Я — пятилетний мальчик, после войны ищущий своих родителей. Иду практически на ощупь, глаза едва различают свет и тьму. Иду на звук колокольного звона. Мне не понятны крики людей, плачущих, взгромоздившись на тела неизвестных мне людей. Мне бы прикоснуться рукой, одним пальцем коснуться материнского тела, открыть бы запах его, всего лишь запах, который бы помог мне найти свою родину. Я с пеплом на голове и гарью в легких брел в сторону света. Это направление, как мне казалось, всегда должно было вести меня к светлым вестям.
Нет сложенных крыльев. Реквием и мечта. Мне пять лет. Я роюсь в тряпье вместе с другими оборванцами. Нахожу яркий женский платок, которым можно укутать мое тело. Греюсь в его ткани. Меня подобрали на дороге, затащили на какой-то обоз. Рядом с на удивление сочной и свежей молодицей посадили меня, ищущего родителей пятилетнего ребенка. В ее руках бутылка со святой водой. Мои детские глаза просят о капле живительной влаги. Ее надменный, но умиротворенный взгляд в мои глаза определяет мои желания. Она подносит горлышко бутылки к моим губам, уже с нетерпением ожидавших наступления момента попадания жидкости внутрь. Вода была сладкой, как молоко с медом. Меня бросало в жар, когда ладони молодой женщины, поившей меня водой, прикасались ко мне. Хотелось уткнуться в грудь ее лицом и не расставаться с ней. Говорить ей, что я ищу маму, и, может быть, ей удастся вспомнить, что именно я был ее памятью, которую она потеряла после очередной контузии. И ей удастся меня убедить в том, что именно она была ею, моей матерью, которая именно тогда, падая на груду трупов, теряла слух и память, и мои просьбы не покидать меня, когда она выкрикивала, будто прощаясь со мной навсегда, мое имя. Она принялась укутывать меня, почувствовав, что я горю, уложила среди мешков с зерном и лохмотьями старой одежды, растирала щеки мои, прижималась к моему лицу всем своим телом. Обнимала меня, просила покрыться испариной. Я читал на ее лице любовь ко мне, ее неузнанному сыну, со своими сокровищами в душе, которые хранятся лишь для нее, мамы моей. А в ее тепле я чувствовал приближение волнительного и зыбкого ощущения возрождения моего естества. Как будто я находил нечто большее, чем мать. Но еще неизвестным для меня оставалось, где находился мой отец, жив ли он, пощадили ли его военизированные части противника, сопротивлялся ли он? Знал ли он мою маму, так неожиданно потерявшую меня, как память, потерявшуюся во мне, нашедшем ее, не знавшую, и до сих пор еще не знающую, кем она является для меня. Обоз то и дело останавливался в каких-то зарослях, пережидая бомбардировки. Я все сильнее прижимался к моей маме, она укрывала меня теплом своего тела, своего голоса, искаженного непосильными ранениями, издававшего слишком часто отчаянные крики боли и ужаса. Я жалел ее, лихорадочно перебирая в памяти моменты, когда нам было всем вместе спокойно, когда наша семья была счастлива. Мне хотелось говорить: ничего, мамочка, все обойдется. Но слова превращались в нераспознаваемое бормотание, в скрежет зубов. В невольное слезовыделение. И лишаясь голоса, я лишь крепче впивался в руки матери моей, как будто я уже все сказал, и осталось всего лишь прочувствовать все до конца, все частички чувств, заложенных в моих словах. Ведь я был человеком, из плоти и крови, материнской. Были ли минуты, когда я терял свою уверенность в своем человеческом происхождении? Лишь близость лишних звуков, навещавших меня сезонами ночных кошмаров, нарушали мой покой и обрекали поиск на тщетную игру воображения, инициированного не человеческой природой… Я становился монстром!
Я опять ждал тебя слишком долго. Вновь пришлось связываться с начальниками пограничных застав, чтобы узнать, не пересекала ли ты границу. Но ты спряталась в зарослях неизвестной мне нейтральной территории… Или все мировое сообщество признало тебя представителем низшей расы, и тебя вычеркнули из списков проживающих на Земле людей?..
Так значит, ты ждал меня, и мне следовало все-таки пуститься в путь… Я вижу, как ты нервничаешь, смотришь на часы каждые пять секунд. Я играю с тобой в опоздание. Я испытываю твое терпение. Ты не человек для меня, а только особь, заинтересованная в продолжении своего рода. Тебя нет для меня. Я потеряю стыд, отдаваясь едва знакомым археологам и альпинистам, но я не приемлю твоей жажды, преследующей мое тело. Мое тело… Неужели я нужна тебе для совершенствования твоего внутреннего мира, духовного начала твоего? Все свершится на следующее утро. Ты встретишь меня, сияющую и волнующуюся, радостную оттого, что ты дождался меня, искал и переживал. Но потом будет ночь, твоя ночная смена, твой дом с привидениями. На следующее утро. Если я проснусь, если я усну.
Тебе все еще пять лет. Ты уже нашел свою мать, и теперь с улыбкой встречаешь ее в доме, в котором пока что еще не хватает твоего отца. (Я никогда не стану твоей, пока он не появится у тебя…) Ты прячешь свои глаза, разбив чайную чашку, ты тянешься ручками к маме, чтобы она тебя пожалела и не наказывала тебя. Тебе еще пять, а ты уже начинаешь расстраиваться из-за слишком тугих клубков вен на твоих ногах. Ты уже предчувствуешь ряд серьезных операций, которые не позволят тебе видеть меня, которые заставят тебя скучать и бредить из-за невозможности видеть меня. А я еще не могу представить себя твоей медсестрой, хоть ты и стараешься придумать мне наиболее яркую роль, таинственную и романтичную. Тебе еще пять лет, но твоя борода уже вырастает до колен, и мать не успевает отстригать ее.
Отрешение, опустошенность… Do you feel the same? Do you pronounce the same desperate words and lose patience time after time and merge to a new search?.. Do you?
I am a showman. I am an actor. I am interviewed being a prominent person.
While you are dying in front of me. Lying shot and crying for help in the deserted shooting area. Is it you? My beloved and seemed to be lost forever child? Is it me standing over you and letting you die so poignantly?
— До скольких лет вы писались в постель?
— Когда вы впервые почувствовали сексуальное влечение?
— Видели ли вы голыми своих родителей? Если да, то в каком возрасте это происходило и возбудило ли это вас?
— Нравился ли вам кто-нибудь из людей гораздо старше вас?
— У вас уже был сексуальный опыт? Если да, то с представителем какого пола?
— Вам снятся эротические сны?
— Я вам нравлюсь? Если я нравлюсь вам, значит вы вполне положительно отнесетесь к предложению совершить со мной физическое совокупление?
— Почему я вам не нравлюсь? Говорит ли то, что я вам не нравлюсь, лишь о том, что вы не согласились бы вступить со мной в физическую связь, или вам в данной связи не нравится и моя личностная характеристика?
— Каков ваш идеал?
— Похож ли он на кого-нибудь из ваших родителей?
— Сколько оргазмов вы обычно испытываете в течение суток отдыха с вашим партнером?
Я не желала описывать все ужасы таможенного контроля, но что мне остается делать… Хочу, чтобы ты знал, чтобы пожалел меня, чтобы прочувствовал, осознал, что ничто не в силах меня остановить. Никогда! Я здесь! С тобой! Я добралась сюда. Я приехала к тебе. Мертвая, утратившая тебя, но я с тобой. Я неописуемо рада тому, что ты трогаешь меня.
А кем только мне не приходилось становиться, чтобы мне разрешали навещать тебя в резервациях……. Приносить тебе твои любимые пирожные……. Я был твоим раненным моряком, висел прикованный к мачтам кораблей великих первооткрывателей. Я — язык, я — музыка смыкающихся ресниц. Сирена сирен. Серна в пустыне. Уставшая от погонь за слепыми антилопами и вкусным алкоголем. Я — литература.
Новой литературе не нужны темы, герои, композиции, порой ей даже не нужны слова.
Я стал твоим личным писателем, который описывает твою личную жизнь, превращая ее в исторический факт. А сам я распадаюсь на все большее количество историй. Я разыгрываю свое участие в каком-нибудь захватывающем сюжете в лотереях, распродаю на аукционах. Я комкаю свое тело, лопается его оболочка. Внутренности смешиваются с кожей и волосяным покровом, с мозгами. Я становлюсь массой жизнеспособных молекул. Я швыряю себя в краски… Краски поглощают меня. Краски, как некая лавина беспричинного саморазоблачения, разрыва ткани существования. Краски, в которые можно погружаться со сладким чувством неповторимости момента, теряя надежду на возвращение. В эти краски невозможно не верить, как в свои неумолимо терзающие тело и душу инстинкты. Я развеян в небе. Я разбрызган в космосе.
Я не виню тебя в том, что ты перестала быть мной. Мне действительно хочется заключить себя в оболочку одиночества. Девственного и неподвластного времени. В твоем мозгу еще могут тлеть мои мысли, но они уже ингибируются тобой, отживают свою полноценность. А когда-то ты их лелеяла как последние глотки воздуха. Мне приятно, что ты тоже довольствуешься очередным обретением своей сущности внутри своего тела, еще помнящего мои сексуальные порывы и одержимость телесными удовольствиями. Мне теперь кажется, что и ты, и я стали чем-то лучше, интереснее в какой-то мере, почему-то более привлекательными. Вот так, по отдельности. Вне, за пределами друг друга. В каждом из нас сейчас, пожалуй, можно найти кого-то еще, ранее прятавшихся индивидуумов. Мы после разъединения вновь устремили взоры на человечество как на притаившееся скопление лишенных облика особей. Мы смешиваем теперь каждый свое сознание с болью невыносимой, мучащей вселенский мозг. Проникаем в его тайники, вскрываем его гнойники. Я был бы рад еще раз общаться с тобой как с собой, но никогда не позволил бы тебе опять поработить меня. Но, знаешь, даже не из-за скуки, а общаться, как общаются животные, обнюхивая друг друга, намереваясь найти возможность осуществления полового сношения. Тебе ли мне говорить об этом… Я — твой миллионный ты. Ты — моя миллионная я. Мы — наполовину пленники друг друга. Мы — всегда другие. Друзья и враги. Случайности и закономерности. Мы так часто менялись лицами друг с другом, что потеряли ощущение личностного присутствия друг без друга. Нас нет. Лишь невидимый младенец, воплощающий наш время от времени распадающийся союз, остается бездыханно светящимся объектом в тени нашего общего сна, в тесноте нашего разобщенного стенания.
Я, весь облитый золотом своих мыслей, ускользающий и невидимый, пронизанный условным желанием прогуливаться бесцельно и вынашивая цель, травмируя раненый мозг и его незаживающие раны. Я, весь промокший от слез неба, моих истерических рыданий слез, беспамятно шатаясь среди окрыленных идеями людей. Я, в неосознанном мной состоянии, исполненный здоровья, искалеченный непризнанностью, я … увидел … тебя… ТЫ, как будто, вроде бы, точно Я сам, шла мне навстречу, поглощенная своей красотой, некой реликвией современности, воплощенной в твоем облике, шла навстречу мне, но не ко мне. Не ко мне вели твои шаги. И я … я не мог не задержать тебя. Возгласом «постойте» остановить тебя, идущую не ко мне, ищущую, но не ко мне ведущий путь, но мне так необходимо было хотя бы попытаться на мгновение стать частью твоего движения, сознания твоего, частью тебя, следующей по тщательно выверяемому маршруту. Мои попытки не могли увенчаться успехом, но ты (ТЫ) действительно остановилась……. А ты ведь всегда ждала, когда закончится семестр, когда начнут цвести цветы в твоем саду, когда ты опять поедешь к морю, ты всегда вспоминала свои путешествия, и чтения на верандах любимых коттеджей, чаяния, обрывавшиеся началом учебного года, обязанностью вставать холодными зимними утрами из своей теплой постели, пропитывавшейся мечтами о мачтах белоснежных парусников с розовыми парусами экваториального рассвета, вставать в нагромождение социально обусловленных необходимостей и благопристойностей. ….И вот… ты остановилась, и я должен был говорить. Опутывать тебя. Побеждать твои маршруты и становиться олицетворением твоей безудержной мечтательности. Становиться тобой постепенно, но верно и безвозвратно. Я предложил тебе играть роль, очень занятную роль моего сопровождающего. «Уверен, я не смею претендовать на возможность проводить с вами много времени, вы мне кажетесь совершенно недоступной женщиной, но позвольте мне предложить вам появляться со мной на очень редких, но обязательных для меня вечерах, раутах, концертах. Я бы представлял вас своей спутницей, мне бы наверняка многие завидовали… И, ведь вы же понимаете, что это не накладывает на вас никаких обязательств, кроме как предлагает вам возможность приятно проводить время за распитием коктейлей и разговорами с известностями и их пассиями.» И она согласилась (любопытство одолело ее неприступность).
День I.
Ты не могла уснуть. Утром, измученная бессонницей, ты избавлялась от моего присутствия, отчищая свой мозг, вычеркивая мое имя из все равно непомнящей его памяти. Но к моменту, когда ты полностью уничтожила меня в себе, ты неожиданно почувствовала, что силы покидают тебя. И твое сердце действительно, сделав несколько беспомощных биений, выдохлось и остановилось. И кода ты окончательно убила меня в себе, ты умерла, и я ничем не мог тебе помочь, и воскресить тебя не мог. Полночь вылила свет луны на твое тело, и я навсегда запомнил превосходство света его над непревзойденной тьмой. Так закончился первый день нашего с тобой знакомства.
Ночь пропущенных прощаний.
It was rather the night of missed desires and true confessions. I was reading your lips swallowing your strange secrets of your eyes. I was begging you to make me sewed out of your skin material.
Ночь I.
А ночь была лунной. Луны не было, но лунным светом наполнялось ночное безразличие пространства. Мы с тобой считаем секунды, пересчитывая своих сексуальных партнеров, любовниц и любовников. Кем-то была ты, кем-то был я, забывчивость не позволяла нам выяснить, были ли кем-то они; или ни он, ни она не были теми, кем были мы в тот момент, когда они могли кем-то быть. Среди всех них мы безостановочно пытались найти тех самых, тех, кто нужен каждому из нас; и мы забывали о нас, но той лунной ночью мы соединились с исчезнувшей луной и стали всем тем, чего нам не хватало. Нам всегда не хватало разборчивости в людях, но людей не хватало чаще.
День II.
Я ли это, девочка моя? У ног твоих, подле тебя, смотрящей на проблески света в окне… Я ли становлюсь таким нежным, что в состоянии превратить каждый взгляд на тебя в лекарство от отчаяния, в порцию неоценимого тепла? У тебя ли я украл эти способности? Или так ты чувствуешь себя спокойнее, когда я наделен невероятной любвеобильностью, для тебя одной, остающейся со мной, проводящей со мной целый день… с поцелуями… с целью слияния с моим целомудрием. Странно, но могу делиться с тобой лишь своими наиболее сокровенными чувствами, несмотря на то, что был я далек до беспамятства от твоих поверхностных намерений, планов и потребностей, и становился я невольно инициатором вскрытия твоего спрятанного, неуязвимого мироздания, не для того, чтобы насладится твоей подвластностью мне, а для распознания самого себя в паутине твоих искромсанных обстоятельствами и удушаемых предопределенностями желаний… Ты — мой источник вдохновения… Когда мы идем, а сегодня так и есть, по бульвару несостоявшихся свадеб, мы смеемся над неуклюжестью своих попыток заботиться друг о друге, проявлять друг другу знаки внимания. Твой голос журчит в пространстве, втекая в мою полоумную материю мозга. Из твоих воздушных рукоплесканий я творю аппликации нашего с тобой детства, которое прошло под знаком ожидания друг друга. Мы приходим в парк, мы садимся на скамью под тенями приветствующих нас крон деревьев, с которыми мы тоже будто вступили в союз, и они охраняют нас от слухов и грязных помыслов сытых и довольных садистов в бюрократических заведениях.
Я люблю смотреть на огонь. И как эхо: я приехал, я добрался сюда. В твоей комнате камин. Не могу больше терпеть! Разорви мои кровеносные сосуды! Я и так мертв… Я на распутье… У меня нет пути… Чтобы идти за тобой. Тебя нет, чтобы идти за тобой. Чтобы стрелять тебе вслед боевыми патронами. Чтобы заряжать тебя энергией навсегда и не покидать никогда. Но тебя нет, а то, что я увидел вместо тебя, напомнило мне твою нежную и ненужную мне смерть…….то есть меня…… лежащего на полу подле раскаленного камина. Как камень.
— Как прошла твоя встреча?
— Она оказалась несколько неожиданной для всех, кого я там посетил. Им достаточно странными показались мои предложения. Им совсем не хотелось чувствовать себя ремесленниками, бессмысленно тратящими время и деньги на издание бездарных писателей, то есть пишущих не во имя личного совершенствования, а лишь ради резонанса вокруг своей персоны, в определенной степени литературно грамотных граждан.