- Заезжала к подруге, она тут неподалеку живет. Решила посмотреть на военных. Любопытно же, - так же медленно ответила я, и облизала вдруг пересохшие губы.
- Да? Давай пройдемся. До машины. А потом прокатимся. Заорешь – сверну шею.
Сказав последние слова шепотом, он обнял меня, повесив руку так, что она почти касалась груди.
Идти так было очень неудобно. Левой рукой я обняла его за талию, пытаясь облегчить поступь, хотя должна была попытаться вырваться, сбежать. Но, я не сделала этого. Здравый смысл умер в тот самый момент, когда я увидела эти черные глаза.
Мы шли быстро, и через пару минут он затолкал меня в неприметную десятку. Быстро сел за руль, завел мотор, сработал центральный замок и теперь даже при огромном желании – мне было не выбраться, пока сам не отпустит. Да и отпустит ли?
В салоне было тепло, в то время как на улице ветер изрядно потрепал мои длинные распущенные волосы. И дернул же черт выйти в таком виде.
- Куда везешь? – убирая волосы на одну сторону, спросила я.
- Заткнись, - лаконично ответил лидер Верных.
Другого ответа от него я и не ожидала.
Ехали долго. Я успела подумать о нелепых случайностях, что могут в одночасье погубить все, что имеешь. Было ли мне страшно? Безусловно. В моменты отчаянья думается, что свались с неба второй шанс, изменишь все – и поступки свои неправильные и даже мысли.
Вот и я думала – осуществи вселенная день сурка, я бы ни за что не вышла на улицу сегодня вечером. И катись коту под хвост репортаж и все побочные высокоморальные аспекты. Наверное, каждый человек в какой-то мере таков – он думает о том, как исправить прошлое вместо того, чтоб изменить настоящее. Да, подумала я и об этом. О том, что стало прошлым минут десять как: почему, черт возьми, я не вырвала руки из захвата и не дёрнула в ближайшую подворотню? Потому что там были солдаты с большими пушками, привыкшие стрелять без предупреждения? Да, наверное, именно поэтому.
За окном окончательно стемнело. Зажглись звезды на чистейшем сиреневом небе. Я опустила стекло на несколько сантиметров и с жадностью вдохнула прохладный воздух. От страха подташнивало.
Он привез меня в полуразрушенный пионерский лагерь на окраине города. Грубо вытащил из машины и, не отпуская руки, потащил за собой. На территории было темно, я успела несколько раз споткнуться, но упасть не давала крепкая рука, что стальными клещами держала ладонь. Он провел меня мимо корпусов, завел за какое-то хлипкое сооружение вроде рубки, а потом мы спустились в подвал. Лязгнула дверь, пахнуло сыростью, и мы вошли.
Внутри ярко горела лампа на длинном шнуре. Посередине комнаты стоял стол и два стула. Антураж напоминал подвалы НКВД: низкий потолок, земляной пол и охватившее меня ощущение безнадежности.
Станислав – от страха вспомнила его имя, кивнул на один из стульев и я присела. Сам устроился напротив.
При таком ярком освещении я, наконец, рассмотрела его получше. И пусть это занимало меня недолго – как известно, перед смертью не надышишься, я чуть отвлеклась.
Он был высоким, намного выше среднего мужского роста, темноволосым, с хищными чертами. Сама я имела небольшой рост и комплекцию, а по сравнению с ним вообще казалась малышкой. Шрам делал выражение лица более опасным и придавал облику немного дикости, разбавляя слащавую красоту неправильностью и мужеством. Я даже залюбовалась Стасом, но очарование длилось недолго.
- Кто заказал съемку? - Резко спросил мужчина, а я растерялась, и остро вспомнила, где нахожусь. И с кем.
- Что вы имеете в виду? – Глядя на него в упор, поинтересовалась в свою очередь.
- Не хочешь по-хорошему? – Прозвучало крайне пугающе. – Я могу начать с побоев или даже унижений, к тому же было бы странно не воспользоваться случаем – ты красивая, я бы даже сказал слишком красивая, а я – порядком изголодавшийся по женским прелестям, мужчина.
Стас проникал взглядом прямо в душу. Его мягкий, тихий голос не вписывался в образ злого парня, и от этого действительно делалось страшно. Я не сомневалась – он перейдет к исполнению угроз тут же – без промедления. Все страшилки про жестокость Верных вдруг разом вспомнились и перемешались, образуя дикий винегрет.
Я заговорила - не спеша, пытаясь отвлечь Стаса от коварных мыслей, надеясь, что все услышанное когда-то о нем и его группировке – чистейшая ложь.
- Меня зовут Валерией, сегодня я была в гостях у подруги, она живет неподалеку от Арбата. По пути домой решила посмотреть на военных, я ведь говорила вам.
- Ладно, Лера. Дело твое, - он поднялся и наотмашь ударил по лицу ладонью.
Щека запульсировала, в голове зазвенело, но пощечина оказалась не столько болезненной, сколько обидной.
- Какого черта? – я вскочила со стула и отошла на шаг.
Быть жертвой мне не нравилось. Пусть где-то глубоко внутри, неосознанно, я смирилась с тем, что могу не пережить эту ночь, унижаться или плакать – было стыдно.
- Вы кто такой, чтоб вот так?
- А ты еще не догадалась? – пакостно так, саркастично усмехнулся Стас. – Ну же, не разочаровывай меня, ты же умная девочка. Журналистка, фотокорреспондент, снимала войну в Афганистане последние несколько лет. Такая молодая, красивая, а уже с такой непростой карьерой. Тянет смотреть на кровь и смерть? Ладно, вопрос риторический. Так кто заказал съемку? Зарубежный телеканал? Конкуренты?
Интересно. Верные в курсе репортажей. Больше того, они знают о моей деятельности. Это плохо. По-настоящему плохо.
Пока я думала, Стас достал из моей сумки камеру. Просмотрел отснятый за сегодня материал, а я чертыхнулась. Следом вытащил телефон, положил к себе в карман, а я все еще стояла и смотрела на него во все глаза.
- И дальше будешь отпираться? Это глупо. Рассказывай уже, потом развлечемся, и я тебя домой отвезу, - на губах, как приклеенная, сидела все та же ленивая ухмылочка, но глаза оставались серьезными.
- Слушай, пугать обязательно? – спросила, поведя плечом, и скрестила руки на груди.
- Вот мы и перешли на «ты». Замечательно – прогресс на лицо и все такое. Но давай может, побыстрее, а? Я устал, жрать хочу, а ты тут резину тянешь. Говори, кто заказчик и разойдемся. А будешь за нос водить – отдам ребятам. Их тут около тридцати и они тоже по бабам соскучились.
«Сука ты, Стас» – зло подумала я. Мы еще посмотрим, кто по рукам пойдет.
На самом деле наняла меня институтская подруга. Она вышла замуж за одного из депутатов нашей региональной партии, и принялась, что есть сил продвигать мужа вверх по карьерной лестнице.
Когда у нас в стране началась заварушка, Ленка – всезнающая и все предвидящая, сразу сказала, что будут воевать до победного, и в то время, как центральная власть принялась наводить порядок , хоть как-то успокоить народ, подруга вспомнила обо мне – я могла добыть компромат.
Наша цель была проста - снять на видео все, что могло скомпрометировать обоих кандидатов. Дальше, после обработки и монтажа запостить видео в сеть. Вместе с комментариями сослуживцев – желательно из штаба, документами, и другими подтверждающими правдивость ролика вещами. Снять видео, перевести на английский и другие языки было моей задачей – предполагалось, что чем большим выйдет резонанс, тем лучше, а достать некоторые интересные документы должен был наш знакомый хакер из соседней страны.
Мне, как человеку в таких делах сведущему, идея показалась интересной. Убрать с арены обоих соперников, тем самым избавить людей от внешних раздражителей – разве плохо? А уж после событий, очевидцем каких я стала – дело приняло более масштабный оборот. Мне было мало просто испортить репутацию будущим кандидатам в президенты. Я хотела большей крови. Крови тех, кто дал команду стрелять по демонстрантам.
За свою карьеру я повидала много грязи. Стас был прав – молодой девушке нечего делать в горячих точках, но я была там – снимала, фотографировала и публиковала. Я привыкла к резонансу, а иногда и неизбежному катарсису, что рождали мои репортажи и мне, без сомнений, нравилось это. Я чувствовала себя всемогущей, всесильной, когда вокруг очередного снимка кипели страсти. В такие моменты ощущала, что живу не зря. И это чувство толкало меня на новые подвиги: паковать чемодан, заказывать билет и лететь туда, где не место изнеженным папиным дочкам. Учитывая вышесказанное, я не сомневалась в успехе нашей затеи. Какая разница, где менять режим и закостенелые устои – за границей или дома.
Позиция подруги тоже была понятна – укрепить карьеру мужа, хакер же работал ради идеи – даешь справедливость и все такое.
Этим двоим ребятам, я доверяла безоговорочно, так как раньше мы часто ходили в горы в одной связке. Там, на смертельно опасной высоте, где порой не хватало кислорода, мы научились быть единым целым. Быть больше чем друзьями.
Как я уже говорила, материал должен был изрядно подпортить имидж принцам-полукровкам, а еще пошатнуть репутацию существующей власти. Мы жаждали перемен.
Я старалась не думать о том, что правда наша и тяга к новшествам, особо никому не нужна.
Когда успела разочароваться и стала думать о людях с укоренившимся цинизмом, не помню уже. Может быть, после тех комментариев в интернете, после того, как поняла, что нам всем безразлично против кого точить ножи или хватать вилы.
Думаю, в каждом из людей, живущих на планете, живет большое-пребольшое «Ненавижу» и ему все равно кого, за что. У кого-то большую часть жизни оно спит, у кого-то дремлет, но если уж оно бодрствует, то испепеляет напрочь. Пусть я не понимаю причин, но Ненавижу моих соплеменников проснулось, захлестнуло целые города.
И все, что я могу, это показать правду тем, кто действительно хочет ее увидеть. И я буду это делать, пока имеется заряд на камере и есть интернет. Буду делать, даже когда разочарована и взвинчена, когда потеряла надежду пробиться к сознанию десятков тысяч. Буду делать, даже если меня поймет только один человек на планете. Да, порой бывало страшно, неуютно, и я отнюдь не желала повторять судьбу Зои Космодемьянской, но что есть жизнь без цели?
Говорить все это Стасу я не собиралась, ибо высокопарно, наивно и весьма противозаконно. Ни к чему ему знать то, что вертится у меня в голове. Все, что мне нужно было сделать, это соврать.