Трускиновская Далия
Вступительное слово
Ребята, я - уникальный случай. Я - бард без гитары. Все попытки освоить эту штуку были безуспешны - хотя я занималась музыкой лет восемь и даже играла в ансамбле аккордеонистов. Но бард с аккордеоном - это уже что-то запредельное. И с голосом напряженка. Про такие голоса присутствующие обычно говорят - пой, пожалуйста, у открытого окна, чтобы соседи видели, что тебя никто не бьет.
Естественно, я искала голос, которому доверила бы свои тексты. И ненароком влилась в ансамбль политической песни - мода на такие ансамбли процвела в середине семидесятых и завершилась в середине восьмидесятых. Думаю, не осталось ни одной шайки латиноамериканских террористов, кого мы не поддержали бы своими песнями. И на Пиночета замахивались - о чем он, надеюсь, так никогда и не узнал.
А потом я нашла-таки голоса. Я отдала все это добро персонажам своих романов и повестей. Ну, не все, но довольно много. На чем успокоилась и продолжаю писать баллады с песнями по сей день.
Что касается традиционных стихов - у меня был период, когда они сами просились наружу, но он кончился. И это естественно: каждому возрасту свои страсти. И забавно, и грустно было просматривать их, готовя этот сборник. Выяснилось наконец, что в моей личной жизни было настоящего, на взлете, с пылом и жаром. Смех и грех - но только два человека сподобились таких эмоций. Любопытных просят не беспокоиться - стихи случились до того, как меня занесло в фантастику.
Однако некоторые вещи нуждаются в комментариях. "Баллада о Хайяме" возникла после того, как я познакомилась с экс-чемпионом мира по боксу Руфатом Рискиевым, приехавшим в Ригу на киносъемки. Боксер, читающий Хайяма на фарси, наверно, впервые заставил меня всерьез задуматься о восточной культуре. Найдите у нас боксера, чтобы хоть строфу Пушкина прочел наизусть!
"Баллада о Мюнхгаузене" - типично рижское сочинение. Барон, видите ли, служил в Лифляндии и даже возглавлял охрану будущей императрицы Екатерины, когда она через Ригу ехала в Петербург выходить замуж за Петра III. Померещился мне барон в висячем саду Петровского дворца в Риге, где ему по долгу службы и приходилось бывать.
Церковь, описанная в "Ангеле с тромбоном" существует на самом деле и стоит в этнографическом музее под открытым небом.
Место действия поэмы - реальная конюшня в Видземе (историческая область Латвии, никогда, впрочем, наполеоновской армии не видавшая). Колхоз "Аллажи" потихоньку выращивал лошадей прогулочного типа и продавал их за границу. Для обучения лошадей и держали конно-спортивную секцию. Я ездила туда на тренировки автобусом, который уходил с рижского автовокзала в
07.05, и ни разу на него не опоздала. Для меня это - высшая степень проявления любви к лошадям.
Впрочем, с поэмой я сама не знаю, как быть. Фактически это рассказ с рифмами. То есть, формально относится к поэзии, а фактически - к прозе. Утешаюсь я тем, что длинные сюжетные стихотворные произведения - в традициях русской классики, и мой соратник по жанру - Лермонтов. Выходит, в примерно восьмидесятом году я пыталась сделаться классиком. Но, ей-Богу, больше не буду!
Только порадуюсь, если найдутся безумцы с гитарами и пустят мои слова в дело.
БАЛЛАДЫ
БАЛЛАДА О ДАЛЕКОМ КОРОЛЕВСТВЕ
Забыла душа про восторг и испуг, гуляют над нею туманы.
Пора подниматься в дорогу, мой друг, пора собирать чемоданы.
Побольше оставим, поменьше возьмем, и то по дороге растает
ведь в то королевство, куда мы идем, с большим багажом не пускают.
Там грустные песенки ночью поют под легкий резвон мандолины. Там, может, по карточкам хлеб выдают и мебелью топят камины.
Но те, кто сюда, в королевство пришли, живут и живут непреклонно!
Столицу своей неуютной земли они называют Верона.
Там мальчики носят с собою клинки, и сталью ладонь остужают, и драться уходят на берег реки, а девочки их провожают.
Там время порою обратно бежит, чтоб дважды расстаться навеки. Цианистый калий свободно лежит в разбитой витрине аптеки.
Стоит королевство, как крайний предел измаявшей душу тревоги,
но тот, кто ни разу от боли не пел, туда не отыщет дороги.
И ты безнадежным его не зови - за то ведь его выбирают, что там умирают, мой друг, от любви, и там за любовь умирают.
БАЛЛАДА О ТУРНИРЕ
Поют горячие трубы, доспехи блещут, слепя.
Сегодня я на турнире отстаиваю себя.
Торчу посреди арены, с копьем, на грозном коне,
и панцирь по форме бюста сковал оружейник мне.
Вот первый рыцарь навстречу, он целит в сердце мое.
Но я успеваю прежде вонзить стальное копье.
Вот рыцарь второй навстречу, схватились мы на мечах!
Беднягу спасли герольды и унесли на руках...
Вот третий мчится навстречу. Но где же щит и броня?
У рыцаря нет кинжала, под рыцарем нет коня!
Он гордо поднял забрало, навстречу смерти спеша.
Его оружие - нежность, его доспехи - душа!..
Он держит ветку сирени, как будто стяг, впереди.
Успеть бы копье отбросить и панцирь сорвать с груди!
Успеть бы прогнать с арены герольдов, свиту, коня,
успеть бы понять навеки: вот этот - сильней меня!
БАЛЛАДА О НОВОЙ РОЛИ
из романа "Несусветный эскадрон"
На клавишный веселый перестук откликнулись в лугах гнедые кони.
Сергей Петрович, забывай досуг!
Отныне в несусветном эскадроне служить ты назначаешься, мой друг.
Сергей Петрович, стало быть, пора.
Зайдем-ка в костюмерную с тобою, вот ментики на выбор, кивера,
вот старая попона - после боя прилечь на бивуаке у костра.
В лицо ударит дым пороховой,
и ты навстречу битвам и преградам нас поведешь дорогой боевой!
Не бойся - я все время буду рядом под видом маркитантки полковой.
Начищу сбрую твоему коню, повешу талисман тебе на шею... Лететь навстречу бранному огню я выбрала тебя - и не жалею, а надо - так от пули заслоню!
Должно быть, вот в чем истина и соль и сказки про гусара, и баллады:
должны моими стать печаль и боль твои,
Сергей Петрович, - так уж надо, чтоб ты сыграл достойно эту роль...
БАЛЛАДА О СЕРЕБРЯНОМ КУБКЕ
из романа "Несусветный эскадрон"
А там, на поляне, где пали с разбега и конь, и наездник, два смятых крыла, в серебряный кубок кровавого снега на вечную память я молча взяла.
Оттуда струились лесные тропинки
в счастливые царства за гранью беды, да только в ладони чернели дробинки, да только обратно вели все следы.
Ведь тот, кто изведал пленительной жажды, кто выбрал мгновенья, а не времена, кто выпил с друзьями за вольность однажды, вовек за иное не выпьет вина.
От друга, как клятва, к надежному другу глоток переходит святого огня, и кубок серебряный пущен по кругу, и вот он дошел наконец до меня.
И там я останусь - пускай заметает тропинки к надежде, вот там я стою с серебряным кубком, и снег в нем не тает, вот там сохраняю я верность свою.
МОРЯЧКА
Я сказала - люблю другого, королевство нашло короля.
Он в ответ не сказал ни слова и пошел обживать стапеля.
И пока я стихи писала о тебе, мой капризный поэт, яхта стройная вырастала и светился ее силуэт...
И когда мы в ночи молчали, чтоб не выдали слез голоса, он сидел себе на причале и прилежно сшивал паруса. А когда надежда на чудо обратилась в осколки стекла, я взглянула вдаль - а оттуда мне на помощь - два светлых крыла!
Приближалась гордо и властно яхта белая издалека, и была она так прекрасна, как прекрасна любовь моряка. Ветер пел про мужское дело, ветер пел про морское житье, на борту названье горело - я увидела имя свое...
Я недолго с тобой прощалась. Вещи собраны. Море - у ног. Яхта подана. Поднят парус. Ветер грудью на парус налег. И в разлуке с тобой не тяжко, а привольно и ласково мне - я стираю его тельняшку в несоленной балтийской волне.
БАЛЛАДА О ШЕКСПИРЕ
Шекспир презирает границы. Вот номер набрала рука, и память листает страницы, и вдруг возникает строка. Во всей своей радостной силе, как ночью - пронзительный свет, летит над развалом России его благородный сонет.
Шекспир презирает границы
и тех, кто в границах погряз. Слеза, что дрожит на реснице, важней дипломатерных дрязг. Когда замолчат телефоны, надежней не будет гонца. Тропинкою мимо кордона он выведет в ночь жеребца. .
Шекспир презирает границы, и стынет полковничья кровь, когда вдоль заставы промчится веселая россыпь подков. Без пошлин, без виз, как и прежде несется гонец на заре. Слова о любви и надежде в седельной его кобуре.
Шекспир презирает границы, за что же их нам уважать? Беспошлинно странствуют птицы и облака не удержать. Политики, нас бы спросили намордников нет для стихий! Летят над развалом России Шекспир, и любовь, и стихи.
АНГЕЛ С ТРОМБОНОМ
Музейная церковь органно вздыхала. Там пусто, и сыро, и странно слегка. Баталию напоминала мне роспись ее потолка.
Там ангел с тромбоном в мундире зеленом, и ангел со скрипкой, и ангел с трубой под пороховым небосклоном зовут эскадроны на бой!
Там черные клубы военного дыма, да рваные крылья неведомых птиц, да ядра, летящие мимо обветренных ангельских лиц. Играет в Эдеме оркестр походный, на ангеле каждом - истертый до дыр петровский, зеленый, пехотный, полтавский, победный мундир!
Когда я баллады писать перестану, меня нарисуйте на том потолке - я в строй, как положено, стану с веселым тромбоном в руке.
Я - ангел с тромбоном в мундире зеленом. Устав ожидать, обещать и любить, под пороховым небосклоном
я буду атаку трубить.
БАЛЛАДА О СОРАТНИКАХ
Дерутся люди на войне плечом к плечу, а в жизни я спиной к спине стоять хочу.
Когда ко мне крадется враг, подлец и скот, его подхватит твой кулак на апперкот.
Когда ползет к тебе сквозь тьму нечистый сам, ребром ладони я ему автограф дам.
Но, в ожиданье новых бед и новых драк, мы ровно десять тысяч лет стоим вот так.
И ты забыл, незримый друг, наш первый час, и ласку губ, и ласку рук, и ласку глаз.
А я забыла наш апрель в садах ночных,
и как густеет жаркий хмель в глазах твоих.
Но, если наш совместный бой придет к концу, то разминемся мы с тобой лицом к лицу.
Так лучше нам забыть каприз далеких лет.
Вот так стоим, вот так срослись, разлуки - нет!
И если снова воевать тебе и мне,
так что ж, ведь нам не привыкать - спиной к спине...
БАЛЛАДА О БЛАГОРОДНОМ КОРОЛЕ
из рассказа "Бессмертный Дим"
Много дней и ночей, много весен и лет восседали на карточном троне благородный король, и красавец валет, и лукавая дама в короне.
Но с тех пор, как вращается наша земля, многим дамам назначено это: избирает в супруги она короля, а целует красавца валета.
Но и в карточном царстве случается боль, и томят-угнетают невзгоды. Погрустнел, помрачнел благородный король и ушел навсегда из колоды.
Ни сыграть, ни сгадать на колоде моей. У валета дрожит алебарда: понимает, подлец - замещать королей не годится столь мелкая карта.
Ты поди замени благородство и честь своенравного верного друга!
А в постель к королеве случайно залезть - невеликая, братцы, заслуга.
Если хочешь финала - так вот он, изволь.
Но услышишь и вдруг промолчишь ты...
... Не встречался ль тебе синеглазый король, в седине и с повадкой мальчишки?..
БАЛЛАДА О ЧЕТВЕРТОМ ВЕТРЕ
Четыре ветра - золотой и синий, зеленый и бесстрастно-белоснежный, прислушиваясь, крылья опустили.
А я играла им на клавесине сиреневую нежность...
И ветер золотой пожал плечами
и с крыльев отряхнул пылинки вальса.
- Боюсь, друг друга не поймем мы с вами, совсем в другой я обитаю гамме, - сказал он и умчался.
Сказал зеленый ветер: - Непонятно, к чему все эти символы и тени! - и полетел, мальчишка безоглядный, туда, в июньский вечер беззакатный, туда, к живой сирени!
А синий ветер был прощально светел, впитав всю грусть, что отзвенела, тая.
- В моих морях такого я не встретил,
но должен кто-то грустным быть на свете, - сказал он, улетая.
Лишь белый ветер промолчал сурово.
Но не бросался он в полет безбрежный.
Он словно ждал иного... да, иного...
Над клавесином зацветала снова сиреневая нежность
и белый ветер задрожал от муки.
Не мог он больше жить на маскараде, а с собственною музыкой в разладе! Я прямо с клавиш опустила руки в серебряные пряди...
БАЛЛАДА О МЮНХГАУЗЕНЕ
В переулки вплывала речная прохлада