Тогда растаманы свирепеют и разрабатывают зверский план, как эту мышу с–под шкафа выгнать и жестоко наказать. Короче, значит так: два растамана должны встать на стулья и трусить шкаф сверху, ещё один растаман должен стучать по шкафу кулаком, ещё один будет шарудеть под шкафом шваброй, а ещё один встанет возле шкафа с двумя бутылками, чтобы как только мыша вылезет, так и сразу в неё метнуть. Потом они раскуривают косой и приступают к выполнению своего плана. Короче, два растамана становятся на стулья и начинают трусить шкаф, ещё один ритмично стучит по шкафу кулаком, ещё один чисто под ритм шарудит под шкафом шваброй. А старый растаман тоже под этот ритм стучит бутылками. И вот они постепенно входят в ритм и начинают оттягиваться в полный рост, получается такой индАстриал, типа Айштунценде Нойбаутэн.
Короче, сейшенят они, значит, типа минут пятнадцать или даже полчаса, и вдруг слышат, кто–то на гитарке начал подыгрывать. Причём саунд какой–то совсем незнакомый, явно не местный, но всё равно клёво так, мягко и, главное, очень в тему. Смотрят — а там стоит чувак какой–то, совсем непонятный, откуда он и вобще. Растаманы его спрашивают: чувак, а ты откуда. А он говорит: я с Ивано–Франковска, шёл тут мимо, слышу, люди сейшенят на ударных, вот решил с гитаркой подписаться. А растаманы говорят: та, это мы не сейшеним. Это мы мышу с–под шкафа выгоняем.
Тогда ивано–франковец заглядывает под шкаф и говорит: ну, чуваки, это вы её до конца сезона так выгонять будете. Потому что она уже давно под полом сидит. У вас же в плинтусе дырка, так она туда скипнула ещё в начале сейшена.
Растаманы смотрят: а там и в самом деле дырка офигенная, аж ветер свистит. И говорят: ух, ты! Какой, ты, блин, врубной, в натуре! А мы тут со шваброй и с бутылками. А ты, блин, сразу врубился, что она скипнула. Слы, чувак, так ты, может быть, знаешь, как её, суку, прищемить, чтобы она не беспредельничала. Потому что она тут один день тусуется и уже всех достала. А ивано–франковец говорит: это зависит, какая у вас мыша. Тогда старый растаман говорит: ну, она, да… Короче, знаешь, такая вся стрёмная, зелёная, а глаза как маленькие помидорчики. А ивано–франковец ему отвечает: ну, так это, короче, не проблема. Это вы неделю не покурите, и она сама по себе рассосётся.
Тут все растаманы как зашумели: та, шо ты гонишь! Прямо как психиатор, в натуре. Это же как можно, целую неделю не курить, это же вобще умом поехать можно. А ивано–франковец им говорит: тогда давайте другой способ, менее напряжный. Тогда давайте нажарим каши, положим грамм сто на блюдечко и поставим посреди комнаты. Мыша ночью вылезет, каши обхавается и приторчит, а мы её только хап! и сразу запакуем в бандероль и отправим на фиг в Израиль, потому что левым здесь не место. Вот так её сразу в Израиль и отправим. Только надо ещё шкаф пересунуть в другой угол. Растаманы подумали и говорят: чувак, а может быть, не надо шкаф сОвать? Потому что он такой тяжёлый, прямо как монумент, четыре тонны с гаком. А ивано–франковец говорит: надо, чуваки! Не знаю, точно, зачем, но чем–то задним чувствую, что надо. И без долгих базаров встаёт и упирается в шкаф плечом. Тут все растаманы идут ему навстречу и довольно быстро, даже почти без матов и совсем без перекуров, пересовуют шкаф в другой угол.
Потом они по–быстрому дербанят в палисаднике траву, жарят кашу, хапают по три ложки и через полчаса уже висят в полный рост. И тема у них, короче, такая: они все сидят на полу и втыкают на блюдечко с кашей, когда же эта мыша придёт и будет хавать. А на блюдечке происходит такое бурление, шевеление, цветочки растут, птички поют, вселенные встают и рушатся, и всё такое. И вот появляется зелёная мыша, ныряет в эту кашу, начинает там валяться, бултыхаться, бегать, прыгать, и хавает, хавает, хавает — и вот, она, короче, захавала всю кашу и зависла посреди блюдца. Тут все растаманы врубаются, что её надо ловить, и начинают её ловить. А она начинает от них уползать. И вот они ползут за мышей, а она ползёт от них. Ползут они, значит, ползут, и вдруг мыша ныряет обратно под шкаф. А растаманы ударяются в шкаф головой и хором думают: бля! какая, сука, шустрая!
А через минут пятнадцать под шкафом начинается грохот, глухие удары головой в стенку и громкие маты. Это мыша на конкретной измене ищет свою дырку в плинтусе и не может её найти. Потому что шкаф пересунули. И вот она бегает под шкафом, таранит плинтус и кричит: замуровали, демоны! Тогда ивано–франковец суёт руку под шкаф, достаёт оттуда мышу и говорит ей: ну, что, зелёная? допрыгалась?
Мыша оценивает ситуацию и понимает, что она таки в натуре допрыгалась. И говорит: чувак, ну я же не виноватая. Просто, знаешь, вчера так на хавчик пробило, так что мне, уже и похавать нельзя? А ивано–франковец говорит: похавать тебе всегда дадут, если по–нормальному попросишь. Только наглеть не надо, ясно? А мыша говорит: так он же сам первый на меня погнал, и хлеба не даёт. А ивано–франковец говорит: ну, я вижу, ты, в натуре, тупая, ничего не понимаешь, надо тебя воспитывать. Тогда мыша видит, что чувак совсем не пацыфист и настроен очень решительно, и говорит: всё, всё, всё. Всё я понимаю, короче, я здесь со всех сторон неправа, не надо меня воспитывать. Я уже всё понимаю. И беспредельничать больше не буду. Только не надо меня воспитывать.
Тогда ивано–франковец ставит мышу на пол и говорит: ну, смотри. ещё раз чуваки на тебя пожалуются — можешь сразу вешаться. Ясно?
Тогда мыша быстренько отвечает: ясно, гражданин начальник! И снова ныряет под шкаф. А потом через полчаса опять выныривает с–под шкафа и говорит: чуваки, ну, так я что–то не поняла, где моя дырочка?
Но растаманы уже все повырубались, намаялись за день, конечно. Устали, и всё такое. А тут ещё каша пригрузила. И всем эти мышины проблемы по барабану, даже кошка растаманская на них не ведётся. Ну, мыша потусовалась до утра, дырочки никакой не нашла, обломалась и с хаты свалила. И больше её здесь не видели.
Длинная телега про Дядю Хрюшу
Так вот, за Дядю Хрюшу. Не то что бы он совсем левый гаваец, нет. Чувак он вобще нормальный, ничего себе чувак, можно даже сказать, ништяк чувак… с одной стороны. Но с другой стороны, понимаете, чуваки… Ну, короче, нет, ну вы же меня понимаете с другой стороны. Нет, я за него ничего плохого, он же вобще нормальный чувак, но с другой стороны… Короче, ну его на … с другой стороны! Нет, ну вы прикиньте, чуваки, что за расклад, в натуре: долбим с ним один косой на двоих, и он сразу начинает шариться насчёт хавчика. А у меня было две буханки хлеба, так он, короче. Берёт, короче, нож, отрезает шматок в ладонь шириной, режет его на четыре части и одну за другой засовывает внутрь. Потом отрезает следующий шматок, режет его, бля, на четыре части, и одну за другой их только чпок! чпок! — и нету шматка. А потом отрезает ещё один шматок, режет его, сука, блядь, маньяк резиновый, опять на четыре части… Не, ну разве ж это можно выдержать? Короче, беру я нож, отрезаю себе тоже шматок хлеба в ладонь шириной, режу его на четыре части, и только чпок! чпок! — и отрезаю следующий шматок. Короче, за полчаса мы с ним вдвоём две буханки хлеба. А потом весь вечер ходили втыкали, как под паркопаном. Вот это, бля, называется оттянулись!
Так вот, за Дядю Хрюшу, это телега была козырная в натуре. Приходит, короче, Хрюшкин к себе домой со стаканом какой–то непонятной травы. А жена его куда–то свалила, то ли к подруге, то ли куда–то, короче, свалила. Вот он, значит, пришёл домой, позакрывал все форточки и заманьячил в одиночку целый косой. А потом полез в холодильник, вытащил оттуда пятилитровую каструлю с борщом, сел на ковер перед телевизором и, втыкнувши в какую–то санта–барбару, начал этот борщ машинально хавать.
Короче, потом приезжает с райцентра Хрюшкина тёща. А в квартире кумар как в газовой камере. И вот его тёща хапнула как следует этих жирных центров, и сразу обторчалась вчерняк. Метётся, короче, напрочь убитая тёща по квартире, и вдруг натыкается на Хрюшкина. А Хрюшкин лежит весь раздутый как утопленник, с кровавой пеной на губах. Тёща сразу высаживается на конкретную измену и звонит в скорую помощь. А там ей отвечают: ништяк, бабулька, сейчас приедем.
Короче, приехали доктор с медсестрой — а кумар–то всё ещё висит! И вот, короче, доктор с медсестрой… Короче, прямо в коридоре их накрыло в полный рост! И вот они оба толкутся возле вешалки, переглядываются, хихикают, шепчутся, саквояжи роняют, потом поднимают, потом снова роняют. А тёща стоит в полной непонятке и ни во что не въезжает. А они её спрашивают: бабуля, у тебя покушать чего–нибудь найдётся? А то мы сегодня ещё не завтракали. А тёща на них как наехала: у меня тут зять сейчас умрёт, а они, видите ли, покушать! А они говорят: бабуля, без измен! Без измен, бабуля! Сейчас мы твоего зятя отремонтируем, а ты иди на кухню и приготовь нам чего–нибудь покушать. А то мы сегодня ещё не завтракали вобще. Тут тёща врубается, что это всё как надо, и идёт на кухню.
Потом через некоторое время она выглядывает с кухни и видит. Ага! Короче, там уже доктор медсестру прямо на коврике, а Хрюшкин лежит как лежал. Тёща думает: во, гады! А я–то старалась, хавать им готовила, а они гады немцы. А я им хавать готовила. И тут её посещает конкретный вруб, что это на самом деле ни фига не врачи на самом деле. И с таким мыслями она звонит в ментовку и говорит: миленькие, родненькие, приезжайте поскорее, тут бандиты со скорой помощи зятя моего отравили, дочку мою украли, сейчас меня зарежут, квартиру ограбят, всех поубивают! Менты говорят: вызов приняли, сейчас приедем. Тогда тёща ховается в ванную, закрывается на шпингалет и вдруг случайно начинает втыкать в зеркало.
А в зеркале идёт кино унесённые ветром с тёщей в главной роли. И вот она, короче, втыкает в это кино, и чувствует, что жизнь она прожила не напрасно. И что это была, в натуре, не жизнь, а просто сплошной героический подвиг. И что сейчас она всех бандитов как тараканов — тапком и в унитаз! И вот она хватает швабру, выскакивает из ванной и кричит: ААААА!
А в коридоре уже стоят двое ментов, вспоминают, зачем они сюда приехали. Потому что крышу им ещё на лестничной площадке снесло, с первой хапки Хрюшиных центров. И вот они стоят в коридоре и пытаются вспомнить, что они вобще тут делают. А тут из ванной на них выскакивает старуха со шваброй наперевес. Тогда они перестают зависать, отодвигают старуху под стенку и заходят на кухню.
А на кухне уже сидят доктор с медсестрой, пьют чай и смотрят друг на друга влюблёнными глазами. Они только что добили пяточку от Хрюшиного косяка, и теперь им очень–очень хорошо. Менты у них чисто на автопилоте спрашивают документы. А доктор говорит: какие вобще документы? Мы же, ёлы–палы, доктора со скорой помощи.
Тут менты аж обрадовались: О! Доктора! А промедол у вас есть? Доктор говорит: да что вы, парни? Промедол же только в реанимации, нам его уже лет пять как не выдают. Менты спрашивают: а что у вас есть такое интересное вобще? — Только димедрол, ребята, только димедрол. Менты тяжело вздыхают и говорят: ну ладно, если уж точно ничего нет, и даже кетамина нет? Ну, если даже кетамина у вас нет, а паркопан у вас хоть есть? Ну, хотя бы по паре колесиков, мы уже вобще нормально подсиняченные, нам чисто с легонца догнаться. Короче, кончаются эти базары тем, что медсестра достаёт машыну и загоняет им по два куба димедрола внутривенно.
Ну, да. Короче, значит, все оттягиваются в полный рост. А тёща, ага. А тёща, короче, стоит и смотрит на это кино через стеклянную дверь. И думает, что же ей, бедной, делать. И в конце концов она въезжает, что это всё одна мафия, и ничего она тут не сделает. И Хрюшкин с ними всеми заодно. Короче, надо писать генеральному прокурору, нанимать адвоката, раскручивать следствие. И все эти смуры её так сильно загружают, что она машинально садится на диван и постепенно начинает беседовать с генеральным прокурором.
И вот вся бригада убитая заходит с кухни повтыкать в телевизор. А тут тёща сидит на диване и на полном умняке беседует с генеральным прокурором. Менты у врачей спрашивают: а это вобще откуда такая старуха? Врачи говорят: без понятия, хотя — она тут вроде с самого начала была, кажется. Менты говорят: вы послушайте, что она гонит! Она же стебанутая в натуре! Врачи на это отвечают: мы же не психиаторы вобще, но тут, по–моему, никаких сомнений быть не может. Стебанутость налицо. Менты говорят: а чего она тут делает, если она стебанутая? Это же непорядок, в натуре. Если она настолько стебанутая, она должна сидеть в дурдоме. Сейчас, короче, позвоним на дурдом, чтобы приехали забрали, а то ж это беспредел конкретный вобще. И вот старшой мент посылает младшого звонить на дурдом.
Потом приезжает скорая с дурдома, в хату заходят два санитара и психиатор. Младшой мент в это время уже кимарит на полу под вешалкой с телефонной трубкой в руках. Вся остальная команда сидит перед телевизором и занимается своими делами. Мент уже обрубился, тёща обрубилась, Хрюшкин продолжает ловить свои свинячьи кайфа, врач с медсестрой целуются и, короче. А по телевизору идёт концерт русской народной попсухи.
Дурдомовская команда тихо оглядывается по сторонам и начинает молча пританцовывать. А потом подпевать в три голоса: кальбаса, кальбаса, до чего ж ты хороша.
На этот шум просыпается мент старшой и говорит: о! ещё врачи! А промедол у вас есть? Дурдомовская команда ему что–то очень невежливо отвечает. У него сразу портится настроение, он берётся за дубинку и начинает обычный свой наезд: а ну, предъявите документы!
Дурдомовцы говорят: у нас с собой нет, у нас в машине. Сейчас пойдём принесём. А мент им: никуда вы не пойдёте, родные вы мои! Короче, мы вас всех задерживаем на сорок восемь часов до выяснения. Санитары сразу его осаживают: будь реалистом, мужик — нас же трое, а ты один, и, кроме того, какой–то дрянью наколотый. И в ответ на эту борзоту конкретную мент сразу меняется в лице, вытаскивает свой чёрный пистолет и каак заорёт: «Стоять, суки! Лицом к стене, руки за голову!»
И тут вдруг внезапно Хрюшкин, за которого все уже давно забыли, как будто его нету вобще. Так вот, Хрюшкин, короче, лежал–лежал, и в этот самый момент, когда мент пистолетом размахивает, телевизор орёт, дурдомовцы на измене. И в этот момент Хрюшкин вдруг как перднет! Прямо аж люстра затряслась! И всех, кто был с ним в комнате, резко пробивает на хи–хи. Поржали, короче, минут пятнадцать, и сразу стали все как родные братья. А тут кстати по телевизору началось белое солнце пустыни и все стали дружно в него втыкать.
Но Хрюшкин, он же, в натуре. Короче, кайфоломщик всем известный. Людям клёво, они только прикололись повтыкать в телевизор, а Хрюшкин прикололся попердеть. Пердит, блин, и пердит! И кроме того что воняет, как вагон тухлой капусты. Так, кроме того, ещё высаживает людей, что он вот–вот сейчас обделается. И что с ним потом делать. Дурдомовцы говорят: а давайте его в ванну положим, чтобы как только, так и сразу. А менты говорят, давайте его лучше вобще с квартиры вынесем, чтобы он тут вобще не вонял.
В результате, приходит вечером Хрюшина жена и застаёт такую картину. Короче, Хрюшкин лежит на коврике у порога, уже слегка обкаканный, но чувствуется, что это ещё только самое начало.
Конечно, эта картина её отнюдь не радует. В натуре, братья–сестры, что тут может быть радостного: взрослый мужик лежит под дверью в такой гнусной гадости и воняет хоть святых выноси. Она, конечно, смотрит на него и думает: во, подлец! И с таким дыбилом я жизнь связала. Правильно меня мама предупреждала, а я, блин, дура, её не послушалась. На этой печальной ноте она заходит в хату и видит свою маму совершенно никакущую на диване отъехавшую. А на ковре.
Ну, короче, все уже давно пообрубались, но зрелище всё равно впечатляет. Прикиньте: на ковре плотной кучкой четыре медика, два мента и медсестра. Короче, спокойной–ночи–дети.
Дяди Хрюшина жена минуты две смотрит на этот бардак, потом берёт в руки швабру, расталкивает ею всю уторчанную бригаду и выгоняет её с квартиры. Причём как–то так по–деловому, почти без матюков, как она вобще умеет. Типа вроде как бы небольшая уборочка вобще. При этом самое первое открываются все форточки, и остатки центров вылетают в атмосферу. А следом за ними вылетает пользованная машына с контролем и ништяком димедрола, медицинский саквояж, женские трусы, две ментовские фуражки и пистолет Макарова. Но подобрать всю эту хрень уже некому. Потому что гостёчки сразу посадились в свои тачки и скипнули быстрее ветра. И всем им было очень стыдно.