После потери звездолета вся программа была урезана до одного пункта. Нащупать в прошлом пришельцев и просить у них помощи. Тогда, восемьдесят лет назад, это казалось реальным. Было создано подразделение хронодесанта.
И вот я сижу, положив ноги на стол, потягиваю апельсиновый сок, а через час в прошлое уходят Бор, Мета и еще двое, которых вы не знаете. В какое время они попадут, никто не знает. Могут провалиться на четыреста лет, а могут на четыре миллиона. Вот такой разброс. Пришельцы жили здесь около десяти лет. Возвели грандиозный город-завод, который продержался порядка тысячи лет. Есть гипотеза, что завод был оставлен для нас. Пришельцы получили наше послание и помогли, чем смогли. Но, за тысячу лет что-то разладилось, и у киберов началась гражданская война. Пышным цветом расцвела киберэволюция. И усохла триста тысяч лет спустя. Десантники не любят этот период. Двойная опасность. Живые монстры охотятся за людьми, а кибермонстры – за металлом. С металлом у них напряжонка. В ходе естественного отбора ненароком усушили всех рудокопов. Или забыли, как руду в металл переплавлять. Начали вырабатывать металл исключительно друг из друга, и довольно быстро вымерли. Как мамонты, как динозавры, как шерстистые носороги, как пещерные медведи. Продолжать?
Сижу в той же позе, но уже за пультом. Группу Бора сбросили пятнадцать минут назад. Пока они внутри круга. Осматриваются, производят необходимые анализы. Даже не знаю, какие. Меня это не касается. Поскольку они внутри круга, пульт меня тоже не волнует. Внутри круга их вытащат салажата. Вот когда они выйдут за круг, наступит мой черед поволноваться. Три часа дежурства. Пока они не отойдут от круга на десять километров. Не помню уже, когда последний раз работал в круге. Конечно, надо обучать молодых. Приучать к ответственности за жизнь человека. Но хотелось бы хоть изредка получать простой случай.
Когда десантники удалятся на десять километров, можно будет расслабиться. Уйти в релаксационную, например. Если что, позвать успеют. После двадцати километров можно идти домой.
Некоторые удивляются, почему в группе нет главного. Да потому что идут каждый сам по себе. Каждый десантник прокладывает свой собственный маршрут. Статистика говорит, так больше шансов выполнить задачу. А задача простая – приблизиться к зоне палеоконтакта, определиться во времени, оставить капсулу с посланием, вступить в контакт, или попытаться подчинить себе технику пришельцев – смотря в какое время высадился десант. На все – максимум двадцать дней. Потом сядет маяк. Двести пятьдесят километров в один конец. Обычно хватает недели. Бор, будучи стажером, часто укладывался в пять дней. Сейчас не торопится. Подбирает лишившихся маяка.
Скажете, нужно передвинуть базу ближе к зоне палеоконтакта? Нельзя! Уровень грунта и всего прочего менялся. Здесь, на побережье – уникальное место. Но – штормит. Предки об этом не подумали. Тогда не было такого понятия – финиш вне круга.
Возвращаюсь домой усталый, словно опять в тренировке десантников участвовал. Один раз попробовал – хватит. А ведь ничего не делал. Весь день просидел – руки в карманах, ноги на стол. Дежурство первого дня – вот как это называется. Старики называют – собачья вахта. Не знаю, почему. Но постепенно сам начинаю ботать по фене.
Врывается Лань. Без стука. Ведет себя как развязная девчонка. Словно между нами не было… м-м-м… разногласий. Включает громкую музыку. Интересно… Лань так себя не ведет. Обнимает меня, валит на койку, сует руку под подушку. Пока она меня целует, будто в охоте за ее ладонью, сую туда свою руку. Лань покорно разжимает пальцы и дает мне ощупать небольшую коробочку. Меньше зажигалки. Моим пальцем нажимает на кнопку.
И тут же становится официальной. Убирает руки, отодвигается на полметра, выпрямляет спину, будто жердь проглотила. Жаль. Я только вошел во вкус.
– Я здесь по поручению Бумера. Ночью хотела рассказать сама, но ты на фонтан сел. Сейчас ты вышел на такой уровень информированности, что должен знать все. Иначе начнешь делать глупости и натворишь бед. Десант преследует собственные цели во время проведения драйвов, проводит собственную политику. Совет об этой политике ничего не знает, и знать не должен.
– Здорово! Что же это за политика?
– Мы стараемся адаптировать планету под человека. Для этого необходимо заменить кремнийорганическую форму жизни нашей, углеродной. Желательно, земной.
– А почему совет об этом не должен знать?
– Потому что мы уничтожаем уникальное явление во вселенной. Планет с углеродной жизнью навалом. С кремнийорганической – только одна. Совет может решить, что восемь тысяч человеческих жизней стоят дешевле уникальной и очень перспективной биосферы.
– Лань, ты не считаешь, что нас здесь слишком мало, чтоб начинать политическую борьбу?
– Так и я об этом! Кто в совете? Люди они, конечно, хорошие. Гуманисты с большой буквы. Для них любая жизнь священна. А я этих монстров ненавижу! Ненавижу их синие шкуры. Ты не понимаешь, и нам, и им на планете места нет. Или – или. Я ставлю на нас. Хочу, чтоб мои дети небо над головой видели, а не потолки эти облезлые. Чтоб на воле жили, а не в бункерах бетонных. Пусть гуманистов из совета совесть не мучает. Пусть мои руки по локоть в крови будут. Придет время, снимем поле, правда все равно выплывет. Тогда я приму любое наказание. Ты что замолчал?
Я перемножаю цифры. Две тысячи драйвов. По четыре человека. Восемь тысяч человекодрайвов. Возьмем по среднему – по неделе. Приблизительно сто шестьдесят человеколет. Могут сто шестьдесят человек за год уничтожить всех живых существ на планете?
– Давно вы этим занимаетесь?
– Приблизительно, семьдесят лет.
– И совет ничего не заметил?
– В совете распространен абсолютно секретный документ, что нас якобы ищет вторая экспедиция. Наши десантники сплошь и рядом натыкаются на следы деятельности их десантных отрядов. Если найдем их действующий маяк, они всех нас вытащат.
– Они попались на откровенную лажу?
– В совете нет хронофизиков. Вернее, те, кто есть, на нашей стороне. В первые десять лет выплыло очень много надежно задокументированных странных фактов. Интерпретировать их можно по-разному. Мы запустили в совет нужную нам версию.
– А на самом деле?
– Десантники в драйве столкнулись с результатами деятельности наших же десантников в более раннем периоде.
– Следы нашли? Отпечаток кирзового сапога в окаменевшей глине?
– Нет. Развалины сооружений пришельцев выглядели совсем не так, как было зафиксировано предыдущей экспедицией.
– Не въехал.
– Ну, другие дома, на других местах, если по-простому. Хотя, может, это и не дома вовсе. Понимаешь, каждый наш визит в прошлое изменяет настоящее. Мы отгородились от внешнего мира хронополем, и этого не видим. Но, если его снять, то там совсем не то, что видели наши предки. Там новая формация.
Чего-то такого я и ждал. Иначе зачем хронополе? В мозгу еще пара квадратиков встали на свои места в мозаике. Но не все. Далеко не все.
– Не сходится. Представь, я лезу в прошлое и убиваю динозавра. В следующий драйв я лезу в прошлое на два года глубже и убиваю того же самого динозавра в молодости. Вопрос: кого я убил в первом драйве?
Лань делает жалобную гримаску.
– Ник, я в этом не разбираюсь. Я умею метко стрелять, быстро бегать, ловко прыгать. Но не выбивай из меня тонкости хронофизики. Под пыткой не скажу. Потому что не знаю.
– Двоешница! А чем вообще вы занимаетесь в драйве?
– Ты термин такой слышал – биоценоз? О пищевых цепочках имеешь понятие?
– Да.
– Зубрилка! Вот мы и рвем эти пищевые цепочки. Вся цепь не может быть крепче самого слабого звена. Мы выбиваем эти слабые звенья. Но в природе из этих цепочек сплетены такие канаты! Пока все нити в канате оборвешь…
– На пальцах объясни.
– Ну, какие там хищники, ты знаешь. Любому нашему сто очков форы дадут. А вот с одноклеточными наоборот. Наши более активные, более живучие. А одноклеточные – это фундамент, основа любой пищевой цепочки. Сине-зеленые водоросли, например. В борьбе с местными наши побеждают. Вытесняют, отодвигают на второй план, травят отходами жизнедеятельности. А как только закрепились одноклеточные, можно запускать тех, кто их кушает. И так далее. Постепенно, шаг за шагом, мы замещаем местную биосферу на земную.
– Лань, скажи честно, положа руку на… область желудка, что вы там делаете?
– В ручейки из склянок земных амеб выпускаем, мальков всяких, головастиков. Травку земную сажаем, мышек, хомячков из клеток выпускаем.
– И приживаются?
– Все зависит от того, в какое время мы попадаем. Заранее это неизвестно, поэтому берем все подряд. Если глубоко в прошлое уходим, то мышки, конечно, с голоду дохнут. А поближе к нашему времени очень даже неплохо живут. Растут, эволюционируют. В таких монстров превращаются! Ты шрамы у Меты видел?
– Да.
– Это ее саблезубый крыс в агонии два раза лапкой приласкал. Вообще-то он не крыс, а от хомячков произошел. Но одичал сильно.
– А местные хищники их не трогают?
– Они же взаимонесъедобны. Задерет одного-двух на пробу, от остальных нос воротит.
– Насколько далеко вы в этом продвинулись?
– Ну, я думаю, в принципе, жить можно. Понимаешь, сначала мы пробили брешь. На фоне кремнийорганической жизни появились монокультуры нашей, углеродной. Например, все их океаны были забиты нашей инфузорией туфелькой. Она отвоевала плацдарм и помогла укорениться сотне других видов. Сейчас мы с каждым драйвом расширяем количество земных видов, приближаем биосферу к земной. Тут такие парадоксы времени выплывают! Драйвы, которые раньше считались неудачными, неожиданно дают результат. Вот как с травоядными было. Высадили нескольких на острове. Они с голоду сдохли. Другая группа на этом же острове, только поглубже в прошлом, клевер с люцерной посеяла. Смотрим – а остров кишит кроликами! Пошел другой вариант истории, и они не сдохли! Сейчас таких отыгрышей с каждым драйвом становится все больше и больше. Они как снежный ком – нарастают и нарастают. Как только планктон в океанах прижился, так легко работать стало. Ты не поверишь, все приживается! Нам бы отодвинуть границу появления планктона пониже. Сейчас она приблизительно минус два и семь миллиона. То есть, каждый третий драйв, считай, впустую. Если отодвинем до минус трех с половиной, представляешь, что будет! – Лань с мечтательной улыбкой уставилась в потолок.
А я – в пол. Глупо, но я втрескался в десантницу. Чего всегда боялся. Из десанта она не уйдет, это ясно. Вот как глаза сияют. Придется взять в жены десантницу. Но сначала доходчиво объяснить, кто в доме хозяин. Раз – и на всю жизнь. Вы бы рискнули? Девушке, которая на пол головы выше вас и втрое сильнее? Для которой смертельный риск – профессия, норма жизни. Которая привыкла в любой ситуации рассчитывать только на себя, свою реакцию, силу мышц и меткость глаза.
Думаете, у меня ни одного шанса? А кто меня зубрилкой обозвал? Правда, это в ответ на двоешницу. Защитная реакция организма. Мда… Помоги мне, Господи…
– Ник, ты не уснул?
– С политикой десанта мы разобрались. Теперь я собираюсь как следует наказать одну предательницу. – Валю ее на койку.
– Когда это я тебя предала?
– Ночью! Я пришел поделиться сокровенным, а у тебя только койка на уме!
– Я как раз хотела объяснить, но ты на фонтан сел.
– Не оправдывайся. Это не отвратит наказание.
– Но ты же сам убежал!
– Могла бы догнать! Если хотела объяснить.
Лань мучают угрызения совести. Самый подходящий момент. Рвется материя, с треском отлетают пуговицы. Лань визжит и сопротивляется. К счастью, больше для вида. Иначе я бы вылетел сквозь гермопереборку. Как Бумер сквозь стекло. А так – добиваюсь победы, оголяю и наказываю предательницу. Лежим рядом в полном изнеможении. Слегка жжет спину. Забыл провести ритуал обрезания когтей хищника. Сам виноват. Но дело того стоило.
– Завтра переезжаешь в мою каюту.
– Слушаюсь, мой господин.
Приятно звучит. Но где-то я такое слышал… Вспомнил! Кажется, начался процесс дрессировки. Дрессируют меня…
– Запомни список правильных ответов на мои замечания: Да, милый. Слушаюсь, милый. Будет сделано, милый. Как скажешь, милый.
Лань тихо смеется и трется носом об мое плечо.
– Слушаюсь, милый. Ох, пропала моя бедная головушка. Говорила мне бабушка: «Не связывайся с эндером. С ним тебе век воли не видать».
Сижу за пультом, думаю, чем заняться. Делать абсолютно нечего. До маяков больше сотни километров. Если там что и случится, мы бессильны. Как же это по фене будет? У них – марш-бросок с полной выкладкой. А у нас?.. Старый Гай много раз повторял. Вспомнил! Солдат спит, служба идет!
Чем должен заниматься глава семьи в свободное от работы время? Жена – создавать уют. Пардон, я же на службе. Тружусь. Бремя несу. Которое – ответственности. Все-таки, удивительно, до чего все изменилось. Неделю назад хотелось с тоски на стену лезть. Или – головой об стену. Сейчас – словно в коридорах вдвое светлей стало. Ничего ведь не произошло. Склады по-прежнему пустуют, запасы – на исходе. Ребята по-прежнему из драйвов не возвращаются. Но снова хочется жить. Как в детстве. Потому что дома меня ждет Лань. А может, потому что снова в жизни есть цель. Наверно, со стороны я смотрюсь так же глупо, как Бор. Говорят, видели, как он прыгал по коридору на одной ножке. С Метой на руках. Сказал – тренируется.
Час спустя все еще продолжаю нести бремя ответственности. В поисках занятия обшариваю карманы и натыкаюсь на кассету. С трудом вспоминаю, что она там делает. Сую в щель вьюера, вдавливаю клавишу. На экране – «психушка». Включаю выборочный показ. Теперь на экран выводятся только те кадры, в которых что-то движется. Кто-то из техников проходит профилактический мониторинг. Включаю ускоренный показ. Суетливые человечки один за другим садятся в кресло, опускают на голову шлем, вскакивают, убегают. Асистент в белом халате мечется от стола к пульту. Несколько минут смотрю, потом надоедает. Надо подписать кассету, проставить даты начала и конца записи и вернуть в хранилище. Перематываю запись на конец и замираю с авторучкой в руке. На экране – Бор выходит из «психушки». Пускаю запись задом наперед. Бор спиной вперед врывается в комнату, достает отвертку, инструменты, снимает колпак со шлема, начинает там копаться. Интересно…
Отматываю запись назад. Просматриваю на обычной скорости. Потом – на замедленной. Останавливаю кадр. Увеличиваю изображение. Вызываю на экран компьютера схему и чертежи шлема. Очень хочется узнать, что за проводки отключил Бор.
Теперь я точно знаю, почему у Меты не прижился психопрофиль. НЕ БЫЛО ПСИХОПРОФИЛЯ! Бор отключил мнемоиндукторы. А, когда Мета ушла, снова подключил. Мета этого не знала и притворилась оптимизированной.
Бор – не подонок, а хитрый мужик, которому повезло. Потому что Мета на самом деле в него влюбилась. Только знает ли он это? Может, думает, что она до сих пор притворяется? А Мета до смерти боится, что он узнает про неприжившийся психопрофиль. Боится, что он ее бросит. Эти двое загнали друг друга в глупейшую ловушку. Но я – эндер! Вытаскивать десантников из дерьма – мое призвание! Жизнь прекрасна, черт побери! Прекрасна и удивительна! Как я мог в этом сомневаться, дурачок. Лань обрадуется…
Вынимаю кассету из вьюера, прячу в карман. Теперь это – реликвия. Закрываю глаза и фантазирую, как лучше это обыграть. Поэтому не сразу врубаюсь в сигнал тревоги. А когда врубаюсь, долго не могу поверить. Потому что такого просто не может быть. Бор – самый опытный. Он знает маршрут как свои пять, он всегда возвращался!
Подбегают люди, спрашивают, что произошло. Отматываю запись чуть назад, показываю всем. Коротко вякнув сигналом «SOS», маяк Бора замолчал навсегда. Так бывает, когда чьи-то челюсти смыкаются на корпусе маяка. Коробочка деформируется, контакт кнопки замыкается на корпус, и сквозь тысячелетия к нам летит последнее «прощай».
– Том, подежурь за меня. – расталкиваю людей и бреду к выходу. Что я скажу Мете? Как посмотрю ей в глаза? Обещал же вытащить живого или мертвого.
Иду домой и падаю на койку лицом вниз.
– Кто? – спрашивает Лань.
– Бор.
Лань рыдает и колотит кулаками по подушке. Она два года ходила с ним в драйвы.