- После визита к Липницкому у Нагорного появилась значительная сумма денег. Очевидно, у них были какие-то расчеты.
- Очевидно, - согласился Билякевич. - И все-таки Нагорный пришел сюда не за этим. В ином случае он не одалживался бы перед тем у завгара. Это одно. Теперь другое: расчет с кредитором, в том числе нежелательный, вынужденный расчет - не такое уж исключительное событие для дельца, каковым являлся Липницкий, инфаркта от этого он не получил бы. И еще. Уже после визита к Липницкому, Нагорный говорил Прокопенко о каком-то важном долге, который предстоит отдать. А это значит, что расчет с Липницким не исчерпал всех его намерений.
- "Светлоусый"?
- Не исключено.
- Видимо, Липницкий сумел убедить Нагорного в своей непричастности к покушению, - после недолгого раздумья предположил Валентин.
- Я тоже верю, что голову Нагорному проломил не Липницкий. Что ни говорите, пожилой человек с больным сердцем. Да и преступная квалификация у него иная. Он мог быть организатором, пособником, но не исполнителем.
- Значит, Липницкий назвал исполнителя, и теперь Нагорный намерен предъявить счет этому человеку.
- Можно допустить и другое, - возразил Билякевич. - В июне, когда Нагорный приехал сюда, он ставил перед собой какую-то задачу, в ходе решения которой вступил в конфликт с Липницким или его сообщником. По-другому конфликт с таким финалом не объяснишь - дельцы не проламывают друг другу головы из-за пустяков. Следовательно, была серьезная причина. Настолько серьезная, что не утратила своего накала спустя четыре месяца. Стало быть, необходимо определить, вычислить, угадать - как уж получится, эту причину. При том безотлагательно.
- Теперь, когда Нагорный вспомнил все, установить эту причину будет нетрудно.
Билякевич внимательно посмотрел на Валентина.
- Не разделяю вашего оптимизма. Все говорит за то, что Нагорный, решая свои проблемы, меньше всего уповает на помощь милиции.
К ним подошел Жмурко. В руке у него были две записные книжки, которые оперативники, производящие обыск, нашли в письменном столе и костюме Липницкого.
- Натолкнулся на любопытный адресок, - показывая потрепанную книжку, сказал Жмурко. - Очевидно, хозяин позабыл об этой книжке - валялась среди старых бумаг. Не то бы давно уничтожил и этот адресок, и саму книжку.
- Что за адресок? - полюбопытствовал Валентин.
- Вот, читай, - ткнул пальцем Жмурко.
- Киев, бульвар Шевченко... Редченко Геннадий Константинович. Вам знаком этот человек?
- Встречаться не доводилось, но кое-какими сведениями о нем располагаю. Редченко ведает распределением фондов на металлы в одном из республиканских снабженческих главков. Несколько месяцев назад он побывал в Сосновске на межобластной базе, подчиненной его главку. Такой визит можно было бы считать закономерным (почему не поинтересоваться, как идут дела на местах?), если бы накануне отдел, в котором работает Редченко, не выдал наряд на внеплановое железо под липовую заявку. Получателем значилась несуществующая организация, поставщиком - Сосновая база. Улавливаете связь?
- Не совсем, - признался Валентин.
- Редченко приехал посодействовать кому-то в получении железа по этому наряду, - сказал Билякевич. - Наряды на внеплановые материалы поставщики неохотно принимают к исполнению. К тому же здесь, на месте, могли установить, что организации-получателя, как таковой, не существует.
- Метишь на мое место? - весело прищурился Жмурко.
- Меня вполне устраивает мое, - улыбнулся Билякевич, но тут же спросил: - Считаешь, что Липницкий был причастен к махинации?
- Капитан Годун из УБХСС республики убежден в этом. К сожалению, ни он, ни я тогда не смогли этого доказать. Редченко приехал на базу третьего июня в конце дня. Ни заведующего базой, ни его заместителя на месте не оказалось, других работников он не знал. Проформы ради Редченко представился, поинтересовался общим положением дел, а затем куда-то заторопился, сказав, что придет на следующий день, и велел заведующему ждать его. Однако на следующий день, это было уже четвертого, он на базу не явился. А еще через день поступила телеграмма главка об аннулировании наряда на это железо: кто-то из проверяющих обнаружил подлог.
- Почему подозрение пало на Липницкого? - спросил Валентин.
- Второго июня, когда был выдан этот наряд, Липницкого видели в главке. А на следующий день, едва вернувшись в Сосновск, он явился на базу. Как раз в то время, когда там находился Редченко. С базы они ушли вместе. И еще один факт: наряд не был отправлен поставщику по обычным каналам, а выдан кому-то на руки. Но кому? К исполнению наряд не предъявлялся. Значит тот, кто имел его, был своевременно предупрежден, что подлог обнаружен. Такую информацию здесь, в Сосновске, столь оперативно мог получить только Редченко. А его контакты с Липницким не вызывают сомнений.
- Виктор Михайлович, - обратился Валентин к Билякевичу, - по-моему, уже прослеживается связь: Редченко - Липницкий - Нагорный. Редченко и Липницкий, несомненно, соучастники в преступной махинации. Четвертого июня они должны были осуществить задуманное, но их предупредили об опасности. И в тот же день, здесь, в квартире Липницкого, было совершено покушение на Нагорного. Несомненно, эти события связаны.
- Нагорный? - переспросил Жмурко. - Я встречал эту фамилию. И кажется в связи с этим же делом. Сейчас попробую уточнить.
Пока он звонил в свой отдел, а затем еще куда-то, Валентин и Билякевич вышли в соседнюю комнату, где эксперты-криминалисты, взобравшись на кухонные табуреты, исследовали какое-то пятно на стене. На этом месте висела только что снятая картина, изображавшая пасторальную идиллию. По нарушенному слою пыли на стене и тыльной стороне картины эксперты установили, что за картиной продолжительное время лежал какой-то небольшой плоский предмет, который был изъят из этого своеобразного тайника буквально день или два назад. Валентин тоже хотел взобраться на табурет, разглядеть пятно, но его и Билякевича вызвал в коридор Жмурко.
- Имя, отчество Нагорного?
- Михаил Алексеевич.
- Подходит!
- Значит, и Нагорный имел отношение к этой махинации? - сам не зная почему, огорчился Валентин.
- Только с другой стороны. Он был одним из тех, кто обнаружил фиктивность заявки и забил тревогу. Подробностей не знаю - это разработка УБХСС республики.
- Почему же он... - начал было Валентин, но Жмурко остановил его.
- У меня не меньше вопросов. Но ответы на них мы сможем получить только в Киеве.
- Езжайте, Валентин Георгиевич, - поддержал его Билякевич. - Я помогу Мандзюку.
- Надо предупредить киевских коллег, - озаботился Жмурко. - Как бы Нагорный не наделал новых глупостей...
14
Он не собирался делать глупостей ни вчера, ни тем более - сегодня. Глупость он сделал четыре месяца назад, когда, не зная брода, сунулся в воду и поплатился за это. На берег его вынесло случайно - сейчас он осознавал это - и в какой-то мере понимал состояние Липницкого, очевидно принявшего его вчера за выходца с того света. Недаром же схватился за сердце, стал глотать таблетки. Это не вызывало жалости: Липницкий оказался не только негодяем, но и отчаянным лгуном. Слушать его оправдания было противно, видеть его покрытое потом одутловатое лицо - тем более. В июне Липницкий держался куда увереннее: нагличал, хамил, хотя уже тогда изрядно струсил - вначале отдал наряд и только затем, видимо опомнившись, вызвал своих подручных - "стальную" красотку и того, кто притаился в коридоре за вешалкой. Это было сделано довольно ловко, и он, Михаил, едва не попался впросак. Хорошо, что в последний момент сообразил, для чего к нему приставлена девица в "стальном" комбинезоне, и ухитрился спрятать наряд за картиной в кабинете. Этим идиотам не пришло в голову искать его там. Собственно, из-за наряда он вчера и пришел к Липницкому. Но тот этого не понял и дрожал, как суслик, умолял не губить его, показывал фотографии детей, внуков, свою последнюю электрокардиограмму, совал деньги. Это было противно, но деньги Михаил взял, потому что тогда, в июне, у него при себе было больше тысячи рублей, не говоря уже о костюме, портфеле, часах. Какого дьявола он должен прощать негодяю и это!
Теперь оставалось то последнее, ради чего он полез в это болото. Михаил не помнил, как и от кого узнал о подложном наряде, почему догадался о причастности к этой махинации Алины - память вернула ему прошлое с изъянами. Но у него складывалось впечатление, что и до этой истории он подозревал Алину в махинациях с нарядами. Однако почему-то не решался поговорить с ней начистоту: то ли отмахивался от своих подозрений, то ли боялся нарушить тот непрочный мир, который еще удерживал их вместе. Наряд послужил толчком к объяснению, которое давно назревало и которое уже нельзя было откладывать. Наряд и конверт со сторублевками, который он обнаружил в ее сумке. Вначале Алина изворачивалась, потом все валила на Геннадия - дескать тот ее подвел. Когда же Михаил сунул ей под нос конверт с деньгами, она стала кричать, не выбирая выражений, и только получив затрещину, сникла, расплакалась, назвала Липницкого...
В купе вошла молоденькая проводница, начала собирать постельное белье. Задев Михаила плечом и бедром, смутилась, порозовела. Он невольно улыбнулся, но тут же погасил улыбку: вспомнил Лилечку - проводница чем-то походила на нее. Очевидно, молодостью и этим вот непритворным смущением. Подумал, что минувшей ночью, будь он понастойчивей, мог бы круто изменить свою судьбу, но быстро прогнал эту мысль. Есть чувства, над которыми мы не властны, пока не ослаб их накал, пока память выталкивает их на поверхность. Нельзя в одночасье перестать негодовать, считать себя униженным и виноватым только потому, что случай предложил тебе более приятное чувство. С ноля можно начинать лишь, когда за спиной ничего нет, когда память сама отреклась от прошлого...
За окном в сгущающихся сумерках замелькали дачные платформы приближался Киев.
В вокзальной сутолоке Михаил на какое-то время отрешился от своих мыслей. Люди спешили на трамваи, троллейбусы, в метро, а ему некуда было спешить - то, что оставалось сделать, не требовало спешки.
Вспомнил, как двенадцать лет назад впервые приехал в Киев, и толпа пассажиров вынесла его, как и сейчас, в привокзальную сумятицу. Михаил тогда еще не видел такой большой площади, роящейся людьми, автомобилями. Можно было подумать, что всех приехавших в этот город тотчас же охватывала боязнь опоздать, не успеть куда-то, что-то упустить, кого-то не застать. Это чувство не передалось ему: он был уверен, что те, к кому он приехал, будут рады ему и сегодня, и завтра. Ему было восемнадцать, многое виделось в розовом свете, а те небольшие сомнения, что не оставляли его всю дорогу, рассеялись без следа, едва он ступил на площадь. Было летнее погожее утро с нежарким ласковым солнцем, легким освежающим ветерком, веселыми звонками трамваев, которые, казалось, приветствовали его - молодого вихрастого парня в линялых джинсах, с рюкзаком на плече.
Он катался на метро, бродил по Владимирской горке, гулял по набережной, ел мороженое сначала в одном, а потом в другом кафе, поехал на пляж, искупался, поиграл с парнями в волейбол, а с девушками в бадминтон, вернулся в город, пообедал в вареничной, сходил в кино. И только вечером направился туда, где его ждали, где он мог пожить некоторое время, пока не решится вопрос его поступления в институт. В какой институт он поступит, где и на что будет жить пять лет, он еще не знал. Все решил телефонный разговор с Алиной - она настояла на его приезде, заверила, что все будет в порядке: в нем примут участие и она, и Матвей Егорович. Ему было приятно такое внимание. Тем более, что оно исходило не только от Алины, но и от Матвея Егоровича, чей авторитет был для него непререкаем...
- Гражданин, у вас найдутся спички? - Небольшого росточка мужчина с объемистым дорожным портфелем смущенно улыбнулся Михаилу.
Спичек у него не было. Мужчина извинился, отошел, но затем снова подступил, спросил, как добраться до Крещатика. Михаил объяснил. Ему тоже захотелось спуститься в метро, доехать до Крещатика, пройтись по широким оживленным тротуарам, мимо уже расцвеченных огнями витрин, купить в киоске "Вечерку", взглянуть на таблицу игр футбольного чемпионата, зайти в кафе и выпить чашечку кофе. Но едва ступив на Крещатик, он поймал себя на том, что хитрит с собой, оттягивая момент встречи с Алиной. Так было двенадцать лет назад - он приехал сюда не потому, что ему некуда было податься, а потому, что в телефонном разговоре с Алиной уловил взволновавшие его нотки, которые сулили куда больше, чем ее слова. И в то же время он робел при одной мысли о встрече с ней в ее доме. Он не мог предугадать, чем обернется для него эта встреча - настроение Алины менялось, как погода в ноябре: она могла броситься ему на шею, расцеловать при всех, даже при Геннадии, но могла и едва кивнуть, уронив небрежно: "А-а, это ты!" и тут же повернуться спиной.
Невольно усмехнулся: теперь-то ему нечего робеть.
Поднялся вверх по Прорезной, зашел в подъезд старого дореволюционной постройки крепкостенного дома, поднялся на третий этаж. Свет в подъезде еще не зажгли, и на лестничной площадке было темновато. На этот раз не пришлось отыскивать в рюкзаке фонарик, включать его. Тем не менее Михаил замешкался у массивной двухстворчатой двери с медной ручкой и такой же поблескивающей в полумраке табличкой, словно еще сомневаясь, та ли это дверь. При том, что отлично знал не только дверь, но и то, что находилось за ней: узкий, сумеречный даже при свете стилизованных бра коридор, по обе стороны которого располагались утопленные в нишах двери: первая направо гостиная, вторая - кабинет "патриарха", напротив - спальня, рядом комната Алины, а за поворотом, впритык к кухне, узкая комнатушка, заставленная громоздкой мебелью, некогда перемещенной за ненадобностью из других комнат. В комнатушке поочередно жили Анисимовна - дальняя родственница "патриарха", потом Геннадий, а уж затем он, Михаил. Не только комнаты - каждая вещь в доме имела свое место и назначение, менять которые не имел права никто, кроме хозяина. Тут все было настолько отлаженно, солидно, незыблемо, что внушало трепет непосвященным. А посвященным во все здесь был только "патриарх".
Михаил уже поднял руку к кнопке звонка, когда его взяла оторопь, да такая, что холод пробежал по спине, сжалось сердце. Это чувство нельзя было объяснить ничем - даже в тот, первый приезд его робость не достигала такого накала. Видимо потому, что тогда его окрыляла надежда, казалось бы, несбыточная, почти фантастическая, но намертво уцепившаяся за мимолетное, явившееся ему однажды ослепляющим ночным видением, которое заслонило собой все сущее, растворило его в себе. Чтобы опомниться, прозреть, понадобились годы.
И вдруг он понял: тот злосчастный тоннель продолжился для него здесь - у этой двери. Надо было войти в нее, прожить за ней двенадцать лет, поступиться всем и не приобрести ничего, пытаться совместить несовместимое, возненавидеть себя, а затем Алину, свести знакомство с Липницким, операционным столом, невыносимой болью, страхами и снова вернуться сюда, чтобы понять это...
Дверь открыла Анисимовна, предварительно включив "персональный" плафон на лестничной площадке и рассмотрев Михаила в "глазок". Она была такая, какой он помнил ее: сухонькая, сморщенная, востроглазая, с закрученными на затылке седыми косицами. Старуха встретила его неприветливо. Презрительно опустила уголки тонких бескровных губ:
- Чего явился?
- Алина дома? - решив не задираться, но в то же время решительно шагнув в коридор, спросил Михаил.
- А тебе какое дело до нее?
- Об этом я сам ей скажу.
- Грубиянишь, - строго сдвинула брови Анисимовна. Но затем, несколько смягчившись, ответила: - Скоро должна быть. Стой здесь, я Матвею Егоровичу доложу.
Она шмыгнула в нишу, за остекленную дверь.
Михаил окинул взглядом коридор. Та же вделанная в стену вешалка с дюжиной бронзовых псов-держателей, те же бра, овальное зеркало в замысловатой раме, столик для телефонного аппарата, навесная полка для газет. И только в стояке для зонтов, рядом с набором английских тростей, гуцульским резным посохом, сказочной клюкой появился бамбуковый шест, инкрустированный перламутром - новая причуда "патриарха". Эти палки "патриарх" начал собирать полтора года назад, когда ушел на пенсию. Порой он выходил на улицу то с одной, то с другой, хотя никакой нужды в этом не было - в свои шестьдесят три года Матвей Егорович обладал завидным здоровьем...