— Тересу? Еще бы, конечно, помню! Кстати, сюда несколько месяцев назад приходил уже какой-то вынюхиватель и…
Колльберг внимательно, до последнего слова прочитал все рапорты, затратив на это всю неделю. Вечером в четверг восемнадцатого декабря он прочитал последнюю страничку.
«В протоколах нет никаких недосмотров, — думал Колльберг. — Никакой оборванной нити. Но утром я все равно составлю список всех, кого допрашивали в связи с делом Тересы. Потом посмотрим, кто из них еще жив и что он делает».
* * *
Минул месяц с момента, когда прогремели шестьдесят семь выстрелов в автобусе на Норра Сташунсгатан, а убийца девяти человек все еще был на свободе.
Начальство государственной полиции, пресса и общественность были не единственные, у кого лопалось терпение. Была еще одна категория людей, которая хотела, чтобы полиция как можно быстрее поймала виновного. Эту категорию составляли люди, которых называют «дном». Ибо пока полиция была на страже, лучше было притаиться. Во всем Стокгольме не было ни единого вора, мошенника, грабителя, укрывателя краденого, спекулянта или сутенера, который не хотел бы, чтобы полиция быстрее поймала убийцу и вновь взялась за демонстрантов против войны во Вьетнаме, — тогда сами они могли бы перейти к своей обычной работе.
Рённ искал обрывки загадки, что называлась Нильсом Эриком Ёранссоном, и услужливость «дна» облегчала ему поиски.
Вечером тринадцатого декабря на барке около южного берега озера Мелерен он встретился с девушкой, которая накануне пообещала свести его с Сюне Бьёрком, когда-то пустившим Ёранссона на несколько недель к себе жить.
— Я с вами не пойду, — сказала девушка. — Но я договорилась с Сюне, что вы придете.
Она дала Рённу адрес на Тавастгатан и исчезла в направлении Слюссена.
Сюне Бьёрк оказался моложе, чем Рённ себе представлял. Наверное, ему было не больше двадцати пяти лет. Это был довольно приятный на вид парень с русой бородой. Рённ даже задумался, что его могло связывать с намного более старшим и опустившимся Ёранссоном.
Квартира Бьёрка состояла из бедно меблированной комнаты и кухни. Окна выходили на захламленный двор. Рённ сел на единственный стул, а сам Бьёрк примостился на кровати.
— Я слышал, что вас интересует Ниссе Ёранссон, — молвил Бьёрк. — Но, к сожалению, сам о нем мало знаю.
Он наклонился, вытянул из-под кровати бумажную коробку и отдал Рённу:
— Вот это он оставил, когда выбирался отсюда.
Рённ поставил коробку около кресла и спросил:
— Скажите, с какого времени вы знакомы с Ёранссоном, где и как встретились и почему пустили к себе жить?
Бьёрк устроился удобнее, забросил ногу на ногу и ответил:
— Это было так. Я зашел в пивную «У францисканцев». Ниссе оказался соседом по столику. Мы разговорились. Он мне понравился, поэтому, когда пивную закрывали, а Ниссе сказал, что остался без жилья, я привел его сюда. В тот вечер мы крепко выпили, а на следующий день он расщедрился и устроил целый банкет в Сёдергорде. Это было третьего или четвертого сентября, я хорошо не помню.
— Вы заметили, что он наркоман? — спросил Рённ.
— Не сразу. Но как-то утром он вынул шприц, и я все понял. Он, кстати, спросил, не сделать ли мне укол, но я наркотиков не употребляю.
Бьёрк подвернул рукав рубашки. Рённ опытным глазом посмотрел на его вены и убедился, что это правда.
— У вас не очень просторно, — сказал он. — Почему же он так долго здесь жил? Он хоть платил вам?
— Я считал, что Ниссе хороший парень. Денег он мне не давал, но покупал еду, выпивку, все, что было необходимо.
— А откуда он брал деньги?
Бьёрк пожал плечами.
— Не знаю. В конце концов, не мое дело. Но он нигде не работал, это точно.
Рённ посмотрел на руки Бьёрка, черные от грязи, которая въелась в кожу.
— А вы кем работаете?
— Чиню машины, — ответил Бьёрк. — Извините, но я скоро должен встретиться с девушкой, поэтому спрашивайте быстрее.
— Что Ёранссон рассказывал о себе?
— Говорил, что был моряком, хотя, конечно, очень давно. А еще болтали о женщинах. Особенно об одной, с которой он жил, но недавно расстался.
— Когда он отсюда выбрался?
— Восьмого октября. Я помню, потому что тогда были его именины. Он забрал свои манатки, все, кроме этих. Их было немного, все влезло в обычный чемодан. Сказал, что нашел новое жилище, но обещал через несколько дней наведаться. С тех пор я больше его не видел. Он что, в самом деле был в том автобусе?
Рённ кивнул и спросил:
— И вы не знаете, где он потом пребывал?
— Даже не представляю. Он больше не являлся сюда, а я не знал, где его искать. Ко мне часто заходили приятели, но ни одного его знакомого я никогда не видел.
Бьёрк поднялся, подошел к зеркалу, которое висело на стене, и причесался.
— Надо прифрантиться, — сказал он. — Невеста ожидает.
Рённ поднялся, взял коробку и направился к двери.
— Я знаю только одно, — сказал Бьёрк ему вслед. — Последние недели перед уходом от меня Ниссе был словно не в себе.
— А вы не знаете причины?
— Нет, не знаю.
* * *
Вернувшись в свою пустую квартиру, Рённ пошел в кухню и высыпал на стол то, что было в бумажной коробке. Потом начал внимательно осматривать вещи и вновь осторожно укладывать их в коробку.
Пестрая изношенная кепка, измятый галстук, плетеный поясок с медной пряжкой, трубка с обгрызенным чубуком, пара желтых нейлоновых носков, два грязных платочка и смятая голубая поплиновая рубашка.
Рённ уже хотел бросить рубашку в коробку, когда заметил, что из нагрудного кармана выглядывает какая-то бумажка. Это оказался счет из ресторана «Стрела» на семьдесят восемь крон и двадцать пять эре. Он был датирован седьмым октября.
Рённ перевернул листок. С другой стороны шариковой ручкой было написано:
8. Х. бф 3000
морф 500
долг га 100
ДОЛГ МБ 50
ДР П 650
_________
1300
остаток 1700
Рённу показалось, что он узнает руку Ёранссона — он видел образец его письма Белокурой Малин. Эту заметку он себе истолковал так: восьмого октября, в тот день, когда Ёранссон выбрался от Сюне Бьёрка, он, видимо, получил откуда-то три тысячи крон, может, от лица с инициалами «Б. Ф.» Из этих денег он на пятьсот крон купил морфия, выплатил сто пятьдесят крон долга и шестьсот пятьдесят дал какому-то «доктору П». Ему осталась тысяча семьсот крон. А спустя чуть больше месяца его нашли мертвым в автобусе. Тогда в кармане у него оказалось более тысячи восьмисот крон. Следовательно, после восьмого октября он получал еще какие-то деньги. Поступали ли они из того же самого источника, от какого-то «Б. Ф.»?
Рённ посмотрел в свои записи, но ни один из тех, с кем он разговаривал или кого вспоминал в связи с Ёранссоном, не имел таких инициалов.
* * *
Утро в четверг двадцать первого декабря было не очень приятным для полиции. Накануне вечером целая армия полицейских в мундирах и в штатском посреди города в разгаре праздничной истерии затеяла драку с рабочими, которые вышли из Народного дома после митинга в поддержку Национального фронта освобождения Южного Вьетнама. В то хмурое, холодное утро трудно было найти улыбающегося полицейского.
Только Монссону это событие принесло какое-то удовлетворение. Он опрометчиво сказал, что у него нет работы, и его сразу же послали поддерживать порядок. Вначале он прятался в тени вблизи церкви Адольфа Фредрика на Свеавеген, надеясь, что драка так далеко не докатится. Однако полиция наступала со всех сторон, и демонстранты начали приближаться к Монссону. Он быстро отступил вдоль Свеавеген и зашел перекусить в небольшой ресторан. Выходя оттуда, он взял со столика зубочистку. Она была завернута в бумажечку и имела вкус мяты.
Наверное, он единственный из всего корпуса полиции радовался в то хмурое утро, так как уже успел позвонить заведующему складом ресторана и получил адрес поставщика тех зубочисток.
* * *
Эйнар Рённ стоял на ветреной Рингвеген и смотрел на яму в земле, натянутый кусок брезента и дорожные барьеры, расставленные вокруг. В яме не было живой души, чего нельзя было сказать о машине, что стояла метрах в пятнадцати от этого места. Рённ знал четырех человек, что сидели там с термосами, поэтому сказал:
— Привет, ребята.
— Привет, и закрывай за собой дверь. А если это ты вчера на Барнхусгатан треснул моего парня дубинкой по голове, то иди к чертовой матери.
— Нет, не я, — ответил Рённ. — Я сидел дома и смотрел телевизор.
— Тогда садись. Хочешь кофе?
— Да, выпил бы.
Через минуту его спросили:
— Ты пришел по какому-то делу?
— Да. Шверин родился в Америке. Это замечалось в его речи?
— Еще бы! Он часто запинался, а когда бывал пьян, то вставлял английские словечки.
— Когда бывал пьян?
— Да. Или когда сердился.
Сидя в автобусе по пути на Кунгсхольмсгатан, Рённ напряженно размышлял. Потом немного посидел за своим столом. Затем зашел в соседнюю комнату и спросил:
— Ребята, как будет по-английски: «Я его не узнал»?
— Didn't recognize him, — ответил Колльберг, не поднимая головы от своих бумаг.
— Я знал, что был прав, — сказал Рённ и вышел.
— Он уже совсем дошел до точки, — заметил Гюнвальд Ларссон.
— Постой, — сказал Мартин Бек. — Кажется, у него блеснула какая-то мысль.
Он поднялся и пошел в кабинет Рённа, но того уже там не было.
* * *
Через полчаса Рённ вновь открыл дверцу машины на Рингвеген. Товарищи Шверина продолжали сидеть там, где он их оставил. В яме на дороге с тех пор, наверное, еще не побывала ни одна лопата.
— Черт возьми, как я испугался, — сказал один из рабочих. — Думал, что это Ульссон.
— Ульссон?
— Да, или Ольссон, как, бывало, говорил Альф.
* * *
Рённ доложил о результатах своих наблюдений только утром за два дня до сочельника.
Мартин Бек выключил магнитофон и сказал:
— Следовательно, ты считаешь, что запись звучит так. Ты спрашиваешь: «Кто стрелял?» И он отвечает по-английски: «Didn't recognize him».
— Да.
— А потом ты спрашиваешь: «Как он выглядел?» И Шверин отвечает: «Сом[1] Ульссон».
— Да, и после этого умирает.
— Отлично, Эйнар, — молвил Мартин Бек.
— А кто, черт побери, этот Ульссон? — спросил Гюнвальд Ларссон.
— Контролер. Ездит по тем местам, где чинят дороги, и смотрит, не бездельничают ли рабочие.
— Ну и как он выглядит?
— Он ждет в моем кабинете, — скромно ответил Рённ.
Мартин Бек и Гюнвальд Ларссон пошли взглянуть на Ульссона. Гюнвальд Ларссон смотрел каких-то десять секунд.
— Ага! — сказал он и сразу же вышел.
Ульссон растерянно посмотрел ему вслед.
Мартин Бек стоял с полминуты. Наконец он сказал:
— Думаю, ты собрал все данные?
— Конечно, — ответил Рённ.
— Ну тогда благодарю, господин Ульссон, — сказал Мартин Бек и тоже вышел.
Ульссон еще сильнее удивился.
Когда Мартин Бек возвратился со второго завтрака, во время которого он с трудом выпил стакан молока, чашку кофе и съел два кусочка сыра, на его столе лежал лист бумаги с лапидарным заголовком: «Ульссон».
1. Карл Андерссон, 63 года, Стокгольм. Хёгалидский приют.
2. Ингвар Бенгтссон, 43 года, журналист, Стокгольм.
3. Рюне Бенгтссон, 56 лет, директор фирмы, Стокеунд.
4. Ян Карлссон, 46 лет, торговец поношенными вещами, Упландс Весбю.
5. Уве Эрикссон, 47 лет, автомеханик, Бандхаген.
6. Вальтер Эрикссон, 69 лет, в прошл. портовый грузчик, Стокгольм, Хёгалидский приют.
7. Бьёрн Форсберг, 48 лет, предприниматель, Стоксунд.
8. Бенгт Фредрикссон, 56 лет, художник, Стокгольм.
9. Бу Фростенссон, 66 лет, актер, Стокгольм.
10. Юхан Гран, 52 года, официант, Сольна.
11. Кеннет Карлссон, 31 год, шофер, Шелбю.
12. Леннарт Линдгрен, 82 года, в прошл. директор банка, Лидингё.
13. Курт Ульссон, 59 лет, директор конторы, Сальтшебаден.
14. Вильгельм Русберг, 71 год, без профессии, Стокгольм.
15. Рагнар Виклунд, 60 лет, майор, Ваксхольм.
16. Бенгт Вальберг, 38 лет, скупщик, Стокгольм.
17. Ханс Венстрём, 76 лет, в прошл. продавец рыбы, Сольна.
Колльберг смотрел список и вздыхал. Тереса Камарайо была связана со всеми социальными слоями и людьми разных поколений.
Колльберг положил листок Меландеру на стол и сказал:
— Ты все помнишь. Когда будешь иметь время, просмотри этот список, может, вспомнишь что-нибудь.
Меландер бросил взгляд на лист и согласно кивнул.
* * *
Настал сочельник.
Мартин Бек получил праздничный подарок, который не развеселил его, как надеялась дочь.
Леннарт Колльберг получил праздничный подарок, который довел его жену до слез.
Оба они решили не думать ни об Оке Стенстрёме, ни о Тересе Камарайо, и обоим это не удалось.
* * *
Мартин Бек проснулся рано, однако остался лежать в кровати, читая книжку до тех пор, пока в своих комнатах зашевелились другие члены семьи. Затем он встал, надел защитного цвета брюки и шерстяную рубашку. Жена, которая считала, что на сочельник надо одеться по-праздничному, увидев его, изумленно свела брови, но ничего не сказала.