написал, что на следующей неделе пришлю цветы получше.
Она и этих не заслужила, — сказала Клэр. Брось, несчастная старуха.
Мы остановились в небольшой гостинице над Темзой. Никто не знал нас, так что мы записались как муж и жена, потом прошли в отделанный обожженными досками паб, медленно, с удовольствием пообедали и, не привлекая к себе внимания, поднялись в свою комнату. Из окна была видна глянцевая коричневая поверхность воды и голые ивы.
Со мной это не в первый раз, — сказала Клэр, ты не зациклен на девственницах? Напротив, предпочитаю не иметь с ними дела. Вот и отлично.
Дружеская приязнь переросла в страсть. Потом, опустошенные и счастливые, мы лежали рядом и что-то шептали друг другу, пока не уснули. Мне было хорошо, как никогда. А Клэр? Не знаю. Но утром, когда я предложил повторить вчерашнюю программу, она согласилась без колебаний… Днем, спокойные и довольные друг другом, мы отправились навестить Джереми.
Он лежал на высокой кровати, от которой с одной стороны тянулось множество дыхательных трубок. Джереми, правда, дышал собственными легкими. Но, видно, врачи поторопились отключить от него аппараты: каждые десять минут в палату заходила сестра проверить, дотягивается ли Джереми до кнопки звонка.
Он заметно осунулся, кожа приобрела зеленоватый оттенок, но в глазах, как и прежде, светился ум, ясный и лукавый. Униженный беспомощностью своего положения и изнывая от безделья, он всякий раз, когда входила медсестра, отчаянно придурялся и донимал ее таким несносным вздором, что я от души пожалел бедную женщину.
Я попытался извиниться за то, что ему пришлось пережить, но Джереми и слушать не захотел.
Не забывай, — сказал он, — я в твою темную комнату сам зашел. Никто меня туда силой не тянул. Он оценивающе оглядел меня с головы до ног. — Выглядишь вполне пристойно. Как тебе удалось так быстро поправиться?
Не быстрее, чем всегда, — сказал я. Всегда… — Он тихонько засмеялся. — Ну и жизнь у тебя… От травмы до травмы. Сколько тебя еще здесь продержат? — спросил я. Дня три-четыре. И все? — удивилась Клэр. — Но ты выглядишь… э-э…
Лицо Джереми было белее подушки, на которой он лежал. Но тем не менее он кивнул и сказал:
Я теперь дышу гораздо лучше. Как только мне перестанет угрожать повторный паралич, смогу выписаться. В остальном я здоров. Могу отвезти тебя домой, если понадобится. Ловлю на слове.
Долго оставаться в палате не следовало — Джереми явно утомлялся от разговора.
Знаете, — сказал он, когда мы уже собирались уходить, — этот газ… он быстро подействовал. Не то что наркоз у зубного врача. У меня даже не было времени закричать… будто кирпичную стену вдохнул. Ни один из нас не выжил бы, если бы оказался в доме один, — сказала Клэр. Какой напрашивается вывод? — жизнерадостно спросил Джереми.
…По дороге в гостиницу Клэр напомнила мне, что я ничего не рассказал Джереми об Аманде.
Успеется. Ему передали, что ты нашел ее, он позвонил, не смог дозвониться и приехал — тогда, в воскресенье. Я отключил телефон. От таких случайностей зависит человеческая жизнь. Угу.
Пришла ночь, и мы снова были вместе, ощущая друг друга иначе, чем в предыдущую. Трепет и ярость, нежность, напор, неистовство… Часы пролетали незаметно, и мне казалось, что Клэр так же хорошо, как и мне.
Говорят, после этого наступает депрессия, — сказала Клэр после долгой паузы. — Я что-то не замечаю, а ты? А я замечаю. Утром, когда ты уходишь на работу. Ну, до этого еще далеко. И слава богу.
Но утро все же наступило, ничего не поделаешь. Я отвез Клэр на станцию и, посадив на поезд, поехал в Ламбурн.
Прежде чем идти к Гарольду, я по приезде заглянул к себе. В доме было тихо и холодно, каждый предмет казался странно чужим. Как посторонний, я вглядывался в кричащую об одиночестве наготу стены и физически ощутил эмоциональный холод, который сразу почувствовал Джереми, когда впервые пришел ко мне. Как я мог не замечать этого раньше? Но как бы там ни было, теперь этот дом не для меня. Человек, который создал его таким, уходил, вовремя покидая прежнее убежище. Странная тоска охватила меня… 'но не было пути назад. Слишком глубокие корни пустила в душе наступающая зрелость.
Я прошел на кухню и разложил на столе фотографии разных людей анфас и в профиль, после чего, слегка дрожа от холода, позвал миссис Джексон взглянуть на них.
И чего вы от меня хотите, мистер Нор? Узнаете кого-нибудь, миссис Джексон?
Серьезно и внимательно миссис Джексон проглядела снимки один за другим и без колебаний остановилась, увидев знакомое лицо.
Ну вы подумайте! — воскликнула она. — Да ведь это тот самый инспектор из муниципалитета, который приходил насчет налогов. Ну, помните, я вам рассказывала. Полицейские еще смеялись надо мной, что он представился, а я впустила его к вам, ну а я им прямо сказала, как вам сейчас говорю: он мне назвался налоговым инспектором, а у меня и в мыслях не было, что он может врать. Вы уверены, что это он? Совершенно уверена. Он даже одет был точно так же — та же шляпа и все остальное. Тогда напишите мне, пожалуйста, на обороте все, что вы сейчас сказали, миссис Джексон. — Я дал ей шариковую ручку. — Пишите, я вам продиктую: «Двадцать седьмого ноября сего года этот человек приходил к Филипу Нору и, назвавшись налоговым инспектором, осмотрел дом в его отсутствие». Это все? — спросила миссис Джексон. Распишитесь вот здесь, пожалуйста. А теперь не сочтите за труд повторить то же самое на вот этой фотографии.
Она прилежно выполнила мою просьбу.
Вы собираетесь отнести эти фотографии в
полицию? — спросила она. — Мне вообще-то не
хотелось бы, чтобы они снова явились по мою душу.
Скажите, они придут?
Не думаю, — успокоил я ее.
Глава 20
Виктор Бриггс приехал в Ламбурн на «мерседесе», но в Даунс отправился на «лендровере» и вместе с Гарольдом на той же машине вернулся обратно. Я прискакал на конюшню на лошади. Утренние дела более или менее благополучно завершились, и, в меру довольные, мы по одному съезжались к Гарольду.
Виктор Бриггс стоял посреди дзора у своей машины. Он ждал меня. Я спешился и поручил лошадь заботам подбежавшего ко мне конюха.
Садись в машину, — пригласил меня Виктор.
Никогда слова лишнего не скажет. Одет, как всегда,
в неизменных перчатках, он стоял на холодном ветру, еще больше омрачая пасмурный зимний день. Жаль, что я не могу видеть ауру: у Виктора Бриггса она наверняка черная. Молча показав мне на переднее сиденье, он залез в машину и сел рядом со мной за руль. Завел мотор, отжал сцепление, дал газ и включил коробку передач. Стальной гигант бесшумно выехал из Ламбурна на шоссе, ведущее в Даунс.
На широкой, поросшей травой обочине, откуда было видно половину Беркшира, Виктор Бриггс остановил машину, выключил мотор и, откинувшись на сиденье, спросил:
Ну? Вы знаете, о чем я хочу поговорить с вами? Я последнее время только о вас и слышу. В самом деле? И что же? Ходят слухи, что Айвор ден Релган натравил на вас своих головорезов. Неужели? — я взглянул на него с интересом. — Где же вы об этом услышали? В игорном клубе, — ответил он, почти не разжимая губ. И что вам там рассказали?
Но ведь это правда? — сказал он. — В субботу у вас на лице еще оставались следы побоев. А почему он их на меня натравил, вам говорили?
Губы дернулись, пряча улыбку.
Ходят слухи, — сказал он, — что благодаря вам Айвора ден Релгана выперли из «Жокей-клуба» гораздо скорее, чем он туда пролез.
Наблюдая за тем, как удивление на моем лице сменилось тревогой, Виктор Бриггс уже не смог совладать с лицевыми мускулами и расплылся от удовольствия.
Вам известна причина? — спросил я. Нет, — ответил он, не скрывая сожаления. — Просто слышал, что вы это сделали. Наемники проболтались. Безмозглые куски мяса. Ден Релган зря связался с ними — эти дурни никогда не держат язык за зубами. А чем они… вообще занимаются? Вышибалы в игорных домах. Грубая сила. Они избили жену Джорджа Миллейса… Вы и об этом слышали?
Он помолчал, потом кивнул, но от комментариев воздержался. Лицо вновь приобрело замкнутое выражение. Темная щетина густо просвечивала сквозь сизоватую бледность щек. Скрытный, тяжеловесный, неторопливый в движениях мужчина, вхожий в мир, о котором я так мало знаю, — мир игорных клубов, наемных хулиганов, темных слухов.
Ребята говорили, что оставили вас подыхать, — сказал Виктор Бриггс. — А через неделю вы выигрываете скачки. Они преувеличили, — сказал я сухо.
Рот снова дернулся, Виктор Бриггс покачал головой.
Не думаю. Один из них был до смерти напуган. Говорил, что они перестарались… когда били ногами. Вы, видно, хорошо их знаете, — сказал я. Они рассказывали об этом не мне одному.
Мы снова замолчали.
Джордж Миллейс посылал вам письмо, спокойно сказал я через некоторое время.
Виктор Бриггс глубоко с облегчением вздохнул и переменил позу, совсем расслабившись на своем сиденье. Я понял, что все это время он нетерпеливо ждал, когда же я, наконец, скажу о главном, и именно поэтому был вынужден отвечать на мои вопросы.
И давно оно у вас? — спросил он, не глядя в мою сторону. Три недели. Уверен, вы не решитесь его обнародовать, — сказал он со скрытым торжеством. — Оно и на вас бросает тень. Откуда вы узнали, что письмо у меня? — спросил я.
Он заморгал, лицевые мышцы напряглись, потом
с усилием, медленно произнес:
Я слышал, что к вам в руки попали… Что? Бумаги. Бумаги Джорджа Миллейса. Ах, бумаги. Очень славное нейтральное слово. Кто вам сказал, что они у меня? Сначала Айвор. Потом Дана. Расскажите поподробнее.
Он бесстрастно, испытующе посмотрел на меня, потом неохотно сказал:
Айвор был так взбешен, что просто не мог держать язык за зубами… Говорил всякое… дескать, этот гад ползучий в тысячу раз опаснее Джорджа Миллейса. Ну, а Дана… она однажды вечером призналась мне, что вы заполучили копии писем шантажиста Джорджа и уже пустили некоторые в ход. Просила на вас воздействовать. И что вы ей на это ответили? — спросил я с улыбкой. Сказал, что ничем не могу ей помочь. Где вы с ними разговаривали… в игорном клубе? Это не ваше дело, — отрезал он. Напрасно вы так, — вновь улыбнулся я. — Уж мне-то могли бы сказать.
Он снова ненадолго замолчал.
Я держу четыре игорных клуба, — сказал он наконец. — Не один — нас трое. Мало кто из посетителей знает, что я совладелец. Обычно кручусь вместе с ними. Делаю ставки. Слушаю сплетни. Я ответил на ваш вопрос? Да, спасибо, — кивнул я. — А эти бандиты… работают на вас? Я нанимаю их в качестве вышибал, — сказал Виктор строго. — Но не для того, чтобы избивать женщин и жокеев. Видно, ребятам не хватает на жизнь. Приходится подрабатывать на стороне.
Письмо у вас? — спросил он, уклонившись от прямого ответа. — Я полагаю, словами от вас не отделаешься. Вам наверняка нужно от меня что-то… большее.
Я вспомнил письмо, которое знал наизусть.
«Уважаемый Виктор Бриггс.
Уверен, что вас заинтересует информация, которой я располагаю. Мне стало известно, что, сговорившись с букмекером, вы на протяжении шести месяцев обманываете публику, организуя проигрыш принадлежащих вам фаворитов».
Перечислялись пять заездов и назывались суммы, которые Виктору Бриггсу передавал его друг букмекер. Далее письмо гласило:
«Букмекер дал письменные показания, в настоящее время они у меня.
На всех пяти лошадях скакал Филип Нор; он, без сомнения, знал, что делает, и делал это не бесплатно.
Если я пошлю показания букмекера в „Жокей- клуб“, вы оба будете тут же исключены. Однако с этим можно подождать, если вы согласитесь на мое предложение.
Ждите звонка.
Джордж Миллейс».
Письмо было отправлено более трех лет назад. И три года Виктор Бриггс не придерживал лошадей. Через неделю после смерти Джорджа он опять взялся за старое… и обнаружил, что у жокея проснулась совесть, и он больше не может на него положиться.
Я не собирался ничего предпринимать по поводу письма, — сказал я. — Я вообще не хотел говорить вам, что оно у меня. Но почему? Вам хотелось побеждать, и вы знали, что я не стану рисковать членством в «Жокей-клубе». Вы могли припугнуть меня письмом, чтобы я согласился на ваши условия. Почему же вы этого не сделали? Я хотел… чтобы вы перестали придерживать лошадей без моего вмешательства… ради самих лошадей.
Он долго смотрел на меня. Интересно, о чем он думал?
Ну ладно, вам скажу, — начал он наконец. — Я вчера подсчитал, сколько денег заработал со дня скачек в Сандауне, когда вы взяли второе место на Рассвете. Я сложил вместе все денежные призы за вторые и третьи места, а также за победы на Панцире.
Добавил сюда выигранное на пари, а я заключал их немало — какая лошадь придет первой, на каких местах окажутся другие. Получилось, что честная езда принесла мне больше денег, чем падение с Рассвета. — Он замолчал, ожидая ответа, но я, переняв от него его манеру, ответил лишь взглядом. — Я давно понял, что жульничать на скачках вас больше не уговоришь. Вы стали другим человеком — старше, сильнее. Если вы и дальше собираетесь работать на мою конюшню, можете быть спокойны, я не стану просить вас проигрывать. — Ну как, — спросил он после паузы, — вы это хотели от меня услышать?
Я отвернулся и стал смотреть вниз на открытую всем ветрам равнину.
Да, — ответил я, не повернув головы. Знаете, — начал Виктор немного погодя. — Джордж никогда не требовал денег… Вместо этого… Он просил сделать взнос в Фонд помощи жокеям-инвалидам. Вам все известно, правда? Деньги Джорджа не интересовали. Прижать к ногтю, сорвать преступные планы — другое дело. И многих он обрабатывал таким образом? — спросил Виктор Бриггс. Я знаю семерых. Возможно, восьмерых — спросите букмекера.
Виктор был поражен.
Джордж ставил жертву на колени и наслаждался этим. Но жесток не был ни с кем. И если ему
доводилось поймать человека на злоупотреблении, он расправлялся с ним со вкусом. Перед. каждым был выбор — разоблачение или поступай, как того хочет Джордж. А Джордж хотел… нарушить преступный ход событий. Хотел, чтобы Айвор ден Релган перестал рваться к власти. Хотел, чтобы Дана
отказалась от наркотиков. И многое другое…
Например, вовремя остановить меня… чтобы меня не исключили из клуба, — продолжил Виктор Бриггс. — Вы, разумеется, правы. Когда Джордж позвонил мне, я ожидал прямого шантажа. А он сказал: все, что от меня требуется, это вести себя достойно. Так и сказал. «Не шали, Виктор, и все будет в порядке». Назвал меня по имени, хотя я не был
с ним знаком. Знал, кто он, конечно, но не более
того. «Виктор, — сказал он, как будто я был его любимой комнатной собачкой, — будь пай-мальчиком, Виктор, и ничего не бойся. Но если я заподозрю неладное, я буду преследовать Филипа Нора с телеобъективом до тех пор, пока не поймаю с поличным, и тогда, Виктор, вы и дня не продержитесь в „Жокей-клубе“».
Как хорошо вы все помните. А ведь прошло столько лет. Я ждал звонка и записал наш разговор на магнитофон, надеясь впоследствии уличить Джорджа в шантаже. А он вместо этого прочитал мне мораль и предложил пожертвовать тысячу фунтов в Фонд помощи жокеям-инвалидам. А что' было дальше? Неужели этим все и кончилось? Нет. С тех пор Джордж всегда подмигивал мне на скачках.
Я рассмеялся.
Да, действительно, очень смешно, — согласился он. — Это все, что вы хотели узнать? Не совсем. Вы могли бы мне помочь в одном деле. Для меня это очень важно. Чем же? Расскажите о связях Даны с поставщиками наркотиков. Глупая девчонка. Я ее предупреждал — она не хочет слушать. Захочет, и очень скоро. Ее еще можно спасти. И не только ее. — И я сообщил ему то, что счел нужным. Он выслушал меня внимательно. Когда я закончил, губы его дернулись в подобии улыбки, которую он не мог сдержать. Джордж Миллейс, — сказал Виктор Бриггс, — мальчишка в сравнении с вами.
Потом Виктор уехал, а я пешком через Даунс вернулся в Ламбурн.
Странный человек. За последние полчаса я узнал о нем больше, чем за семь лет совместной работы, и все же он оставался загадкой. Тем не менее, я без особого труда получил от него все, чего добивался. Он предоставил мне возможность работать как и сколько хочу, и помог в другом, не менее важном деле. Я чувствовал: