Без изъяна - Логинов Святослав Владимирович


В доме - ни корки, в амбаре - ни зерна, а крысы расшумелись, словно свадьбу играть вздумали. Целую ночь за стеной, за печью, в кухонном углу - возня, писк, топотня. Пустой чугун с шестка уронили - то-то грохоту среди ночи! Ванятка проснулся, захныкал. Палей сунул сыну жёванку, не хлебен-ную, а с зернового овса. Хлеба в доме который день нет, сам Палей пустые крапивные щи хлебает, а мальцу - нельзя. И без того Ванятка не жилец, без мамки-то. Крысы было угомонились, а потом как щелкнет под карзиной[1] , как запищит!

Под карзиной возле печи у Палея с давних времен валялся пружинный капканчик, крысобойка. На крючок сальца наживить, пружину взвести и поставить в укромный угол съестного шкапа, куда коту хода нет. Крыса сало учует и с крючка сорвать норовит. Тут ее пружиной и прищемит, чтобы не шастала за чужим добром. А просто в кладовушке поставишь, то и своего кота словить можешь. Машинка железная, понятия в ней нет.

Но теперь крысобойка валялась праздная, и кот из дома сбежал. В кладовке - шаром покати, из пустого дома и крысы ушли, а тут, гляди-ка, вернулись, да с шумом и писком. Говорят, к смерти… Еще примета есть, если птица в дом залетит, дрозд или синица. Ласточка не в счет, эта с человеком в одном доме живет; ласточка в избу влетела - что соседка в гости зашла, а иная птица - к беде.

Птицы к Палею в горницу не залетывали, а крысы - вот они. Вдобавок еще и капкан, невзведенный, щелкнул.

Палей последний раз качнул зыбку, высек огня и пошел в кухонный угол - смотреть. Возня под карзиной не утихала, и Палей прихватил полено, чтобы в случае чего пришибить удивительную крысу.

Под лавкою бился в капкане маленький зеленый чертеныш. Хвост с пушистой кисточкой на конце был зажат железной скобой, а бедолага беспомощно стукотил копытцами и, бурея от натуги, тщетно пытался разжать безжалостную пружину. Увидав занесенное полено, чертеныш пискнул и сжался в комок, прикрыв лапками мордочку.

- Ты чего? - спросил опешивший Палей.

- Бить будешь? - дрожащим голоском спросил чертеныш.

- Погодь. Дурное дело никогда не опаздано. Да тебя, поди, и не убьешь поленом-то. Чтобы ты издох, тебя, наверное, закрестить надо.

- Поленом больно, - чертеныш, не отрывая ладоней от мордочки, сдвинул их чуток, уставившись на Палея черной бусиной глаза. - А закрестить меня ты не сможешь, в тебе святости нет.

- А если попу снесу? Вместе с крысобойкой.

- К попу не надо! - быстро сказал нечистый. - В вашем попе святости с гулькин нос, и та душная, недобрая. Поп меня без толку замучает, начнет изгонять меня из меня самого.

- Атебе, значит, охота, чтобы тебя с толком замучили…

- Нет, что ты! - бесенок замахал ручонками. - Мне такого вовсе не хочется. Но у попа вдвойне противно.

- Между прочим, что ты, чертяка, у меня в избе делаешь? - допросил Палей.

- Я не чертяка, - обиделся зеленорылый. - Я злыдень. У нас, злыдней, с чертями ничего общего. Это только вы, люди, нас путаете.

- А по мне, так хрен редьки не слаще. Ну, отвечай, когда спрашивают, - Палей красноречиво поводил перед злыдневой мордочкой березовым поленом. - Признавайся, друг ситный, что ты у меня натворил.

- Ничего… - пробормотал злыдень, вновь принявшись дергать зажатый хвостик.

- Ой, темнишь! Думаю, без вашего брата здесь не обошлось. Бьюсь, как рыба об лед, а толку - чуть, впору в петлю лезть. Но теперь мне понятно, кто надо мной злые шутки шутит.

- Ты, дядечка, на нас не клепли. Мы хоть твари и зловредные, но таких шуток не шутим. По миру пустить можем, а чтобы смертоубийство - этого нет. По тебе, дядечка, смертное Лихо прошлось. Народец мы мелкий, Лиха сами боимся и такие места, как твой дом, за версту обходим.

- То-то я вижу, как ты мой дом стороной обошел…

- Так я ж не сам, - признался зеленый, с тоской глядя на зажатый хвост. - Меня мои же товарищи сюда притащили и хвост защемили в твоем капкане. Сам бы я ни в жисть в такую дурнотную ловушку не попался.

- За что ж тебя этак?

- Казнить хотят. Чтобы ты меня поленом зашиб, или фелшару снес для вивисекций, или попу отдал. Мне теперь, как ни повернись, всё одно конец приходит.

- А хвост оборвать не пробовал? - поинтересовался Палей.

- Ты что?! - злыденек извернулся, прикрывая собственным телом пленный хвостик. - Злыдень без хвоста ничего не может. Меня первая же кошка съест!

- Сурово они с тобой… Что ж ты такого натворил, что свои же злыдни тебя казнить вздумали?

- То и беда, что ничего не натворил. Другие злыдни людям пакости устраивают, а у меня не лежит к этому душа - и все тут.

- Ишь ты какой! С виду бес, а в душе, выходит, хрустальный херувимчик?

- А ты, дядечка, не смейся. Видишь же, хвостик мне прикусило. У меня без хвоста даже соврать ничего не получается. И сбежать не могу, пружина вон какая тугущая, - зеленый вновь попытался отжать железную скобу, но силенок не хватило, и злыдень чуть не плача опустился на деревянную подставку крысобойки.

- Да, парень, не повезло тебе, - посочувствовал Палей. - Может, ты, конечно, и врешь, ну да ладно, дураком родился, дураком помру. Ну-кася, пусти… Да не кусайся ты!..

- Хвост не тронь!

- Вот дурья башка! Как же я тебя, хвоста не трогая, выпущу? Платон отжал пружину, которая и для человечьих рук была туговата, и злыдень освободил свой драгоценный хвостишко.

- Ну, беги, болезный. Да смотри, больше хвоста не защемляй.

- Дядечка, ты меня взаправду отпускаешь?

- Понарошку такого не делают. Сам же говорил, Лихо смертное по мне прошлось. И по тебе навроде того. Что же я тебя за это в могилу сводить стану? Я не душегуб, хотя у тебя, наверное, и души нет.

- Есть душа, есть! Только маленькая и зеленая, - возразил злыде-нек. - А так я все понимать умею. Ты скажи, что у тебя приключилось? Смертью в доме пахнет, это я чую, а больше ничего не разберу.

- Жена у меня померла, - тихо сказал Палей. - А теперь вот сынишка чахнет. Два года ему, а он из люльки не встает. Ему бы молочка поесть, а я его жёванкой кормлю. Весь изнищал, а заработать негде, какие заработки с младенцем на руках? И оставить Ванятку не с кем.

- Я бы с ним посидел, - задумчиво произнес злыдень, - только дитя такому, как я, доверять нельзя. Я его всякому дурну научу, вырастет мальчишка злыдень злыднем. А молочка я тебе добуду…

Злыденек скрылся из глаз и в ту же минуту объявился в дальнем углу. За собой он тащил обливную миску, полную молока.

- Во, смотри, сливок-то поверху сколько! Токо тут одна закавыка имеется, - злыдень замялся на мгновение, а потом, глядя в глаза Палею, продолжил: - Ты сам знаешь, я вредная нечисть. Я бы и хотел по-хорошему, а выходит - с издевкою. Чтобы совсем хорошо, без изъяна, я не умею. Вот и это молоко, оно не совсем хорошее. Его барыня с вечера в собачью миску налила, любимой левретке Жорже-точке. А та, дура обкормленная, молока лакать не хочет. Я его у Жор-жетки из-под носа уволок. Будете такое есть?

- Гадости никакой в молоко не налито? - спросил Палей.

- Нет, чистое молоко, только нанюханное. И миска собачья. А так, с вечера парным было.

- Ну и давай его сюда. Все равно наша жизнь хуже собачьей. А река не погана, что собака налакала.

Палей перелил молоко в домашнюю миску, достал горшочек, где был замочен овес, задумался, делать ли жёванку, а потом развести молоком или попробовать, покуда овес не закис, сварить кашку.

- Ты бы кисель затворил, - посоветовал злыдень. - Кисель с молоком - так хорошо! Молочные реки, кисельные берега.

- Киселя ждать долго, - пояснил Палей, - а Ванятку сейчас кормить надо. Я лучше кашку… А ты покуда собачью посудину назад снеси. Зачем зря Жоржетку бездолить?

- И то верно. Хозяйка мисочки хватится - шум поднимет.

Заново объявился злыденек только утром, когда Палей кормил Ванятку молочной кашей. Долго смотрел на бледное Ваняткино личико, потом заметил:

- Что-то он у тебя зеленый, мне под пару. Только я шустрик, а твой головы не держит. Боюсь, ему одного молока мало. Его хворь - от бессолья. Ты кашку-то хорошо посолил?

- Никак не посолил. Откуль у меня соли взяться? Соль только за деньги укупить можно, ни в долг лавочник не дает, ни в обмен.

- Беда с тобой. Что делать, пойду тебе соли искать. Только гляди, у меня и соль будет неисправная.

Палей молча кивнул: знаю, мол.

- Сам заняться чем думаешь? - спросил злыдень.

- Нам с Ваняткой землю пахать. Овес сеять пора.

- Давай, дело нужное. Только я к тебе на поле не приду. У нас с полевиком давние нелады. Он меня и зашибить может, если одного увидит.

Ванятку Палей оставил на солнышке у межевого камня, а сам взялся за пахоту. Как ни крути, а в поле работать надо, зеленый бесенок нанюханным молоком не прокормит. Лошадь, ослабшая с весеннего недокорма, тянула плохо, но потихоньку справились. Все время Палея не отпускала мысль, что Ванятка на меже один в полной власти полевика. О полевике он и прежде слыхал и сам байки баял, но вроде как не всерьез. Верил, но не слишком. А тут… одно дело верить, совсем иное - знать.

Однако никто брошенному Ванятке не навредил, лежал себе парень спокойненько, мусолил с мухами наперегонки жёванку. Назад шли вместе - Ванька у отца на загривке, а дома их встретил довольный злыдень.

- Соли достал, - сообщил он. - Во, какой кусище. Только мокрый он и рыбой провонявши.

Кусок и впрямь был немаленький, с полкулака, и весь заляпан капустным крошевом.

- Попадья щи варила, - доложил злыдень, - стала солить, и нет, чтобы соли в ложку набрать, сколько потребно, да в варево кинуть: она всю солоницу над горшком наклонила и стала соль сгребать. Тут ее словно черт под локоть толкнул, дрогнула рука, так целый ком соли в горшок и ухнул. Теперь узнает, потепа неумная, что такое - пересол на спине. Кусок, пока он во щах не разошелся, попадья вытащила да в сердцах в помойное ведро кинула. Но я его туда не допустил, на лету перехватил. Так что соль щами обмочена, а помоями - нет.

- Что же за черт такой матушку попадью под локоть пихнул? - спросил Палей.

- Право, не знаю, - постно ответил злыдень.

- Не был ли ты у нее за спиной?

- Ну, не без того… Что же мне, век ждать, пока она сама соль во щи опрокинет?

Палей наклонился, нюхнул соляной ком.

- А щи у батюшки рыбные, никак с окушками…

- Круче бери: с лещом.

- И крошево по сю пору не приедено.

- И крошево тоже…

- Значит, буду Ванятку солью прикармливать со щаным духом.

- Ты киселька ему поставь. А то овес не отжатый колко есть. Палей усмехнулся невесело.

- Овес завтра в землю пойдет. Он у нас семенной. И без того я его добрую меру на жёванку стравил. Не знаю, как и обойдемся с посевом.

- А есть что будете, пока новый хлеб не созреет?

- Бес его знает. Пропадать будем.

- Бес этого не знает, - строго сказал злыдень. - Бесу на землю хода нет, тут наши места - злыдней и другой мелкой нечисти. Бесы, ежели они вообще где-то есть, в аду истопниками работают. Так что они ничего в здешних делах понимать не могут.

- А вы понимаете?

- Мы оченно хорошо понимаем. Не только злыдни, но и домовые, овинники, гуменники, банники опять же… полевики тоже, только они тупые, спасу нет. Есть еще лешие, кикиморы, шишиги, водяные да омутинники, а из пропащих людей - русалки и игоши. Но это народ темный, по глухим углам ютится, и настоящей образованности в них нет. Настоящая образованность только в злыднях и упырях. Но упырю и грамота не впрок, ему бы крови напиться да спать завалиться. Смотрит в книгу, а видит фигу. Так что лучше нас, злыдней, никого нет.

- А люди?

- Что люди? Вы народ крещеный, правда жизни от вас скрыта. Вспомни, какой для вас самый страшный, первородный грех? Познание добра и зла! Так что вы самые темные и есть. Сквозь землю видеть не можете, птицей обернуться не умеете, зверей не понимаете, да и себя самих не гораздо.

- Почему же тогда люди весь свет заполонили, а вашего народа от земли чуть?

- Потому и заполонили. Что вам еще делать, как не плодиться? Вот поумнеете, и начнется людскому роду перевод. Среди ученых и сейчас половина без семьи живет, а у прочих по одному сыночку, худому да бледному. Холят его, лелеют, а толку - чуть. Понимать надо: откуда толку взяться, если сыночек уже и не человек почти, а нежить, немочь бледная, вроде духа бестелесного или, напротив, игоша, - злыдень посмотрел на Ванятку, почесал коготком промеж рогов и добавил: - К Ванятке твоему это не относится, по вам Лихо безглазое прошлось. Но теперь я появился, - злыденек выпрямился во весь двухвершковый рост, - так мы еще с Лихом поратуем, посмотрим, кто кого! Значит, так: я пошел на промысел, а ты Ванятке кисельку поставь, а то он до нового хлеба не доживет. Еще бы ему курочку хорошо, бульонцу с белым сухариком…

Дальше