Минуту–другую наша судьба висела на волоске. Затем Элен повернулась, смело подошла к машине и, потребовав, чтобы я подвинулся в середину, начала молча перевязывать мою руку. Толпа пришла в движение, разделилась на две группы и образовала коридор, освободив нам дорогу. Так же быстро она сомкнулась позади нашей машины и уже не обращала на нас никакого внимания.
— Черт побери, наконец–то они меня поняли, — облегченно вздохнул Уолпол.
На лбу у него выступили крупные капли пота. Дорога впереди была пустынной. Казалось, землетрясение поглотило наших врагов. Поодаль от дороги я заметил развороченную изгородь, а позади нее убогий домик, фасад которого был основательно попорчен. Что же, собственно, произошло? Неужели увещевания Элен или Уолпола заставили разъяренных киприотов отступить?.. Лишь позже я узнал, почему они отпустили нас.
— Мы должны вернуться в отель, — сказала Элен. — Лейтенант Андерсон ранен, боюсь, задета артерия.
Действительно, повязка моя сразу намокла от крови и я почувствовал боль, толчками отдающуюся в предплечье. Уолпол тотчас развернулся. Его машина оказалась здорово помята, и он уже не гордился ею, как прежде. На заднем сиденье валялись осколки — камнем были разбиты тахометр и зеркало заднего обзора, на капоте красовались большие вмятины, кровью было перепачкано все переднее сиденье. Моя рана все еще кровоточила.
— Пожалуйста, побыстрее, — попросила Уолпола Элен, — и остановитесь у базы. — Она достала откуда–то аптечку, покопалась в ней, сняла повязку с моей руки и приказала: — Снимите френч, подождите, я помогу вам… Нужно наложить тугую повязку.
Так закончилась наша вторая поездка в Акротири.
* * *
В последующие дни я чаще обычного встречался с Элен. Она была расположена ко мне, но при всей своей доброжелательности старалась сохранять дистанцию: казалось, она ни на миг не забывала о своем общественном положении, на что мне тактично указал Уолпол. Я был вынужден примириться. Разумеется, я попытался бы сблизиться с ней, если бы она мне меньше нравилась. Я не отшельник, а, напротив, весьма компанейский парень. Дома, в Ливерпуле, у меня было немало друзей, которые регулярно навещали меня. И мы довольно весело проводили время. Здесь же я оказался совершенно один, и это не могло продолжаться долго.
Я искал общества Элен тем настойчивее, чем меньше меня удовлетворяли мои успехи на поприще контрразведки. В конце августа я окончательно понял, что в деле Уолпола застыл на мертвой точке. Его абсолютно ни в чем нельзя было заподозрить. Да и в контрразведке, включая Тинуэлла, казалось, никто не верил в то, что Уолпол шпион, и я, сначала было уверовав в это, после недолгих колебаний бросил заниматься этим делом всерьез и спокойно залечивал свою рану. Мои донесения становились с каждым днем короче, однако начальство не очень–то критиковало мои действия. Лишь три недели спустя произошли события, которые вновь пробудили во мне профессиональное любопытство.
В понедельник, 3 сентября, меня вызвали в штаб–квартиру военно–воздушных сил на Ближнем Востоке для личного доклада о проделанной работе. На лестнице и в коридорах навстречу мне то и дело попадались турецкие и израильские офицеры связи; на плечах одного из них я заметил полумесяц и звезду, у остальных же одежда полностью соответствовала американскому образцу. Это были майоры, и я невольно спросил себя: что же они тут делают?
Подполковник Тинуэлл встретил меня в той же комнате. На двери ее по–прежнему висела вводящая в заблуждение табличка: «Санитарная часть летного состава». Он пригласил меня сесть и предложил апельсиновый сок со льдом и сигареты.
— Я слышал, что вы не так уж далеко продвинулись, — сказал он. — Не унывайте, лейтенант, в нашей профессии надо быть настойчивым и терпеливым. Утройте свои усилия. Понятно? Когда–нибудь он споткнется. Любой из них однажды допускает ошибку, которая приводит к провалу, и тогда он наверняка сломает себе шею.
Да, мысль его отличалась оригинальностью! Я ответил ему в том же духе:
— Я сделаю все возможное и утрою своя усилия.
Но Тинуэлл, видимо, почувствовал, что творилось у меня на душе. По его узкому лицу скользнула улыбка. — Вы, наверное, считаете, что все мы здесь страдаем шпиономанией и поэтому вам не удается вывести на чистую воду этого Уолпола? Если вы действительно так думаете, то я бы хотел сообщить вам следующее. В конце прошлого месяца сюда, в район Ларнакского порта, прибыло подразделение французских танков АМХ–13. С наступлением темноты и с соблюдением строжайших мер предосторожности, как любят выражаться у нас в армии, они были выгружены на берег и вместе с британскими танковыми подразделениями той же ночью маршем прошли на восток от Атиену в подготовленные для них подземные парки.
— При этом, насколько мне известно, были раздавлены две или три козы.
— Как? Послушайте, я рассказываю вам все это не ради того, чтобы повеселить вас. Танки шли ночью, а через два дня после марша наша радиостанция перехватила в районе Фамагусты шифрованную радиограмму, в которой сообщалось об этом. Нашим специалистам удалось расшифровать текст донесения. В нем говорилось о танках АМХ–13, но, что самое невероятное, эти ребята узнали: танки окрашены в желтый цвет, то есть подготовлены для войны в пустыне.
— Наверное, за передвижением танков следили партизаны, сэр.
— Возможно, но ночью нельзя определить цвет танка. Нет, мистер Андерсон, за этим стоит какая–то организация, которая опирается не на греческих крестьян. Мне не хочется больше говорить об этом, во всяком случае, сегодня. Задача армейской контрразведки — держать в секрете передвижение своих войск… Я уверен, что вы сделаете соответствующие выводы из моего доверительного разговора с вами.
— Да, сэр.
— Что касается вашего куска барельефа, то мы вынуждены были передать его службе безопасности. К сожалению, на острове, кроме Уолпола, нет ни одного эксперта по древностям, поэтому служба безопасности отправила вашу добычу самолетом в Лондон. Результаты экспертизы нами пока еще не получены.
И все–таки у меня сложилось впечатление, что подполковник считал дело Уолпола не столь важным. То, что он наговорил мне, было, вероятно, его обычной работой. Он должен был сообщить мне все это по долгу службы. Без всякого сомнения, остальных сослуживцев он напустил на дюжину таких же сомнительных иностранцев, не ожидая при этом от них сенсационных результатов. А чтобы поднять моральный дух своих людей, он время от времени вызывал их к себе, в эту комнату, и подстегивал шокирующими рассказами, приправленными апельсиновым соком со льдом. Это был, очевидно, один из самых действенных методов его руководства. Для себя лично я решил руководствоваться его последними наставлениями: «Работайте терпеливо, не торопитесь, побольше думайте о собственном прикрытии и не лезьте напролом».
Я вернулся в отель и посидел с Элен за чашкой кофе. На этом фронте тоже следовало не торопиться и не лезть напролом.
* * *
Через десять дней после этого в «Ледра–палас» поселился капитан французской армии по имени Жако. Ефрейтор притащил за ним большой чемодан. Капитан был среднего роста, поджарый и довольно красивый, с черными, слегка тронутыми сединой волосами, которые от висков эффектно переходили в бакенбарды. На нем был щегольской мундир парашютно–десантных войск. Берет он лихо сдвинул набок. Грудь капитана украшала орденская лента, но самое главное, все это очень шло ему.
Жако казался слишком молодым для своего звания — видимо, его за что–то повысили досрочно. Надо думать, за храбрость, так как он вполне мог сойти за героя. Впрочем, я ни минуты не сомневался в том, что, заговори я с ним, он сразу начнет рассказывать удивительные истории о вьетнамских джунглях, о защите крепости Дьенбьенфу или о вертолетных десантах где–нибудь в прокаленных солнцем Атласских горах.
Мне этот красавчик бросился в глаза, потому что демонстративно обернулся и долго самодовольно осматривал Элен с ног до головы. Правда, вскоре я совершенно забыл об этом эпизоде, а имя ловеласа узнал немного позднее.
В это время, не то 13, не то 14 сентября, Уолпол обратился к нам с третьим, последним приглашением съездить на его раскоп.
— Бог троицу любит, мисс Ругон, — шутливо сказал он, когда мы, как обычно, обедали втроем. — Вам, лейтенант, рекомендую переодеться в штатское, хотя мы можем не бояться повторения несчастного происшествия: на всякий случай я вооружил моих рабочих гранатами со слезоточивым газом.
Элен так и прыснула. Несмотря на печальный опыт, мы еще раз приняли его предложение. Элен сделала это потому, что хотела убить скуку, а я потому, что не хотел отпускать ее одну с Уолполом. В те дни у нее было мало работы. Казалось, благодаря посредничеству австралийского премьер–министра Роберта Гордона Менциеса суэцкий конфликт удастся разрешить мирным путем. Менциес и Насер вели переговоры в Каире. Только там иностранные корреспонденты могли узнать что–нибудь новое, и Элен полагала, что вскоре редакция откомандирует ее в Египет — перспектива для меня весьма печальная.
В штабе контрразведки военно–воздушных сил я узнал, что прибыл ответ от лондонских экспертов. Специалисты считали, что кусок барельефа подлинный. Они сообщали, что речь идет о так называемом плоском рельефе из эпохи ранних греческих завоеваний. Предположительная дата его изготовления — VII век до нашей эры. Не отрицала экспертиза и того факта, что кусок найден на Кипре.
В понедельник, 17 сентября, мы после приятной одночасовой поездки достигли наконец холма, у подножия которого находился укрепленный брусьями, довольно глубокий раскоп. Уолпол тотчас спустился в него, приглашая нас самым сердечным тоном последовать его примеру. Оказавшись внизу, мы вздохнули свободнее: солнце стояло еще не очень высоко, и в раскопе было довольно прохладно. Уолпол показывал нам культурные слои, давал потрогать глиняные черепки, которыми был усеян раскоп; потом он долго распространялся о разнице между коринфскими и халкидскими вазами, о глазурованных и неглазурованных изделиях, о чернофигурных и краснофигурных вазах — короче, о том, что давно улетучилось из моей памяти. Он прямо–таки измучил нас, с гордостью повествуя о своем раскопе.
Наконец я указал на несколько черепков, до которых он дотрагивался с особой нежностью, и спросил:
— Мистер Уолпол, к какой эпохе они относятся?
После короткого раздумья он ответил:
— Если я не ошибаюсь в своих предположениях, мы имеем дело со средней фазой греческой колонизации. Вероятнее всего, они из седьмого столетия до нашей эры.
В то время как турецкие рабочие осторожно снимали новый слой земли, мы продолжали нашу прогулку вокруг вершины холма. Элен с вожделением смотрела вниз, на озеро, Уолпол же устремлял свои взоры на аэродром. Бинокль, как и в первый раз, висел у него на груди. Я видел, как он поднял бинокль, навел его, а затем удивленно воскликнул:
— Ах!.. — и опустил.
— Что там такое? — спросил я.
— Да ничего особенного, — ответил он. — Я имею в виду не аэродром, мистер Андерсон. На той стороне, на берегу озера, есть развалины римской крепости, видите? Там гнездо какой–то хищной птицы, возможно горного орла.
Слова эти были произнесены более оживленно, чем обычно, и в то же время каким–то сдавленным голосом, и у меня создалось впечатление, что он пытался обмануть меня. И хотя развалины крепости находились в том же направлении, что и аэродром, он, как мне показалось, держал бинокль немного выше, чем требовалось для того, чтобы разглядывать крепость. Гнездо хищника бросилось мне в глаза гораздо раньше, но вид его не таил в себе ничего удивительного.
— Разрешите? — попросил я, и он с готовностью передал мне бинокль.
То, что я увидел, заставило мое сердце забиться сильнее. На переднем плане, где пять недель назад стояли реактивные бомбардировщики «Канберра», теперь почти вплотную друг к другу выстроились машины типа «Хантер», а позади них две эскадрильи французских истребителей–бомбардировщиков типа «Барудер»!..
— Так это королевский орел, не правда ли? — услышал я рядом голос Уолпола.
Я не ответил ему, продолжая смотреть на летное поле Акротири, но почувствовал, как по моей спине течет пот. Аэродром был до предела забит самолетами. К машинам «Барудер» тесно прижимались современные бомбардировщики «Вотур» — я и не знал, что эта модель уже находится на вооружении. Рядом с ними разместились французские реактивные истребители «Мистер», а перед ангарами…
— Вы хорошо видите птицу? — спросил Уолпол. — Кажется, это самка. Но, по–моему, вы держите бинокль слишком высоко.
— Нет–нет, я все вижу…
А перед ангарами рядом с британскими дельтовидными истребителями, там, где в последний раз стояли наши четырехмоторные «Блэкберн–Беверли», я разглядел пять французских транспортных самолетов «Лангедок». У меня даже мелькнула мысль, что тот красавчик, который так нагло разглядывал Элен, пожалуй, прибыл на одном из этих самолетов.
— Кто пойдет со мной купаться?! — крикнула сзади Элен, хотя было ясно, что она имела в виду меня.
Я поспешно переоделся. Мне очень хотелось избавиться от Уолпола. Наши отношения несколько видоизменились: Элен была моей знакомой в большей степени, чем его, и он уже не мог просто так запретить мне составить ей компанию. Мы проскочили сквозь трещавшие заросли пиний и одновременно прыгнули в воду.
Вода была прохладной и такой прозрачной, что можно было разглядеть на дне мельчайшие камешки. Они–то и придавали воде светло–голубой оттенок, а деревья, обрамлявшие берега озера, добавляли в его палитру нежно–зеленоватый цвет. Мы ныряли, плавали, гонялись Друг за другом, но мысль о французских самолетах на взлетной полосе Акротири и об удивленном «ах», сорвавшемся с губ Уолпола, не давала мне покоя. Что могло так удивить его, если он действительно был археологом? Или он различал типы самолетов? В таком случае неужели он считает всех нас круглыми дураками?
Когда после купания мы загорали под стенами римской крепости, я спросил у Элен:
— Мисс Ругон, вы думаете, мистер Уолпол настоящий ученый?
— Не надо смеяться над ним, — ответила она. — И зовите меня просто по имени. Меня зовут Элен.
У меня чуть было не вырвалось, что я давно знаю ее имя, но я сдержался:
— А меня — Роджер.
— Так вот, Роджер, прошу вас относиться к моему другу Уолполу с уважением.
— Вашему другу?! Да ему же не меньше пятидесяти.
— Всего сорок три, — возразила она. — К сожалению, не в его власти выглядеть моложе. Во всяком случае, он не может исправить этот свой недостаток, как некоторые англичане, отличающиеся тугоумием.
Последняя фраза меня несколько озадачила. Очевидно, ей, как многим женщинам, нравилось злить своих собеседников и заставлять бешено ревновать. На такую женскую уловку и ответить–то, собственно, нечем.
Пока мы лежали рядом и загорали, я обнаружил, что волосы у Элен крашеные: золотистый оттенок на висках и у корней постепенно сменялся коричневым цветом, а там, где резиновая шапочка, в которой она плавала, не могла защитить ее волосы от воды, они казались почти черными. И пушок на ее плечах тоже был темноват. Но это открытие уже не могло спасти моего сердца. Удивляюсь только, почему именно теперь я вдруг вспомнил об этом…
Когда солнце опустилось за горизонт, мы, устроившись под крепостной стеной, наслаждались вечерней прохладой и прозрачным воздухом. Потом мы стали пробираться через заросли пиний назад и я, окончательно осмелев, впервые поцеловал Элен.
* * *
Через день меня по телефону вызвали в штаб военно–воздушных сил на Ближнем Востоке. Я отправился туда без особой охоты, так как договорился с Элен пойти вечером в театр. Должны были давать «Аиду», но из–за неуступчивости египтян ее заменили каким–то другим спектаклем, что, правда, мало волновало меня. А теперь, когда вечер был сорван, и подавно. Застегнув портупею, я отправился в путь.
По правде говоря, мне было немного совестно перед Тинуэллом, так как большую часть времени я посвящал Элен, а не службе, как то предписывал мне долг. Да и о какой результативности в работе можно было говорить, если итогом моих «интенсивных поисков» было единственное «ах» Натана Уолпола, неосторожно оброненное им при виде французских самолетов, что само по себе, если говорить откровенно, не являлось чем–то особенно подозрительным. А ведь поиски продолжались около двух недель.