Сел прямо на траву между стайкой западногерманских немок — совершено некрасивых на лица, хотя и при хороших фигурах. Местные немки как правило одеты все одинаково — темная юбка, светлая футболка. Волосы у всех длинные, светлые и распущенные. Полное отсутствие какой-либо косметики. Лбы выпуклые, глаза выпученные как у амфибий. Говорят — именно таков тип настоящих западных немцев — истинных арийцев. Как правило, идешь по улице и видишь впереди какое-нибудь стройное молодое создание. Приятно посмотреть. Но стоит ей только обернуться, как все обламывается и настроение существенно портится. Хотя сами немцы и немки — существа довольно добрые. Помнится, одна старушка, которая во время войны явно была уже взрослой девушкой, держала трамвай, закрыв зонтиком светофильтр на двери, видя, что я тороплюсь. Да и в офисе на 9-мая немцы радостно меня приветствовали, когда я вышел на работу (хотя по договору я имел право отдыхать как в свои праздники, так и в местные, немецкие).
С другой стороны от меня расположилось семейство турок. Турки после немцев — наиболее распространенная нация в Германия. Говорят, после Второй мировой войны, когда Германия оказалась в изоляции, только Турция согласилась им помочь. Турки получили какое-то преимущество для въезда и работы в Германии. Чем они и пользуются до сих пор.
Открыл бутылку пива, используя вместо открывашки вторую бутылку. Сделал небольшой глоток, глядя на Рейн и думая про себя в очередной раз: Вот она, могучая и легендарная река. О ней упоминалось в римских хрониках. Ее форсировал Цезарь. Она останавливала римлян, служа естественно границей. Но… Как житель Сибири я видел перед собой совершенно небольшую речушку. Это, кончено же, не Обь, не Енисей, и даже не Иртыш. Там где я сижу Рейн в ширину составляет порядка трех барж (если их поставить поперек), плывущих сейчас мимо.
Никто не купается. Как мне рассказали местные, в семидесятые годы Рейн был настолько загрязнен, что в нем не только не водилась какая-либо рыба, но, якобы, можно было проявлять фотопленку — по крайней мере был такой телевизионный ролик. Но сейчас, с усилением влияния зеленых, в Дюссельдорфе не дымят трубы, карьеры не разрабатываются, обилие рельсовых путей ржавеет, а блокгаузы отданы под местные ярмарки. Но в речке так никто купаться и не стал. Говорят, по привычке, предпочитая выезжать в Голландию на ее пляжи (2–3 часа езды).
Одинокий комар вяло пролетел передо мной, задержавшись на какое-то время. За три месяца жизни это второе или третье насекомое, которое я здесь увидел. До этого мне как-то на глаза попалась одинокая муха. И все. И даже возле черешни, что лежит в открытых лотках на улице перед магазином «Кайзер» на нашей Графенбергер-аллее, и то не крутится ни одна муха, не говоря уже про ос или пчел. Второе, что меня здесь удивило — это полное отсутствие пыли. За три месяца моего существования я ни разу даже не протирал ботинок — ни грязи, ни пыли, ничего, даже как-то странно.
Комар вяло покрутился передо мной. С трудом сел на мою руку. Я с интересом посмотрел на него. Но он посидел, совершенно не делая никаких попыток укусить, скорее всего — просто отдыхал, поднялся и так же вяло полетел куда-то дальше.
Было скучно.
Я встал. Ключ от офиса лежал у меня в кармане. На работа, в принципе, мне было чем заняться. Обещал немцам выполнить одну задачу к определенному сроку. В общем- то я и так успевал. Но — все же. На всякий случай лучше подстраховаться и закончить раньше. А то неудобно как-то.
И я, пройдя по набережному бульвару мимо игроков, усердно кидающих железные шары, направился к себе на работу. Что, в общем-то, было не в первые. Я работал и поздними вечерами, и ночами, и в выходные. И не потому что так было надо. Просто дома сидеть было скучно, а на работе — интернет, весь мир перед тобой, можно поговорить с друзьями, познакомится с девчонками из Новосибирска (ведь я туда вернусь), ну и так далее. А в европейские окрестности — Париж (6 часов езды), Амстердам (3 часа), Трир, Люксембург (3 часа), Кельн (40 минут), Дуйсбург (кстати, туда вообще можно добраться на метро, правда, по верху, но и все же…) — я уже побывал, несколько раз. Больше не захотелось. Да и Дюссельдорф я уже почти весь излазил — замок Бенрат, крепость Фридриха Барбароссы, еще что-то там, не говоря уже о местной телебашне высотой в 240 метров. Кстати, верх ее, где расположены бары, имеет вид юлы, причем — стеклянной. И там, внутри я наблюдал, как мальчишки ложились на стеклянные стенки, идущие прямо от пола. До этого я только вставал на самый край. И уже было жутко — где- то внизу, прямо под ногами, летят птицы, по набережной бродят маленькие фигурки человечков, по речке плывут маленькие кораблики. Поддавшись, я тоже лег на стекло. Такого адреналина я не получал ни на сплаве по алтайским речкам, ни на скальных горах Саян. Словно навис над миром, сверху, и смотришь на него, а внизу — так все мелко. И причем — для тебя нет никакой видимой опоры — все прозрачно. И собственные ноги тоже фактически висят в воздухе. Такой кайф!
На трамвай я не пошел, хотя до офиса три остановки. Житель северной окраины Новосибирска, для меня 20 минут ходьбы — это рядом, рукой подать. За одним только хлебом столько ходим у себя на «Родниках». Поэтому, выйдя из пешеходной зоны я проигнорировал трамвайные остановки (2 марки за 3 минуты поездки — при компостировании отмечается время, 3 марки — 6 минут поездки, и там дальше еще какие- то расценки, например, если один билет на четверых то дешевле, чем четверым по отдельности, человек с велосипедом — уже другая цена — это я вспоминаю изображение на кнопках на аппаратах по продаже билетов, с ребенком — третья, и т. д.). И на трамвае я ездил только когда возвращался из русского магазинчика «Nostalgia» (харьковчане его ведут), с тяжелыми авоськами, наполненными гречкой (которая больше нигде не продается), рыбой вяленой и копченой (которой тоже здесь нет — немцы почему-то не любят рыбы). А русская водка есть в любом магазине. «Горбачев» в основном, произведена русской колонией в Берлине, как написано на этикетке.
Обогнал пожилую парочку, говорящую по-русски. Это и не удивительно. По официальным данным, в Дюссельдорфе проживает 700 тысяч человек, из которых 120 тысяч составляют русские. Причем, русские, приехавшие на постоянку, а не временно, как я, почему-то перестают быть русскими и общаться с ним становится неинтересно. Поэтому, наверное, я и не хожу на русскую дискотеку «Распутин».
Уже пройдя под мостом и пересекая небольшую улицу, я вдруг услышал за своей спиной торопливый немецкий говор. Не сразу понял, что обращаются ко мне. Такого еще не было. Остановился. Удивленно обернулся. Меня торопливо догоняла очень красивая (что уже само по себе удивительно), стройная, худая, высокая немка. С тяжелым чемоданом. Явно чем-то взволнована. На ходу она быстро тараторит по-немецки, обращаясь ко мне. Я ничего не понимаю. Из немецкого знаю только «швайн» (свинья или, относительно югославского гриль-бара к которому я привык — свинина), «айн-цвай-драй» (когда заказываешь количество пива), и конечно же — «бир» — пиво. А еще лучше — альт- бир (4 марки за кружку, тогда как бутылка пива — 1 марка) — пиво, сваренное по старинным рецептам, коричневого цвета, по вкусу совершенно ни на что не похожее в сравнении с тем пивом, которое продается в России. Но местные официанты, как правило — югославы, или еще какие-то словаки (сербы, хорваты и т. д.), обязательно переспрашивают, произнося это слово (бир) как-то по другому (то ли биер, то ли вообще бие). И мне в таких случаях приходилось тыкать в меню пальцем — для понятливости — вот это, альт-бир, мол.
— Сорри, — говорю я девушке. Да и зачем мне, помимо английского, знать еще и немецкий, когда в нашей группе два американца, четверо русских и только один немец, да и тот совершенно свободно, причем гораздо лучше меня, говорит по-английски, что, кстати, существенно затрудняет наше с ним общение — уж больно быстро говорит, ничего не успеваешь уловить, сказывается малая разговорная практика. — Онли спик инглиш, — добавил я, ожидая, что она сейчас также быстро затараторит по-английски и мне придется напрячься, чтобы понять ее.
— Инглиш, — с огромным разочарованием произносит блондинка, ставя чемодан на булыжную мостовую. А глаза у нее такие — вот-вот готова расплакаться.
Видя, что я стою (удивленный тем, что ко мне здесь вообще обратились), она снова что-то быстро лопочет по-немецки. Наконец я в этом неразборчивом потоке улавливаю знакомое мне немецкое слова — хауфбанхоф — вокзал то есть.
— Хауфбанхоф? — переспрашиваю я на всякий случай.
— Я, я, — говорит она почти радостно, энергично кивая головой и снова что-то тараторя на своем.
Поняв, что ей действительно нужен вокзал, а не что-то еще, и зная, как до него дойти пешком (15 минут отсюда) и совершенно не представляя, как проехать на трамвае, который является основным видом транспорта, и ходит строго по расписанию, и к тому же на каждой остановке вывешен план движения маршрутов по всему городу, плюс — временной график движения маршрутов по данной остановки, я разворачиваюсь в сторону его предполагаемого местонахождения, вокзала то есть.
— О-кей, — уверенно говорю я. — Форвард, — показываю я рукой направление вдоль улицы. — Зен лефт, энд форвард онсе мо. Уан хандред мите. Энд уанс мо лефт.
Девушка с тоской покрутила головой. Явно совсем ничего не поняла. А по лицу видно, что очень расстроена. Вот-вот заплачет. Она снова что-то жалобно затараторила по- немецки.
Я грустно улыбнулся, снова включил английский, пытаясь объяснить ей (в том числе помогая и жестами — для наглядности), как дойти до вокзала.
Бесполезно.
Так мы мучались с ней минут десять-пятнадцать.
— Ну я не знаю больше как еще объяснить! — наконец в сердцах восклицаю я по- русски.
— Русский!? — тут же вырывается у нее. Руки ее бессильно опускаются. И вся она становится какой-то беззащитной.
Немая сцена (почти по Гоголю).
Оказалось — бывшая учительница немецкого языка, устроилась на работу по уходу за детьми. Время такое, был массовый отток наших девчонок, именно нянечками. Я даже переписывался по интернету с одной девушкой, победительницей какого-то конкурса красоты, которая усиленно учила немецкий, и в конце концов получила вызов в Германию. В Бремен, если я не ошибаюсь.
Дорогу бывшей учительнице немцы (к которым она сейчас и едет) оплатили. С собой — денег не было вообще никаких (что меня не удивило, т. к. я сам приехал в Германию вообще без каких-то денег — кроме российских на обратную дорогу — и до сих пор помню глаза паренька в штатском, остановившем меня на питерской таможне с вопросом — сколько я везу с собой валюты).
Итак, учительница. На вокзале ее должны были встречать и отвезти на электричке в Дуйсбург, или еще куда-то. Но почему-то автобус, на котором она ехала, по каким-то причинам, высадил пассажиров раньше, не доехав до вокзала. А денег у нее, как я сказал, нет. А электричка должна уже скоро уйти. И что ей делать — совершенно непонятно.
Я молча взял ее чемодан.
— Пошли, — только кивнул я ей.
И мы отправились на вокзал, двое русских, затерянных в Европе.
10 июня 2005 г.
***
11. Муки творчества — 2.
Творчество — это единственная возможность побыть богом. Самому создать мир, застроить его городами, заселить разными людьми. Наделить этих людей положением и характерами. И посмотреть — как у них там все закрутится? Что из этого выйдет? Ведь не секрет, что зачастую персонажи писателей вдруг начинают жить своей собственной жизнью.
Наверное, так возникло и христианство. Какой-то писатель древности, уставший создавать свои собственные миры, вдруг подумал, что и он сам, и мир, который его окружает — возможно, тоже был кем-то уже придуман на самом деле? И он — простой персонаж, заживший своей жизнью?
Но человечество приняло этот первый фантастический роман как всегда по своему…
6 февраля 2005.
***
10. О разных восприятиях.
Он долго стоял у старого шкафа, не решаясь его открыть. Прикасаться к вещам матери, которую недавно похоронил, было невыносимо тяжело. И все же открыть его было необходимо — мать завещала золотую цепочку и старую серебряную брошь своей внучке, его дочери, которая сейчас жила в Америке, училась в колледже.
Борясь с упрямо наворачивающимися слезами, он кое-как нашел эти предметы завернутыми от воров в какие-то старые тряпки.
Два года он копил деньги на поездку, экономя во всем.
Наконец билет был куплен.
И вот уже остались позади и долгая возня с визами, и пересадки и утомительный полет над Атлантикой.
Статуя Свободы и небоскребы не оставили у него никакого впечатления — он думал о другом.
— О, папа, привет?! — удивленно встретила его уже изрядно повзрослевшая за эти годы дочь. — Как там жизнь в Новосибирске?
Он замялся, растерявшись. Обниматься уже было почему-то неловко. Его дочь тоже старалась избегать его взгляда.
Он передал ей коробочку.
— Бабушка тебе завещала, — с трудом произнес он, чувствуя, что все еще не может произносить этих слов — бабушка или мама.
Она открыла крышечку, без интереса посмотрела на цепочку, на брошь.
— Спасибо, — сказала она, убирая коробочку в шкаф. Потом посмотрела на часы.
— Ты тут посиди пока, — сказала она. — Телек посмотри. Каналов здесь много. Тебе понравиться. А то у меня сейчас встреча.
И она ушла.
Он остался один. Наедине со своими мыслями.
22 ноября 2004.
***
9. Муки творчества.
Стоя на коленках на разбитой кухонной табуретке, в старых трусах и поношенной майке, писатель Н. тупо смотрел на чистый лист бумаги. По плану надо было реализовать пятую главу детективного романа «Один против всех», в которой главный герой встречается с очередным персонажем, для того, чтобы получить необходимые ему сведения.
Голова со вчерашнего болела.
Итак, рассуждал писатель, надо вжиться в образ, поместить его в известную мне обстановку и описывать то, что видишь.
Писатель поправил листок. Для начала нарисовал в верхнем углу маленького человечка.
Итак, я частный детектив, принялся внедрять он свой план. Например, в джинсах — он покосился на диван — и в светлой футболке, добавил он. Выхожу из автобуса, например, на остановке «Макаренко». Хотя нет, вываливаюсь, с трудом пробираясь в давке между двух каких-то толстых теток с необъятными дачными авоськами, при этом громко крича кондуктору и водителю, чтобы открыли заднюю дверь, я мол, только что передал за проезд.
Нахожу дом — например, длинная десятиэтажка. Ищу квартиру, например, 173. На подъездах номеров не написано, пересчитывать по 4 квартиры на этаже мне лень, и я спрашиваю у дворовых пацанов, открыто курящих «беломор» и запивающих его пивом. Они вяло кивают — по их глазам видно что одним пивом здесь не обошлось.
Поднимаюсь по изрядно замусоренной, обшарпанной, вонючей лестнице — лифт как всегда не работает. Нажимаю на кнопку потрескавшегося звонка. Звонок противный и дребезжащий. Дверь открывает ребенок. Например, маленькая девочка, с детскими косичками, но с уже взрослыми глазами. Молча кивает мне в сторону кухни. Прохожу. Кухонный стол весь покрыт старыми газетами, заваленными рыбьей чешуей, плавниками и головами. За столом сидит этакий бугай в тельняшке. Делает очередной глоток пива из здоровой кружки. Смотрит на меня мутным взглядом, доставая из полиэтиленового мешка воблу и решительно отламывая ей голову. Потом лезет куда-то в покосившиеся шкафчики, достает другую, изрядно засаленную кружку. Ставит мне. Наливает. Также молча пододвигает мешок с рыбой. Я беру кружку. Протираю пальцами питьевой край, ощущая холод напитка через стекло. Подношу кружку ко рту…
Оторвавшись от творчества, писатель Н. с удивлением посмотрел на исписанный листок. Лист почти закончился, а к сути дела они так и не добрались. Слишком прозаично, подумал Н, комкая бумагу и кидая ее в угол, заваленный остатками предыдущих глав.