VII. Перераспределение жилплощади
Сергеев так углубился в свои астрономические занятия, что отдавал им все время, свободное от лабораторных обязанностей. Он спал днем, урывками, по ночам же неизменно возился с телескопом, наблюдая небо и беспрестанно передвигая трубу соответственно видимому вращению небесного свода. Отсутствие подвижного купола было для него огромным неудобством. Зато в другом отношении его положение было неизмеримо благоприятнее, чем у земных астрономов: ему не приходилось, подобно им, ловить ясную погоду. Полное отсутствие облаков делало все ночи на планете Ким неизменно ясными и звездными. Толща земной атмосферы также сильно мешает наблюдениям. Здесь же глаз свободно проникал в пространство, и края дисков планет были отчетливы, не расплывались. Сергеев ужасно жалел, что у него нет более сильной трубы. На Земле чем сильнее увеличение, тем менее отчетлива видимость, все из-за той же густой атмосферы. Земная атмосфера ставит предел возможному увеличению силы астрономических приборов. Чтобы хоть сколько-нибудь парализовать ее влияние, обсерватории нередко устраиваются на высоких горах, где воздух более разрежен. Их ставят на таких вершинах, куда зачастую и пробраться нельзя без опасности для жизни, и астрономы живут там отшельниками, как на неприступных маяках. На планете Ким в этом отношении было не в пример лучше.
В свой небольшой телескоп Сергеев видел такие вещи, которые были недоступны, при земных условиях, даже самым сильным инструментам Земли. Когда, привинтив специальное темное стекло, он направлял трубу на солнечный диск, окруженный серебристым сиянием короны словно седыми растрепавшимися волосами, ему нередко случалось замечать алые взрывы в солнечной атмосфере, так называемые протуберанцы, видимые с Земли во всей их красоте лишь во время полных затмений Солнца. Он гораздо отчетливее, чем с Земли, видел солнечные пятна и легко мог наблюдать за их движением по яркому диску дневного светила. Он явственно видел плывущие и бесконечно изменяющиеся облачные полосы на диске Юпитера и множество темнозеленоватых пятен на Марсе, разбросанных в беспорядке. Эти беспорядочные группы пятен и пятнышек иногда, когда Петр особенно долго и упорно вглядывался в телескоп, сливались в непрерывные линии. Он вспоминал тогда, что и с Земли некоторые астрономы разглядели на диске Марса целую сеть каналов.[16]
Кроме наблюдений, Сергеев штудировал небольшое количество имевшихся книг по астрономии, делал много зарисовок дисков планет и рисунков созвездий.
В последние дни он, повидимому, разрешал какую-то определенную задачу: сравнивал свои зарисовки друг с другом, делал вычисления, шарил телескопом по небу.
Вот уже несколько дней, как при своих вычислениях и наблюдениях Петр обнаруживал сильное волнение. Однако он ничего не хотел говорить товарищам, пока не будет окончательно уверен в своих выводах.
Однажды ночью, через полчаса после заката, все собрались в клубе, беседуя. Кое-кто уже собирался пойти спать. Сергеев, не отходя от телескопа (рядом на небольшом алюминиевом столике, сделанном на днях, лежали его карты, таблицы и снимки), громко позвал:
— Друзья, ко мне!
К нему подошел Тер-Степанов, за Семеном потянулись остальные. Все почувствовали, что Петру удалось сделать какое-то интересное открытие.
Он вышел из клуба в дверь, ведущую в ту комнату, где жил, и подошел к окну. Все последовали за ним. Они сгрудились у черного оконного ктарата, в который глядело ночное небо, усыпанное множеством звезд. Виднелась часть Млечного Пути. Юпитера не было видно — он в этот час находился на другой стороне неба. Сергеев протянул дрожащую от волнения руку, указывая на довольно яркую звезду, сиявшую над правым верхним углом окна. Все молча смотрели на эту звезду: она светила мягким голубым светом.
— Какая милая звездочка, голубенькая! — звонко сказала Нюра и почему — то вздохнула.
Петр ответил голосом, в котором звучали нежность и грусть:
— Да, она мила для нас, эта звездочка, это — Земля.
— Земля!
Теснясь, все приникли к окну и внимательно, молча, смотрели на родную планету, далекой звездой сиявшую в углу черного небесного четырехугольника, очерченного окном. Затем, по предложению Сергеева, снова перешли в клуб, и каждый по очереди смотрел на Землю в трубу, которую Петр передвигал, следуя за вращением небосвода. В телескоп Земля казалась небольшим диском, на нем явственно можно было различить облачные полосы. Еще ярче, еще прекраснее сияла Земля в трубу синевато-голубым светом, подобно крупному аметисту, заброшенному в неизмеримые глубины пространства. Рядом с ней виднелась совсем маленькая звездочка. Сначала никто не обратил внимания на это крошечное светило, но Петр сказал:
— Эта маленькая звездочка возле Земли — Луна!
С тех пор, как Галилей впервые направил в небо зрительную трубу, вряд ли хоть один астроном, с таким напряженным вниманием наблюдал какую — нибудь звезду. Еще бы! Ни одному из них не приходилось из необозримых пространств вселенной высматривать Землю, на которой он родился и вырос и с которой он разлучен — кто знает, может-быть, навсегда.
Так думал Петр, снова глядя в трубу, после того как насмотрелись все товарищи. Он то и дело передвигал треножник телескопа, менял угол наклонения трубы и снова приникал глазом к окуляру. Ему стало казаться, что в разрывах атмосферных полос он различает смутный очерк Европы.
Сзади него кто-то глубоко вздохнул. Он оглянулся. Это была Нюра. Остальные товарищи разошлись они были в клубе вдвоем. Было очень тихо, ритмично постукивала динамо.
— Петечка, — спросила Нюра, — я и не знала, что Земля светит таким красивым голубым светом. Отчего это?
— Ученые, — ответил Петр, — уже давно пришли к выводу, что Земля именно такой и должна казаться из пространства. Они выяснили это путем некоторых соображений, а объясняют голубой цвет Земли влиянием атмосферы. Вот теперь мы имеем практическое подтверждение их теоретического вывода.
Он подумал о том, что и это его наблюдение, как и многие другие, могло бы обогатить сведения земных астрономов, но вряд ли когда-нибудь попадет в их руки. Однако, — странно — эта мысль, к которой, волей-неволей, ему неоднократно приходилось возвращаться, на этот раз скользнула мимо его сознания и не привела в печальное настроение. Совсем наоборот, он, кажется, никогда не чувствовал себя таким жизнерадостным, никогда с такой полнотой не ощущал жизни и себя в ней.
Ему не пришлось долго думать, чтобы догадаться, что причиной такого его настроения была Нюра, в этот момент пристально глядевшая на него. Эта девушка, обычно веселая и суматошная, сейчас была странно серьезна. Казалось, она чувствовала столь стремительно определившееся влечение к ней Петра. Это влечение зародилось уже давно, и Петру сначала казалось, что он делает просто объективную оценку милой девушки. Она была некрасива, но все ее юное, немного угловатое тело было пронизано заражающей, увлекающей жизнью. Рядовая работница-текстильщица, — их пути на Земле вряд ли когда-нибудь скрестились бы, — она нравилась ему бесконечной живостью ума. На его глазах, попав в обстановку, будящую мысль, заставляющую напряженно разбираться в явлениях окружающей жизни, она быстро развивалась, нередко поражая его правильностью и меткостью суждений. Ее неугомонная неисчерпаемая веселость, как яркое земное Солнце, освещала тюремную жизнь друзей, и, хотя они иногда добродушно ворчали на нее, в глубине души все были бесконечно благодарны ей. Ее сумасшедшие выходки, неожиданные выдумки, звонкий смех и неизменная бодрость так часто выводили кимовцев из уныния.
Сергеев не мог бы установить того момента, с которого его стало тянуть к Нюре. Занятый своей астрономией, он не думал об этом и только чувствовал в ее отсутствие, что ему чего то недостает, как-будто какого-то физического равновесия. Когда она была около него, ему казалось, что он ходит по более твердой почве, увереннее ступает. Каждый по-своему переживает любовь, но для всех равно она остается волнующей, непонятной и тревожной. И никто не знает наперед того момента, когда она, закравшись незаметно, заполняет целиком.
Для Петра этот момент настал теперь, в безмолвный и торжественный час, когда родная Земля голубой звездочкой смотрела в окно неземного дома.
Но этот час настал не для него одного. Как взрыв по детонации вызывает ответный, как звук струны передается другой, настроенной в унисон, так Нюра почувствовала сейчас его настроение и струной отозвалась на него.
Петр, не отрываясь, глядел в ее потемневшие, ушедшие вглубь глаза. Она подошла к нему и совсем просто положила голову на его плечо. Тогда он обернул к ней пылающее лицо, его губы коснулись прохладного чистого лба. Потом они скользнули по ее лицу и встретили ее горячие взволнованные губы.
* * *
Не даром Тамару и Нюру прозвали Сиамскими близнецами. Их судьбы всегда шли параллельно, как рельсы одного пути. И в тот самый момент, когда Нюра безмолвно объяснилась с Петром, в одной из диагональных комнат произошло объяснение Тер-Степанова с Тамарой.
Тамара также не отличалась красотой, но была неуловимо-привлекательна. Семена особенно волновал всегда ее голос, чуть шепчущий и такой глубокий, как-будто он исходил из самых сокровенных тайников ее существа. Она была, в противоположность Нюре, большей частью тиха и сдержана, но в ней чувствовался живой и сильный темперамент. Она не могла бы отдать себе отчет, когда в ней зародилось влечение к Семену и в какой степени ее тянуло к нему. Он же, со своим математическим складом ума, привык определять и оформлять свои поступки и настроения. Он уже давно отметил про себя, что ни к одной девушке его не влекло так неудержимо. Он был слишком занят в последнее время, чтобы остановиться на этом влечении и сделать логический вывод из возникшего в нем чувства. Но тот лирический момент, когда все они, столпившись у окна, смотрели на недостижимую, быть-может навсегда потерянную, голубую родину, приблизил развязку. Этот момент, властно бросивший Нюру в объятия Сергеева, заставил Семена, путаясь и сбиваясь (что так не шло к его обычной четкой выдержке) сказать Тамаре о своей любви. В комнате было темно. Четко вырезался звездный квадрат окна. Они стояли, прислонившись к стене, плечо к плечу. Когда он заговорил, она молча обернулась к нему. Его миндалевидные черные, как здешнее небо, глаза мерцали на теряющемся в темноте лице. Она ответила ему одним старым, как мир, и новым, как любовь, словом:
— Милый!
* * *
Одни и те же причины рождают одинаковые следствия. Население планеты Ким жило в одинаковых условиях. Отсутствие других людей на планете властно способствовало их сближению. Ничего нет удивительного, что через короткое время сблизились еще две пары: Надя с Ямпольским и Лиза с Петровым.
Тогда созвали общее собрание и решили перераспределить жилплощадь.
Для каждой пары надо было отвести комнату. Таким образом, одной комнаты не хватало. Пришлось возобновить строительные работы и перегородить одну комнату пополам.
Теперь не хватало одной электрической печи. Но это было не страшно, устройство печей накаливания было очень простым. Под руководством Феди печь сделали все из того же универсального материала — алюминия, обработанного составом профессора Сергеева. Самодельная печь была неуклюжа на вид, но грела не хуже остальных. Сделали еще по одному газоулавливателю и воздухопроводу, и, так как вместе с наружной стеной было разделено и окно, то обе новые комнаты, заменившие одну прежнюю, были снабжены всем необходимым.
Дом после распределения жилплощади
Правда, каждая из них была вдвое меньше остальных. Но из-за этого ссориться не стали. Наоборот, каждая пара, не желая обидеть товарищей, настаивала на том, чтобы ей отдали одну из меньших комнат. В конце концов, решили поселить в них «близнецов» — Тамару и Нюру — с мужьями.
Зато уже теперь не приходилось никому жить вчетвером в одной комнате.
Так жизнь наших путешественников вступила в новый фазис. Коммуна диференцировалась, разбилась на семьи. Теперь это была уже не просто группа друзей, а государство в миниатюре, общество, разделенное на основные ячейки — семейства. И, как цемент сплачивает кирпичи здания, так общая дружба скрепляла эти ячейки в одно неразрывное целое.
VIII. Университет
Вот уж и пятый месяц прошел с тех пор, как стремительная ракета с одиннадцатью путешественниками покинула землю и унеслась в межпланетное пространство. Почти три месяца с тех пор, как человеческая нога впервые ступила на почву планеты Ким. Жизнь как-будто стала входить в норму — если можно назвать нормой этот до предела суженный круг жизни, замкнутой в шести комнатах (считая клуб) алюминиевого дома, ограниченной миром из десяти человек. В сущности, это был образец коммунистического общества в миниатюре. Обитатели малой планеты вели трудовой образ жизни. Обязанностей у каждого было достаточно. Ограниченные количеством жизненные блага (они были так немногочисленны: вода и питательные таблетки) распределялись строго по потребностям.
Тер-Степанов, в своем неустанном стремлении разнообразить жизнь невольных изгнанников, придумал новый план. Повелось так, что раз в неделю, по субботам, происходили общие собрания (календарное время строго наблюдалось по земному). Собирались в клубе и, большей частью, занимались болтовней. Но в последнее время получалось так, что говорили гораздо больше о прошлом и будущем, чем о настоящем. Здесь перемен было теперь мало. А о земной жизни беседовали охотно и много. От этих бесед всегда оставался осадок горечи. Говорили много и о будущем: о том, что могут дать поиски водорода, о возможности попасть на Землю (об этом говорили с какой-то робкой надеждой).
В одну из суббот Семен и предложил свой план. Он вошел в клуб, когда все уже были в сборе, и его звучный баритон наполнил комнату, требуя внимания.
— Товарищи! — сказал он, став у книжного шкафа, — я предлагаю организовать университет. Выслушайте меня внимательно, — добавил он в ответ на недоумевающие взгляды товарищей. — Каждый из нас обладает какими-нибудь знаниями. И вот — назначим определенный день недели, в который мы будем делиться этими знаниями. Я знаю кое-что по математике, физике, химии. Федя-то же самое. Петя — вон как насобачился по астрономии, даже открыл такую неизвестную планету, как Земля, ее до него ни один астроном не наблюдал.
Все рассмеялись.
Сеня номер второй, — продолжал Тер-Степанов, — обладает кое-какими знаниями по физике, в частности — великий спец по электричеству. Гриша — тот сообщит нам много интересного по биологии. Насчет гуманитарных наук тоже можно что-нибудь состряпать: Петя — филолог, расскажет нам что-нибудь из языковедения, о возникновении и развитии человеческой речи. Это очень интересно. Надя, как учительница, поделится теорией и практикой педагогики и воспитания. Кто знает, быть-может, нам придется применить их на деле?
При этом он выразительно посмотрел на Соню, которая вспыхнула и отвернулась.
— Я продолжаю, — ораторствовал Семен, — Соня (она стояла с разгоревшимися щеками) работала секретарем в одном из отделов треста. Нам и это годится. Я надеюсь, что она сможет ознакомить нас с организацией управления производственными предприятиями…
— Я много читала об организации трестов и синдикатов у нас и в буржуазных странах, — вставила Соня.
— Ну, вот видишь, — обрадовался Семен, — а это очень важно для выработки миросозерцания, для изучения вопроса о коммунистическом обществе. К тому же, у меня и Пети есть кой-какие сведения по общественным наукам, пожалуй, наладим обществоведение. Теперь — Лиза. Ну, это прямо клад для нас. Она знает четыре языка.
Только немецкий и английский как следует, — медленно ответила Лиза.
— Ну, — возразил Семен, — если ты передашь нам свое знание французского и польского — даже том объеме, в каком оно есть у тебя, — и это будет для нас колоссальная польза. Ведь, кроме тебя и Пети — у нас никто не знает ни одного иностранного языка. А тут, при желании, каждый из нас сможет изучить четыре иностранных языка — во всяком случае, хоть ознакомиться с ними. И, поймав взгляд Петрова, Семен заметил: