Что Марлийс знала о горностаях? Ровным счетом ничего. Всю жизнь провела она на мягких подушках, прислушивалась к шорохам, гонялась за бабочками, охотилась на мышей или выслеживала птичек, то есть следовала кошачьим замашкам, скорее из любопытства, чем по нужде. Неизвестно даже, смогла бы она отличить крысу от горностая. Однако неожиданное столкновение с хищником показало, что пускать в ход свои ужасные когти умеют и домашние ласковые киски.
Клок кошачьей шерсти во рту мешал горностаихе. Разжав челюсти, она метнулась в сторону, бросилась к щели и скрылась под полом. Марлийс тоже пустилась прочь. Схватка закончилась вничью.
Сгоряча, еще не придя в себя, Марлийс вскочила на полку возле чердачной стены и опрокинула какую-то банку. Банка грохнулась на стоявшие в ряд внутренние рамы, которые выставили из окон и определили сюда на летнюю квартиру, и, падая вниз, угодила в стекло, со звоном разлетевшееся на мелкие кусочки. Этот шум еще сильнее испугал бедную кошку, она сиганула на пол и, мелькнув белым боком, исчезла в дальнем углу.
СМЯТЕНИЕ
Дикие вопли переполошили весь дом. Маленькая Маарья выбралась из своей кроватки и побежала к маме, которая, спешно накинув на себя халат, начала причитать:
— Мне приснился ужасный сон, будто эти поганые хорьки пристально смотрят на нас из каждого угла и норовят забраться к детям в постель. Меня и сейчас дрожь бьет!
— Ой, мама, значит, они бросятся на нас? — в испуге спросила полусонная Маарья.
— Ну что ты говоришь? — попытался ободрить сестренку Мадис.
— Папа, папа, вставай же скорее! — воскликнула Маарья. — Разве ты не слышишь, что делается?
Папа, конечно, слышал. Он проснулся от шума и истошных воплей, доносившихся со второго этажа, только не мог разобрать, с кем стряслось несчастье — с человеком, птицей, с кошкой? После воплей раздался какой-то грохот или топот, что-то упало или разбилось. А затем все стихло.
— Что же это делается, что творится в этом доме?! — не на шутку рассердилась Кайе Кивистик. — Словно шабаш какой-то. Что это за отдых, зачем мы только переселились из города?! Детям спать не дают, и сама в постоянном страхе!
Разбуженный среди ночи человек часто бывает зол, а ребенок испуган. Маарья уткнулась маме в ноги и выглядывала одним глазом из-под полы маминого халата.
— Надо же в конце-то концов что-то предпринять! — обратилась к мужу Кайе Кивистик. — От твоих хорьков житья нет!
— А где Марлийс? — спохватилась Маарья.
— Да ведь Марлийс пошла вечером на чердак, — напомнил Мадис. — Папа, может быть, это она кричала. Горностаи на нее напали, — предположил он.
— Только этого не хватало! — воскликнула Кайе Кивистик. — Бедная киска! Жива ли она?! Долго ли этим кровопийцам ее задрать!
Маарья всхлипнула:
— Как мне жалко Марлийс! Зачем ее оставили с этими погаными хорьками?! — Она готова была расплакаться.
— Тоомас, сходи же, наконец, и посмотри, что там случилось! — не без раздражения сказала Кайе Кивистик.
— Сейчас, — ответил пана.
— Я давно тебе говорила: подсыпь им яда, поставь ловушку, подкарауль и прибей! А тебе мои слова как горох к стене! Вот они уже задрали кошку, теперь на детей бросятся или нас с тобой покусают. Сам знаешь, какие хорьки кровожадные! Не должна же любовь к животным выходить за разумные пределы, надо и о нас подумать!
Кайе Кивистик была склонна к преувеличениям, когда сердилась или спорила.
— Иду, иду, только возьму фонарь. А вообще это не хорьки, а горностаи, — попытался он урезонить жену.
— Какое это имеет значение? В данный момент абсолютно никакого! Надеюсь, ты не собираешься идти туда с пустыми руками? Возьми что-нибудь тяжелое! — И она протянула ему увесистую черную кочергу. — Мадис, а ты останься здесь, будь нашим защитником!
И как это мужчины в такой необычной обстановке способны сохранять спокойствие?
Тоомас Кивистик открыл дверь. В коридоре было тихо. С чердака тоже не доносилось ни звука. А по лестнице со второго этажа навстречу ему спускалась кошка.
— Марлийс! — радостно воскликнул он.
По ее виду нельзя было сказать, что еще минуту назад она подвергалась смертельной опасности.
Или можно? Марлийс неторопливо соскакивала с одной ступеньки на другую, угрожающе помахивая кончиком пушистого хвоста. При слабом свете фонаря было видно, что правая бровь у нее подергивается, словно она подмигивала или строила хозяину глазки.
Левый глаз у нее всегда недобро мерцал, когда дети ее раздражали, делали что-то не по ней — слишком долго гладили, надоедали какой-нибудь игрушкой. Тогда Марлийс начинала вертеть хвостом, а затем мигать глазом. Если ее не оставляли в покое, она бросалась на детей, пуская в ход когти. Сердечко у Марлийс было небольшое, быстро переполнялось.
ОСТОРОЖНОСТЬ
Горностаи — маленькие зверьки, им всегда приходится быть начеку. Врагов много, а друзей нет даже среди людей. С тех пор как дачники поселились в доме, горностаи больше не ходили к гнезду прямой дорогой, а делали большой крюк вдоль сетчатой ограды. Скрывались в зарослях сныти и собачьей петрушки, поглядывали сквозь металлическую сетку, прислушивались и принюхивались — усы быстро двигались в такт с кончиком носа, втягивавшим воздух.
Со двора доносились самые разные звуки — музыка, разговоры, скрип колодезного журавля, иногда урчание автомобиля. В воздухе витали самые разные запахи: соблазнительные — свежий дух рыбы или мяса; предостерегающие — приторные, щекочущие ноздри парфюмы, сопровождавшие человека; отталкивающие — дым и выхлопные газы.
— Удивительно здесь тихо, удивительно спокойно и приятно! — в полном восторге воскликнула Кайе Кивистик, когда весной вся семья приехала в Таммисту.
И действительно. Хутор находился в стороне от шоссе — не слышно было громыхающих автомобилей, тарахтящих повозок, не было рядом промышленных предприятий и крупных населенных пунктов. Даже штормовые порывы ветра глохли в лесу.
Порой люди хотят уехать от городского грохота, ищут отдаленные места, тихие и покойные. Но вот нашли, приехали и сами подняли невообразимый шум кашляет и стучит мотор, хлопают двери. В доме, а то и во дворе с раннего утра до позднего вечера надрывается маленький черный ящичек с блестящими ручками — либо неумолчно вещает, никому не давая вставить ответное слово, либо разражается музыкой, не заботясь о том, будет ли кто-нибудь под нее танцевать.
На самом деле многие люди не выносят тишины и одиночества. В пустом доме им становится не по себе, от каждого шороха вздрагивают. Они сторонятся лесной чащи и стоящего на отшибе дома, боятся ночной темноты. В темноте беспомощны — ничего не видят, ходят ощупью, того и гляди, споткнутся, упадут и расшибутся или собьются с пути. У страха глаза велики: в темноте некоторым кажется, будто в каждом углу их кто-то подстерегает. Это когда они в доме находятся. Что уж тут говорить о дворе или о лесе!
А горностаи предпочитают пустой дом, глухой сад, сумеречные лесные завалы, темная же ночь создана словно по их заказу. Наиболее продуктивное время для них ночное, когда все вокруг серо и однотонно. Ночь уравнивает охотничью дичь с самим охотником, одинаково укрывает их, предоставляет равные возможности преследователю и преследуемому. А побеждает тот, кто осторожнее и проворнее. Жертвами ночного охотника прежде всего становятся невнимательные, медлительные и неуклюжие животные. Только ловкие хищники с острым зрением и слухом бывают сами сыты и детишек выкармливают.
О горностаях никак не скажешь, что это бессловесные твари. У них всегда найдется что буркнуть друг другу, они не прочь повизжать вместе с детенышами и потрещать на радостях, поиграть и побегать возле гнезда. И все же они предпочитают тишину. Тишина дает животным чувство уверенности, в то время как незнакомые голоса, шум и крики отпугивают их. Охотятся они в полном молчании. И к гнезду подкрадываются так, чтобы никто не услышал. Горностай может весь долгий день просидеть в своем укрытии, принюхиваясь и присматриваясь, ничем себя не выдавая.
Осторожность совсем не обязательно боязнь или чувство страха. Человек рисует в своем воображении разные разности, иногда ему мерещится всякая нечисть — он до сих пор не отделался от суеверных страхов, идущих со времен седой старины, подчас видит опасность там, где ее вовсе нет. При этом он забывает, что сам является частью природы. Для горностая злые духи не существуют. Он имеет дело только с тем, что видит собственными глазами, пробует языком, чует носом и слышит ушами.
Дачники на каждом шагу удивляли горностаев какой-нибудь новинкой. По большей части неприятной. Однажды утром, солнышко только явило над лесом свой огненный шар, горностаиха вернулась с охоты и обнаружила, что двор изменился до неузнаваемости. Сперва она никак не могла понять, что, например, случилось с дорожкой, по которой она пробиралась к дому. А-а! До сих пор нетронутый, заросший травой двор был выкошен. Возле стены, где еще вчера рос чистотел и зеленели буйные заросли крапивы, сейчас было совершенно голо. Запах свежескошенного сена бил в нос, щекотал в ноздрях.
Горностаиха остановилась, решив как следует осмотреться. Осторожность — начало всякой мудрости. Она стала прислушиваться, вскинув голову, задрав хвост и приподняв переднюю лапку. Как тут не оторопеть, когда все вокруг оголили.
Приземистое тельце горностая, короткие ноги, подвижная и длинная, как у змеи, шея, маленькая головка и округленные ушки как бы самой природой созданы для проскальзывания и скрытого движения сквозь высокую траву.
Вот задача! Она не знала, как поступить. Осторожность и подозрительность удерживали на месте, необходимость попасть в гнездо побуждала идти дальше.
Тут надо все разведать. Никто не должен видеть, как ты пробираешься к детенышам. Их приходится не только защищать, но прежде всего скрывать. Поэтому надо убедиться, что во дворе никого нет, что никто ее не видит и, значит, не последует за ней к гнезду.
Дикие звери и птицы бдительно следят за тем, чтобы не навести кого-нибудь на детенышей. Стоит им заметить на себе чей-либо взгляд, они бросятся куда угодно, только не к гнезду.
Горностаиха не обнаружила ничего подозрительного. Время было раннее, и люди еще спали. Хотя она знала, что Маарья и Мадис оказывались в любое время в самых неожиданных местах — во дворе, в саду и возле дровяного сарая, иногда даже заглядывали под амбар — возились со своей Марлийс, — а про мансарду и говорить нечего — то и дело забегали туда.
Она все еще медлила. Ей хотелось также знать, что происходит в доме, иначе нельзя было идти дальше. В одном месте сетка, огораживавшая участок, порвалась, и горностаи использовали эту дыру. Она приблизилась к ней и тут уловила мышиный писк. Чуть погодя опять раздался пронзительный крик о помощи. Интересно! Горностаиха поднялась на задние лапы, в следующее мгновение уже пролезла в ограду, миновав клумбу, задержалась возле куста шиповника и выглянула из-за него: что же там происходит?
Кошка на этот раз была во дворе. Крутила хвостом и что-то двигала лапой. По всей вероятности, Марлийс поймала мышку или навстречу ей выбежал глупый сонный крысенок. Обычно Марлийс занималась охотой от нечего делать, и добыча интересовала ее постольку, поскольку с ней можно было поиграть в кошки-мышки.
Горностаиха вышла на промысел в середине ночи — надо было накормить детенышей, — но ей так и не попалось ничего стоящего. Под утро охотилась за садовой оградой на птенцов черных дроздов, но родители успели их своевременно предупредить. Явная несправедливость. У одной маковой росинки во рту не было и детенышам дать нечего, а другая забавляется с мышью! Хоть взглянуть на это поближе…
Сначала Марлийс выкупала мышь в росе, та дрожит от холода, а ей хоть бы что. Позволяет несчастной пленнице немножко отбежать и накрывает ее лапой, потом берет бедную мышку в зубы и переносит на ровную дорожку. Выпустит и смотрит, что предпримет отупевшая от страха и боли игрушка. Та, конечно, пытается бежать, и ей это почти удается, но в последний момент кошка кидается следом, хватает ее, выпуская когти, и высоко подбрасывает в воздух. Мышь, описав дугу, летит не по прямой, а несколько в сторону и падает за веткой шиповника, нависшей над землей. И тут, то ли придя в себя от удара, то ли решив использовать благоприятную возможность, мышь перед самой горностаихой пытается зарыться в палые листья. Горностаиха даже сглотнула непроизвольно при виде неожиданного подарка. А кошка остановилась перед свесившейся веткой шиповника, почему-то не перескочила через нее, стала принюхиваться и потеряла время. Наблюдавшая за разворачивающимися событиями горностаиха оказалась сообразительнее — тут же схватила и с быстротою молнии, зажав мышь в зубах, исчезла. Марлийс, принюхиваясь, несколько раз обошла вокруг куста. Однако что упало, то пропало. Ничего не обнаружив, она, мяукая, отправилась к дому, словно ребенок, жалующийся на пропажу игрушки.
Пока Марлийс вопила на крыльце и ждала, чтобы ее впустили, горностаиха улучила подходящий момент и стремительно пролезла под стреху. Горностаи все делают молниеносно, впрочем, не забывая об осторожности.
МАРЛИЙС
Коты портили кровь: их вдруг много собралось на хуторе. Горностаи шага не могли ступить, чтобы не наткнуться на того или другого. Приходилось или сворачивать в сторону, или, затаившись, прислушиваться и выжидать. Горностаям, правда, Марлийс особенно не мешала. На чердак к гнезду она с тех пор глаз не казала. Наверное, усвоила урок. По их охотничьим угодьям не слонялась, не ловила их птичек. Никто ее этому не обучил. Ей с младых когтей подносили на блюдечке мясо, свежую либо копченую рыбу, консервированную салаку в томатном соусе, да еще молочко. Марлийс — избалованная и изнеженная кошечка. Сразу видно, что не желает себя утруждать ловлей мышей, птичек или каким-нибудь другим серьезным делом. Занятия обычных кошек не для нее, вон в какую белую длинношерстную шубку кутается — зимой и летом одним цветом, — да еще хвост распушит и волочит за собой на манер шлейфа. После каждого шага по росистой траве лапки отряхивает, будто вот-вот утонет. В дождливую погоду во дворе не показывается и единственное, на что она тут способна, — это валяться среди подушек.
Дрыхнуть Марлийс может целыми днями, если не удосужится доставить себе развлечение — хотя бы покатать по комнате погремушку. У нее вообще слабость к хрустящему и шелестящему. Во сне вскочит, когда на кухне колбасу или фарш достанут и начнут обертку разворачивать.
По сравнению с горностаями у Марлийс жизнь легкая: о пище и о крове не думает, на лакомствах воспитана и к удобствам приучена. А горностаи ведут непрестанную борьбу за свое существование. Каждый день охотятся, да не каждый день себе пищу добывают. В одном кругу вертятся: чтобы чем-нибудь разжиться, надо по обширным охотничьим угодьям побегать, а чем больше бегаешь, тем сильнее есть хочется.
Однако горностаи с детства приучены обходиться малым. В большой семье никому поблажек не дают. Хотя и приходится порой туго, живут все-таки дружно, родители о детенышах пекутся, пока те не станут самостоятельными и сами не овладеют охотничьими навыками.
Дачники всякий раз вспоминали о горностаях, когда Марлийс потчевали, от всего самого лучшего кусочки отрезали, к которым та иной раз прикасаться не желала, даже от свежей рыбы нос воротила. А сама никому проходу не давала, вокруг хозяйки и детей увивалась, да еще вопила, будто ее голодом морят.
— Если не будешь есть, отнесу горностаям, — обычно припугивала ее в таких случаях Маарья.
А та и ухом не ведет: дескать, мне все равно — носи кому угодно, хоть сама лопай.
— Мама! Я хочу завести своего горностая! — заявлял Мадис, когда на кухне вздорили с Марлийс, потому что она вечным мяуканьем отравляла жизнь своим хозяевам-кормильцам. Мадис много раз говорил о том, что было бы гораздо интереснее вместо кошки держать горностая.