– Послушай, вы тоже должны пропустить мяч с пенальти, – сказал я ему и велел сбить меня с ног, как только я окажусь в их штрафной.
– А ты, урод недоделанный, что вытворяешь? – накинулся я на Бочку.
– Не называй меня недоделанным уродом перед родителями, – огрызнулся он и порысил на свою позицию.
Признаков раскаяния Бочка не проявлял, и я понял: этого гада и близко нельзя подпускать к мячу.
Мы вновь начали с центра поля, Трамвай нарочно столкнулся с Бочкой, чтобы отвлечь его, а я тем временем провел мяч во вратарскую площадку соперников и подал знак Биг-Маку. Тот сбил меня подкатом сзади и отобрал мяч. Взгляды всех присутствующих обратились на судью, но Фодерингш-тайн жестами показал, что нарушение было подстроено.
Трибуны взорвались. Уж не знаю, что их возмутило больше – решение судьи или мое театральное падение.
Из отведенных пятнадцати минут у нас осталось меньше двух, а блестящих идей ни у кого не было.
– Думайте, чуваки! Надо срочно что-то придумать! – сказал я товарищам по команде.
Биг-Мак решил пойти напролом.
– Пасуй назад!—вдруг заорал он, и, получив мяч, сильным ударом отправил его в собственные ворота. Биг-Мак схватился за голову, будто бы осознавая собственную ошибку, однако трибуны не проглотили это трюк и выразили свое неодобрение оглушительным ревом.
Я вылез из грязи и поплелся к центру поля, чтобы разыграть мяч. Через десять секунд я опять валялся на заднице в чужой штрафной, но на этот раз изобразил все достаточно убедительно и заработал-таки пенальти.
– Слава тебе господи, – пробормотал я себе под нос, заслышав свисток судьи.
– Я пробью, я! – настаивал Бочка.
Обе команды отогнали его прочь, и я оказался один на один с Безымянным.
– Куда будешь бить? – спросил он.
– В центр, чтоб уж наверняка. Просто уберись, на хрен, в любую сторону и не забудь подогнуть свои чертовы ноги.
Я молча помолился и отошел на несколько шагов. Мне очень не хотелось промазать; с другой стороны, я был не настолько профессиональным игроком, чтобы точно послать мяч в нужное место на высокой скорости, поэтому я подошел к одиннадцатиметровой отметки практически шагом и аккуратно, ребром стопы отправил мяч в середину ворот.
Увы, удар получился не сильнее, чем щелчок одуванчиком по коровьему заду, и потому действия Безымянного волновали меня в тот момент меньше всего (спасти ворота в данном случае мог бы даже последний идиот). Затаив дыхание, я следил за мячом, который медленно перекатился через линию ворот и замер. За несколько секунд до окончания тайма счет сравнялся.
– Два-два! – объявил Фодерингштайн под неистовые крики с трибун: «Обман! Подстава!» и указал на среднюю линию.
– Смотрите, не облажайтесь, – шепнул я Свече, принял мяч после начального удара команды «А», провел его мимо трех статуй в футбольных трусах и при помощи Безымянного, который обреченно нырнул вбок, забил третий гол. Аллилуйя, черт возьми! Наконец-то мы повели в счете.
Помешать мне пытался только Бочка, но Биг-Мак вовремя нейтрализовал его мощным пинком, и, услышав финальный свисток, мы с Крысой, Трамваем, Четырехглазым и командой «А» в полном составе бурно выразили свою радость.
– Да они все договорились между собой! – заорал чей-то взбешенный папаша, а с полдюжины других родителей направились к машинам.
– В финале будут играть команды «Б» и «Д». Матч начнется ровно через десять минут.
За десять минут мы смогли немного отдышаться, а зрители – успокоиться, хотя договориться с командой «Б» насчет дальнейших планов мы, конечно, не успели. Надо опять действовать по обстоятельствам, решил я.
– Ну что, пока вроде все неплохо, – сказал Крыса. С первого раза я его не расслышал, поскольку слишком много народу хором скандировали: «Подстава! Подстава!».
– А ты, блин, чего выделываешься? – зарычал я на Бочку. – Простых вещей не понимаешь? Если меня не признают лучшим игроком матча, нам придется искать гребаную кучу денег, чтобы покрыть все выигравшие билеты!
– Почему это «нам»? – осклабился Бочка. – Не нам, а тебе.
Все остальные обступили его плотным кольцом.
– Ну ты, жирная свинья, дело общее, – вмешался Биг-Мак. – Нагадишь Бамперу, значит, нагадишь всем.
Где-то после десятого тычка в грудь до Бочки наконец дошел смысл сказанного, и ухмылка сползла с его физиономии.
– Двадцать фунтов, – назвал он свою цену.
– Ах ты… – начал кто-то, но это было бесполезно.
Бочка связал нас по рукам и ногам. Мы могли сколько угодно угрожать, просить, улещивать или запугивать, переходить от мирных переговоров к войне и наоборот, и все равно он бы нас подставил, подвернись хоть малейший шанс. Такая уж это была упрямая сволочь.
– И ты будешь делать все по плану? – спросил я, гадая, можно ли ему доверять.
– Честное слово, – ответил Бочка и протянул руку.
– Брось, Бампер, неужели ты поведешься? – попытался остановить меня Свеча.
Впрочем, выбора не было. Мы с Бочкой пожали друг другу руки, и я пошел за деньгами.
На обратном пути из столовой я заметил Грегсона. Судя по его лицу, он жаждал перемолвиться со мной словечком, но, на мое счастье, никак не мог отделаться от толпы папаш, которые пристали к нему, словно пиявки.
– Давайте-ка начинать, пока они не вернулись, – пробормотал я, пихая две бумажки по десять фунтов в потную ладонь Бочки, и игроки обеих команд разошлись по своим местам.
В финале встретились команды «Б» и «Д».
Мяч еще не вынесли на поле, а трибуны уже гудели. Фодерингштайн не стал терять времени и так дунул в свисток, что из него чуть не выскочила горошина. Начальным ударом я послал мяч на правую половину поля, где в финальной игре находились ворота соперника. Я сделал передачу на Крысу, который отдал пас назад Бочке, и время для меня остановилось. Кровь застучала в висках, я замер, ожидая, что же будет дальше. Когда Бочка ухмыльнулся своей гадкой садистской улыбочкой, я в бешенстве сжал кулаки, охваченный единственным желанием – прикончить мерзкого, жирного предателя.
Еще секунда, и я бы набросился на него, чтобы осуществить свое намерение, но тут он совершенно неожиданно сделал пас мне.
Я настолько ошалел, что пропустил мяч между ног, а Орех не преминул воспользоваться возможностью и тут же завладел снарядом. Орех, это мелкое веретено с ногами, как у саранчи, и пружинами в обеих пятках, вихрем пронесся через все поле, петляя, будто заяц, и отправил мяч в створ ворот, прямо в руки Четырехглазому.
– Ах ты, черт! – выругался Орех и схватился за голову, якобы переживая по поводу упущенного шанса, а потом украдкой подмигнул мне. Я облегченно вздохнул, увидев, что положения «вне игры» не было и что этот ловкий ход даже немного успокоил трибуны.
Четырехглазый бросил мяч Трамваю тоже довольно шустрому малому. Трамвай пошел в атаку, промчался мимо меня и Крысы и наконец оказался лицом к лицу с Мальком, голкипером команды «Б».
Едва поспевая за ним, я уже хотел крикнуть «Не бей!», но тут он, видимо, сам вспомнил про наш план и, что называется, сделал голевую передачу на меня.
Мяч отскочил от моей ноги, как пушечное ядро, и влепился прямо в физиономию Малька. К счастью, при такой скорости ни сам Малек, ни его передние зубы уже не могли послужить снаряду препятствием.
– Го-ол! – дико заорал я, когда мяч, крутясь, точно юла, влетел в правый верхний угол ворот. – Го-ол, твою мать!!!
Третий мяч в чемпионате вывел меня на равную позицию со Шпалой, который сделал хет-трик в первом матче. Правда, все его голы были забиты в собственные ворота, но все равно засчитывались. Или не засчитывались? Точно я не знал, но решил не рисковать и потихоньку переговорил с остальными, чтобы мне дали забить еще раз.
– Ага, Бампер, только сперва надо бы привести в чувство Малька, – отозвался Лягушатник.
Фодерингштайн, Шарлей и кое-кто из встревоженных предков (разумеется, мистер и миссис Макаскил) склонились над Мальком и повторяли, как попугаи, слышит ли он да.
– Мам, я не хочу в школу,– слабо произнес Малек, едва придя в себя, и Фодерингштайн сразу объявил, что голкипер выбывает из дальнейшей игры.
– Необходимо заменить вратаря, – прибавил он.
Как вы думаете, кто вызвался на замену? Угадали, гребаный Шарлей.
– Я выйду вместо мистера Макаскила, – сказал он с угрюмой миной, и мы опять оказались по уши в проблемах.
– Блин на фиг, плакал наш договорной матч, – простонал Конопля, горестно мотая головой.
– Послушай, будем действовать по плану. Надо, чтобы все толклись в центре поля, подальше от Шарпея, потом я улучу момент, ворвусь в вашу штрафную, а вы собьете меня с ног, и судья назначит пенальти. Что скажешь?
– Неплохо, – одобрил Конопля.
Так мы и поступили. Следующие десять минут обе команды демонстрировали образцовый «уход в оборону». Мы катали мяч туда-сюда в равном соотношении сил, словно какие-нибудь хиппи, ратующие за всеобщий мир и согласие, на игре для слюнявых придурков, которые не перенесут поражения. Время от времени Фодерингштайн свистел в свой свисток, просто чтобы разнообразить эту унылую канитель, а Шарпей почти сорвал голос, надрываясь во вратарской площадке.
Трижды я надеялся застигнуть его врасплох и пробовал подобраться к штрафной, и трижды Шарпей сводил на нет все мои усилия.
Почти половина зрителей свалила в соседний паб, а те, кто остались, уже не выражали свое негодование. После пяти минут полного «болота» свист и презрительные выкрики с трибун сменились тоскливыми кивками и безмолвным презрением.
Фодерингштайн поглядывал на часы, то ли собираясь дать финальный свисток, то ли прикидывая, успеет ли в магазин. Пора забить решающий мяч, подумал я, и подал голос, чтобы встряхнуть сонную компанию. Команды тотчас пробудились к жизни и забегали как угорелые, ради забавы пиная мячик.
– На меня, на меня! – крикнул я, влетая в штрафную и показывая на свои ноги. По моим расчетам, со стороны это должно было выглядеть, как будто я прошу дать мне пас, хотя на самом деле я имел в виду, что игрок команды «Б» должен меня сбить.
Долго ждать не пришлось. Лягушатник легким галопом прискакал ко мне и без малейшего намека на деликатность сшиб на землю.
– Пенальти! – объявил Фодерингштайн, а Лягушатник для пущего эффекта заорал, что и пальцем меня не трогал.
– Вот как? – Судья, очевидно, еще не принял окончательного решения.
– Э-ээ… что? Нет, постойте… Я, кажется, все-таки задел его, – быстренько переориентировался Лягушатник, чем довел Шарпея буквально до белого каления. – Простите, мистер Шарп, вы же сами учили нас говорить правду. Обманом ничего не добьешься, бла-бла-бла… короче, вся эта туфта. – Он повернулся ко мне и игриво подергал бровями.
Сообразив, что до конца матча осталось всего несколько секунд, я установил мяч на одиннадцатиметровую отметку и набрал полную грудь воздуха. От безоговорочного титула лучшего игрока меня отделяли только шесть футов бешеного негодования, пытавшихся выдать себя за голкипера в команде пятнадцатилетних подростков. Если мне суждено забить, понял я, это должен быть настоящий гол. Господи, помоги грешнику из грешников, мысленно проговорил я.
Фодерингштайн дал свисток, я начал разбег. Я бежал, вдавливая подошвы в землю, на одиннадцатиметровой отметке отвел правую ногу назад и качнул ею, как маятником. Удар получился чистым и аккуратным, в левый верхний угол ворот. Шарпей подпрыгнул, точно разъяренный леопард, и вытянул вверх свою лапу. На один кошмарный миг мне показалось, что он возьмет мяч, но Шарпей внезапно скорчился от боли и схватился за лицо. Помеха в виде руки голкипера исчезла, мяч влетел в сетку, а свисток арбитра сигнализировал об окончании матча.
Команда «Д» выиграла, я стал лучшим игроком. Ур-ра!!!
Трамвай, Крыса и Четырехглазый устроили кучу малу во вратарской, и мы все вместе порадовались как победе, так и избавлению от проблем. Да, мы выиграли кубок, но, что гораздо важнее, теперь нам не надо было выплачивать несколько сотен фунтов в подставном тотализаторе. Сплошное облегчение.
Шарлей все держался за свою физиономию, а Фодерингштайн уговаривал его убрать руку, чтобы осмотреть травму.
– Меня что-то укусило или ужалило, – жаловался Шарлей.
Краем глаза я заметил Неандертальца, который потихоньку выполз из кустов, волоча за собой пневматическое ружье Конопли.
-Кровотечения нет, только ушиб, – констатировал Фодерингштайн. Слушать дальше я не стал, все и так было понятно.
Не знаю, доводилось ли вам когда-нибудь побеждать в спортивных соревнованиях, могу сказать лишь по собственному опыту: после того как прозвучит финальный свисток, порвется финишная ленточка или опустится флажок, всякое ощущение времени напрочь исчезает, все сливается в одну мельтешащую кутерьму… И вот я уже стою на пьедестале со здоровенным призовым кубком в руках, а толпа зрителей на трибунах продолжает выражать свое возмущение криком и свистом.
Я взял кубок за ручки, высоко поднял его над головой и радостно попрыгал перед вежливо аплодирующим Грегсоном, потом передал приз Трамваю, который сделал то же самое. Все по очереди – я, Трамвай, Четырехглазый и Крыса – пережили минуту славы. Ничего подобного нам и присниться не могло!
Шарпей весь день ходил мрачнее тучи, и ясно было, что час расплаты придет очень скоро, но все это еще только предстояло, а в пятнадцать лет, сами знаете, если что-то и нарушает безмятежный ночной сон, то уж никак не тревожные раздумья о будущем (а – да-да, вы правы – лихорадочная, нескончаемая дрочка).
– Какой ты молодец! – с гордостью произнесла Джинни и, несмотря на все мои попытки отделаться от нее, поцеловала меня в щеку.
-А я?– сразу встрял Крыса.
– И ты. – Джинни любезно чмокнула и его, но тут же с отвращением отшатнулась, увидев, что Крыса энергично трудится обеими руками, засунутыми в карманы спортивных трусов.
Папаша не разделял гордости Джинни относительно моих достижений, хотя предпочел оставить свое мнение при себе. Я счел, что это даже к лучшему, поскольку должен был обделать еще одно дельце перед тем, как завершить мероприятие и назвать победителя в тотализаторе.
– Кгхм… дамы и господа, уважаемые родители, минуточку внимания! – объявил я.
Большинство собравшихся были заняты тем, что пытались вытянуть хоть какие-то ответы из своих сыновей, поэтому мне пришлось повторить обращение несколько раз.
– Я бы хотел поблагодарить всех, кто принял участие в нашем скромном тотализаторе, и попросить победителя подойти ко мне, чтобы забрать выигрыш. Как всем уже известно, лучшим игроком матча с четырьмя голами был признан я (в этом месте старик метнул на меня злобный взгляд), поэтому сейчас я попрошу выйти сюда того, кто купил билетик с моей фамилией.
В толпе завертели головами, и когда победитель все-таки вышел вперед, все взгляды устремились на него.
– А вот и он. Чудесно! Поприветствуем счастливчика аплодисментами!
Послышались скудные хлопки, я пожал «счастливчику» руку и вручил конверт.
– Большое спасибо, – сказал он, сияя улыбкой.
Увидев победителя, Шарпей побагровел еще сильнее, и не без причины: он сразу узнал этого человека. Конечно, разве забудешь того, кто совсем недавно пабе перепродал тебе твой же собственный видак! Ну да, мы позвонили Барыге Мартину и попросили его оказать нам маленькую услугу. За последние несколько недель мы толкнули ему кое-какие вещички, поэтому сошлись с ним довольно близко и даже начали доверять. Сегодня от Мартина требовалось лишь забрать «свой» выигрыш, улыбнуться толпе и по-отцовски взъерошить шевелюру Четырехглазого. Из всех родителей на матч не приехали только предки нашего Очкарика, поэтому мы могли не опасаться вопросов мистера и миссис Ричардсон, с чего это вдруг чужой дядька прикасается к их ребенку. Взамен Барыга Мартин получал пятьдесят фунтов на выпивку, пузатый серебряный кубок (чтобы загнать его из-под полы или расплавить в слитки, это уж как пожелается) плюс обещание повторить сделку с гафинским видаком. За пять минут работы – очень даже не хило.