Со слюной, капавшей с уголков рта, он обещал ей:
— Пять долларов. Десять. Я могу даже дойти до целых двадцати, если ты разрешишь мне везде тебя поцеловать.
— Убирайся отсюда, грязный старикашка! — сказала она ему.
Но вместо того чтобы уйти, он надавил на нее арбузом и, пока она стояла, как дурочка, держа его, сорвал с нее халат и обнажил свою плоть, и не успела она опомниться, как оказалась голой и распластанной на спине на собственной кровати, и между ней и мистером Кронкайтом не было ничего, кроме арбуза.
В ужасе от того, что он собирается сделать, все еще вцепившись в арбуз, стараясь удерживать его между ними, она ругала его и старалась пнуть ногой.
— Оставь меня в покое, старый сукин сын!
Но мистер Кронкайт тут же обругал ее в ответ, продолжая тискать до тех пор, пока она, в отчаянии вывернувшись на кровати, насколько могла, и подняв арбуз обеими руками, обрушила на его лысую голову, а потом воспользовалась одной из туфель-шпилек, которые были на ней, чтобы пнуть его в самое больное место. А после того как он, шатаясь, постанывая, вывалился из дома, обхватив себя обеими руками, с пьяным бормотанием о том, что она загубила его жизнь, она стряхнула с колен арбузную мякоть и подобрала с пола свой халат. Больше ни она, ни ее мама никогда не видели мистера Кронкайта.
И она никогда не рассказывала Вере ни о мистере Кронкайте, ни об этом происшествии. А иначе Вера сказала бы, что она сама виновата, что вела себя неподобающе. Ну а как вести себя подобающе с мерзким стариком, пытающимся запустить свои искусственные зубы тебе в промежность?
Со стороны двора, обращенной к океану, плеск волн был таким громким, что Уолли пришлось повысить голос, чтобы она расслышала его, пока он отпирал дверь номера.
— Почему ты такая серьезная?
— Я просто кое о чем подумала.
— Кое о чем приятном, я надеюсь?
— Нет.
Когда они стояли в проеме открытой двери, Уолли обхватил ее за плечи:
— Ты уверена, что хочешь этого? Знаешь, мы все еще можем пойти на вечеринку.
Руби какое-то время изучала его лицо, потом спросила приглушенным голосом:
— Ты не хочешь меня, Уолли?
— Конечно да. Господи, конечно да! — сказал Уолли, крепче прижимая к себе и целуя.
Какое-то время Руби целовала его в ответ с такой же горячностью, как он ее, их тела прильнули друг к другу в лестничном проеме. Потом, забеспокоившись, не видят ли их жильцы из других номеров, она положила руки ему на грудь и оттолкнула его почти с такой же горячностью.
— Прошу тебя, Уолли. Подожди хотя бы, пока парень принесет наши чемоданы и мы сможем закрыть дверь.
Уолли забыл про чемоданы:
— Ах да! Чемоданы.
Пока они ждали, Руби осмотрела номер. Он был замечательным, и она заранее знала, что он таким будет. Все, что ни делал Уолли, было замечательно. Гостиная была большая и обставлена дорогой мебелью. В спальне стояла широченная кровать. В ванной комнате даже потолок был выложен кафелем. Она раздвинула шторы в окне со стороны фасада и выглянула наружу. Так далеко, как она только могла видеть при лунном свете, были песок и вода — вода, простиравшаяся до самого горизонта. Руби одновременно испытывала волнение и легкую грусть. Наверное, одна ночь в этом номере стоила столько же, сколько большинство людей тратило на весь свой отпуск. Она ухватилась за эту мысль.
Она должна чуточку нравиться Уолли. Она для него — не просто очередная юбка. Она должна ему нравиться, если он готов так много заплатить за ее девственность.
Она села на подлокотник мягкого кресла:
— Ну, вот мы и на месте.
— Вот мы и на месте, — согласился Уолли.
Руби вглядывалась в его лицо сквозь длинные ресницы, которые продолжали трепетать на ее щеках. Уолли нервничал почти так же, как она. Он начал было расстегивать пальто и бросил. Прошелся к окнам и обратно. Уселся в кресло, закинув одну длинную ногу на подлокотник, потом снова встал и закурил одну из больших сигар, которые упорно курил, потому что считал, что благодаря им он выглядит старше.
— Тебе здесь нравится? — наконец спросил он озабоченно.
— Очень, — заверила его Руби.
Наступило неловкое молчание, во время которого они ждали, пока служащий принесет их багаж. Когда он это сделал и Уолли дал ему два доллара на чай и закрыл за ним дверь, снова последовало молчание.
Руби заставляла себя подходить к этому прагматически. Чему быть — того не миновать. Все когда-нибудь происходит в первый раз. Она была рада, что это произойдет с Уолли. Поднявшись, она прошла через комнату к нему и приподняла лицо, чтобы он ее поцеловал.
— Я люблю тебя, Уолли.
— Я люблю тебя, Руби.
— Я на минутку. Но, прошу тебя, не входи, пока я тебя не позову.
— Хорошо.
Руби хотела было закрыть дверь в спальню, но не стала. Зная, что Уолли наблюдает за ней, она отвернула атласное покрывало и пододеяльник на широченной кровати, аккуратно разгладила их, так, как сделала Глория Амес в «Лихорадке джунглей» в первую ночь, когда осталась с белым охотником, потом прошла в ванную, чтобы раздеться, в первый раз до конца осознав, что она никогда больше не увидит Амес в новой картине. Мисс Амес мертва. В статье в вечерней газете рассказывалось, что она приняла слишком много таблеток снотворного и что с ее психоаналитика, доктора Джека Гэма, который, как она с гордостью подчеркивала Уолли, жил в одном доме с ней, снимали показания, выясняя, известна ли ему причина, по которой она могла покончить с жизнью, и где она достала лишнюю дозу снотворных таблеток.
Это казалось невозможным. У мисс Амес было столько поводов, чтобы жить.
Слегка дрожавшими пальцами Руби расстегнула сбоку платье, повесила его на крючок на стене ванной комнаты, потом осмотрела себя в зеркале в полный рост, пока расстегивала бюстгальтер и стаскивала трусики с бедер. У некоторых девушек это место красивое. У некоторых — нет. Она считала, что у нее красивое.
Она надеялась, что понравится Уолли. Хотя, если он такой же, как большинство других ребят, с которыми она встречалась, он, возможно, не заметит. Когда у ребят на уме лишь одно, им все равно, как ты выглядишь. Тебе достаточно быть девушкой.
Она сняла пояс с резинками, потом села на край ванной, чтобы снять туфли и чулки.
Как она ни старалась, она не могла не чувствовать себя немного униженной, особенно после того, как сегодня Уолли настоял на том, чтобы отвезти ее познакомиться со своими родителями, и его мама и папа были так любезны с ней.
Его мама называла ее милой деткой.
— Так, значит, это вы — Руби, — улыбнулась она, — та самая девушка, которой Уолли бредит почти целую неделю. Я рада познакомиться с вами, дорогая. И, поскольку у моего сына такой хороший вкус, вы именно такая милая и очаровательная детка, как я и ожидала.
Именно так она и сказала. Без всякого важничанья. Настоянная леди.
Папа Уолли был так же любезен. При всех его деньгах и вывесках с его именем по всему городу, он давал ей почувствовать, что она ничуть не хуже их.
Поговорив немного, все они стали пить чай с печеньем, чай в чашках из твердого английского фарфора, наливаемый из серебряного чайника. Достаточно было посмотреть на него, чтобы понять, что это серебро установленной пробы. И проживи она хоть сто лет, ей никогда не забыть их дом. Такие вы видите редко, разве что в кино: огромный, с высокими потолками в гостиной, с высокими двустворчатыми окнами, с роялем и дворецким, открывающим дверь, и горничной в униформе, подававшей чашки с чаем.
Руби поняла, что плачет, и быстро провела по щекам тыльной стороной ладони. Она не обманывала Уолли. Он получит то, что хочет. Но она в некотором роде обманывала его родителей.
Они считали ее «милой деткой».
Она отыскала в сумочке свою косметичку и припудрила подтеки от слез на щеках. С другой стороны, сколько ребят в восьмилетних «фордах», и лысых мистеров Кронкайтов, и толстых глупых матерей, и сестер, которые кашляют, потом сплевывают в раковину и открывают мусоропровод, приходилось терпеть миссис Уоллас К. Фабер III? Ей нужно жить своей жизнью. От Гавайев до Лос-Анджелеса — две тысячи миль. А письма у нее выходят не слишком хорошо.
Встав, она в последний раз посмотрела в зеркало, потом босиком прошла в спальню и легла на кровать, прикрывшись лишь уголком пододеяльника.
— Можешь заходить, Уолли.
Глава 14
Сегодня и завтра… сохранится ясная и теплая… солнечная, с переменной облачностью в верхних слоях… незначительные температурные изменения… порывистые северо-западные ветры над местными каньонами… ранним утром на отдельных участках прибрежный туман.
Электрические часы на приборном щитке показывали двадцать пять минут первого, когда Руби и Уолли вернулись к Касадель-Сол. Уолли нашел место для стоянки за полквартала от здания, и, не обращая внимания на редких запоздалых прохожих на тротуаре, они прижались друг к другу, целуясь.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил Уолли озабоченно. — Ни тошноты, ни чего-нибудь другого?
— Нет.
— А с сестрой у тебя не будет неприятностей?
— С Верой я как-нибудь полажу.
— Тогда я, пожалуй, лучше поеду в Даго.
— Пожалуй, да, — неохотно согласилась Руби. — Но ты позвонишь мне завтра днем, как только сможешь?
— Ты же знаешь, что позвоню, детка.
Уолли вылез из машины, обогнул ее, открыл для Руби дверцу, помог ей сойти на тротуар и поцеловал в последний раз. Потом, лихо заломив набок свою форменную кепку, с важным видом вернулся за руль, ловко вписался в U-образный поворот и поехал обратно, вниз по холму, слегка погудев клаксоном, когда заворачивал за угол.
Подняв одну руку в перчатке, чтобы помахать на прощанье, Руби смотрела, как исчезают из виду габаритные задние огни автомобиля, потом повернулась и пошла вверх по холму под запыленными оливковыми деревьями и эвкалиптами, и ритмичное постукивание ее каблуков-шпилек по цементу приятно звучало в безмолвии ночи. Чувство было почти такое, словно ее ноги не касались дорожки. Итак, мисс Амес мертва. Ну и что? Ей больше не приходится притворяться кем-то. Она стала самой собой.
Руби повернула к зданию, потом остановилась под лампами по обе стороны входной арки, достала из сумочки косметичку и оглядела свое лицо в зеркало, чтобы убедиться, что прическа ее в порядке, а косметика не смазалась. Ей не хотелось, чтобы Вера устроила сцену. Только не сегодня вечером. Это уж будет слишком.
Оставшись довольна своим видом, она убрала косметичку обратно в сумочку, снова направилась к парадной лестнице и снова остановилась, когда Ромеро петляющей походкой вышел из полутьмы перед рядом почтовых ящиков.
— А ну-ка. Посмотрим, кто это только возвращается домой, — хрипло проговорил он. — Ты сегодня немного припозднилась, да?
— Да, — признала Руби. — Пожалуй. Самую малость. Но я не понимаю, какое вам до этого дело.
Она попробовала пройти, и Ромеро рукой преградил ей путь к лестнице.
— Зачем так торопиться?
— Вы сами только что сказали. Время позднее.
Ромеро по-прежнему преграждал ей путь.
— Но ведь не настолько поздно, чтобы не позволить этому молокососу, морскому пехотинцу, с которым я только что тебя видел, потискать тебя напоследок, пока он целовал тебя и желал спокойной ночи. — Ромеро отпил из горлышка бутылки, которую держал в коричневом бумажном пакете. — Ну как он, дорогуша? Очень хорош?
Руби оттолкнула мускулистую руку, не дававшую ей пройти к лестнице:
— Прошу вас, Ромеро. Дайте мне пройти.
Опустив руку ей на талию, Ромеро попытался притянуть ее к себе и поцеловать.
— Ну уж нет. Нет, до тех пор, пока ты не будешь со мной поласковей. Ну, давай. Как насчет маленького поцелуя, детка?
Скорее раздосадованная, чем испуганная, Руби вывернулась из его объятий:
— Ха! Ишь чего захотел!
Она поднялась по лестнице на балкон второго этажа, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что он не гонится за ней.
Ну и нахал же этот грязный мекс! Она даже ни разу не посмотрела приветливо на этого дурака с отшибленными мозгами. Кем он ее считает, дармовой шлюхой, что ли?
На лестничной площадке она помедлила, прежде чем отправиться выше, на третий этаж. В номерах у Кацев, Мазериков и Колетт горел свет, но все другие окна, видные ей, были темными. Она попыталась заглянуть выше, на третий этаж, но стена не позволяла. Оставалось надеяться, что Вера не дожидается ее.
Ей не хотелось, чтобы сестра придиралась к ней из-за того, что она гуляла так поздно. Вера непременно сказала бы, что Руби слишком молода.
Потом, была еще одна проблема. Она до сих пор не знала, как ей быть, если мистер и миссис Фабер будут настаивать на встрече с ее сестрой и свояком. С Томом все в порядке. Он не строит из себя кого-то. Но если Вера начнет важничать, а потом поковыряется в носу, или почешется, или кашлянет перед мамой Уолли, она умрет. Она ляжет прямо на месте и умрет.
Она поднялась по лестнице на третий этаж. В гостиной свет не горел, но окно кухоньки светилось. Она сделала глубокий вдох и выдохнула, потом открыла дверь своим ключом и прошла в кухоньку, чтобы разом с этим покончить.
Вера в ночной рубашке пила воду.
— Ага. Наконец-то. Я уж думала, не дождусь. Ну, как прошла вечеринка?
Руби хотела было спросить, какая вечеринка, но вовремя спохватилась.
— Замечательно, — сказала она, снимая перчатки.
— Допоздна гуляли, да?
— Да, допоздна.
— Чем занимались?
— Ну, сидели, разговаривали, играли и танцевали. Сама понимаешь. Детские забавы.
— Дом у них красивый?
— Очень красивый.
— С кем ты ходила?
— С мальчиком из школы. А что?
— Я просто поинтересовалась. Ты не написала в своей записке. С тем самым мальчиком, с которым ты на этой неделе каждый вечер встречалась?
— Да.
— Как, ты говорила, его зовут?
— Уолли.
— Ну да, конечно. Уолли. По дороге домой вы останавливали машину?
— Да.
— И что было?
— Ничего. Просто я разрешила ему несколько раз себя поцеловать. Приходится разрешать им это делать, а то ребята никуда не будут тебя водить.
— Я знаю, — сказала Вера. — Хочешь — верь, хочешь — нет, но я тоже ходила на свидания. Но ты не занималась с ним ничем плохим, нет, Руби?
— Нет.
Вера зевнула и почесалась там, где у нее зудело.
— Это хорошо. Ты знаешь, что я тебе всегда говорила.
— Да, — сказала Руби. — Я знаю. Можно я сейчас пойду спать, Вера?
— Кто тебя держит? Том уже полчаса как спит.
— Тогда спокойной ночи.
— Спокойной ночи, детка.
Руби зашла в свою комнату, сняла шифоновый шарф и положила его в выдвижной ящик вместе с перчатками, потом достала из стенного шкафа ночную рубашку и халат и подумала:
«О Боже мой, опять начинается», когда Вера зашла следом за ней в комнату и присела на краешек ее кровати.
— Я ведь собралась кое-что тебе рассказать, — сказала ее сестра. — Ты такое пропустила, детка!
Руби распустила волосы и расчесала их.
— Что я пропустила?
— Волнующее событие.
— Где?
— Прямо здесь. Ты знаешь миссис Мазерик?
— Конечно.
— Ну так вот, она ушла отсюда около часа дня, и с тех пор никто ее не видел.
Руби искренне забеспокоилась:
— Да что ты!
— Ну да, — сказала Вера. — Поначалу все они только беспокоились. Но когда вернулись мы с Томом, примерно полчаса назад, они подключили к ее поискам мистера Мортона и полицию. Поначалу я думала, что, может быть, какие-нибудь хулиганы затащили ее в машину. Ты ведь знаешь, в газете то и дело пишут о таких вещах.
— Я знаю.
— Вот почему я волновалась, пока тебя не было. Но чем дольше ее не было, тем сильнее были мои подозрения — а что, если у нее завелся дружок и они где-нибудь заночевали? Либо так, либо она сбежала с каким-нибудь парнем.
Руби застегнула резиновую ленту на своем конском хвосте:
— Ах, Вера. Прошу тебя. Нехорошо говорить такие вещи.
Вера стояла на своем:
— Может быть, и нет. Но ты ведь знаешь, что за народ эти иностранцы. Они только об этом и думают. Возможно, она ничуть не лучше Ромеро. А вот тебе еще событие. Ты бы видела мексиканскую шлюху, которую он сегодня вечером привел к себе домой. В такой респектабельный дом, как этот. И с ней — ребенка лет шести И у него хватило наглости представить их мне. «Миссис Уайли, моя жена и сын. Алисия, миссис Уайли». Как я только сдержалась!…