— А кто теперь уверен? — сказал Колльберг.
— Я не знал такого чувства, — молвил Нурдин. — По крайней мере, дома, но здесь, наверное, и я скоро начну бояться. Есть для меня какое-либо поручение?
— Мы получили информацию о неопознанном мужчине в автобусе, — сказал Меландер. — От одной женщины в Хегерстене. Она сказала по телефону, что рядом с ее домом есть гараж, где собираются иностранцы. Они там частенько, как она выразилась, «дерут глотку». И больше всех шумел один невысокий чернявый мужчина лет тридцати пяти. Описание его одежды похоже на то, что ходило в газетах. А с некоторого времени его там не видно.
— Можно найти тысячи людей, одетых так, как тот мужчина, — скептически молвил Нурдин.
— Да, — согласился Меландер. — На девяносто девять процентов можно быть уверенным, что эта информация ничего нам не даст. Но поскольку другой работы для тебя нет, то…
Он не договорил, нацарапал в блокноте фамилию и адрес информаторши и вырвал листок. Зазвонил телефон.
— На, — сказал он, протягивая листок и одновременно беря трубку.
— О'кей, — сказал Нурдин. — Еду. Машина есть?
— Есть, но, учитывая уличное движение и плохую дорогу, лучше добираться общественным транспортом. Садись на автобус номер двадцать три и следуй в южном направлении. Слезешь на остановке Аксельсберг.
— Мама родная, — сказал Нурдин и вышел.
— Он сегодня работает без особого вдохновения, — сказал Колльберг. Почему мы не разрешим этим парням уехать домой?
— Потому что они здесь для того, чтобы принимать участие в самой напряженной охоте на человека, которая когда-либо происходила в нашей стране, — сказал Мартин Бек.
— Ого! — заметил Колльберг.
— Я лишь цитирую министра юстиции, — сказал Мартин Бек невинно. — Наши острые и светлые умы (министр, разумеется, намекал на Монссона и Нурдина) работают вовсю, чтобы изловить душевнобольного массового убийцу, обезвредить которого — первостепенное дело и для общества, и для отдельного человека.
— Когда он это сказал?
— Первый раз семнадцать дней назад. А последний раз — вчера. Но вчера он получил лишь четыре строчки на двадцать второй странице газеты. Ему можно посочувствовать. Ведь в следующем году выборы.
Меландер закончил телефонный разговор и, еще держа в руках трубку, спросил:
— А не пора ли нам отбросить версию о сумасшедшем убийце?
Прошло четверть минуты, прежде чем Колльберг ответил:
— Да, давно пора. И пора запереть дверь и отключить телефон.
— Гюнвальд здесь? — спросил Мартин Бек.
— Да. Господин Ларссон сидит в своем кабинете и ковыряет в зубах ножом для бумаги, — ответил Меландер.
— Скажи, чтобы все телефонные звонки переключали на него, — велел Мартин Бек.
— И одновременно попроси, чтоб нам принесли чего-нибудь поесть, сказал Колльберг. — Мне три венские булочки и чашку кофе.
Через десять минут принесли кофе, и Колльберг запер дверь.
Они сели к столу. Колльберг прихлебывал кофе и жевал булочку.
— Таким образом, — начал он, — рабочая гипотеза звучит приблизительно так: какой-то мужчина, вооруженный автоматом типа «Суоми-37», убил девять человек в автобусе. Никакой связи между теми девятью людьми нет, они просто вместе ехали.
— У того, кто стрелял, был какой-то мотив, — сказал Мартин Бек.
— Да, — согласился Колльберг и взял вторую булочку. — Но у него не было причины убивать всех людей, случайно оказавшихся вместе в автобусе. Значит, он имел намерение убить одного.
— Убийство тщательно продумано, — молвил Мартин Бек.
— Одного из девяти, — сказал Колльберг. — Но кого? Список у тебя, Фредрик? Повторим его еще разок?
Мартин Бек кивнул. Далее разговор происходил в форме диалога между Колльбергом и Меландером.
— Густав Бенгтссон, — начал Меландер, — водитель. Его присутствие в автобусе можно считать мотивированным.
— Безусловно.
— Он как будто жил вполне нормальной жизнью. Удачно женился. Никогда не судился. Всегда добросовестно относился к своей работе. Мы допросили нескольких друзей его семьи. Они сказали, что он был порядочным и надежным человеком. Принадлежал к обществу трезвенников. Ему было сорок восемь лет. Родился он здесь, в Стокгольме.
— Врагов? Не имел. Денег? Не имел. Причин для лишения его жизни? Не было. Далее.
— Я не буду придерживаться нумерации Рённа, — сказал Меландер. — Итак, Хильдур Йоханссон, вдова, шестьдесят восемь лет. Она ехала от дочери домой. Родилась в Эдсбру. Жила одна, на свою пенсию. Больше о ней, наверное, нечего сказать.
— Нет, есть. Она, видимо, села на Уденгатан, и никто, кроме дочери и зятя, не знал, что она будет ехать именно тем маршрутом и именно в то время. Давай далее.
— Юхан Чельстрём, пятьдесят два года, родился в Вестеросе, механик в автомобильной мастерской. Он задержался после окончания рабочего дня и как раз ехал домой, здесь все ясно. С женою жил хорошо. Больше всего его интересовали машины и дача. Не судился. Зарабатывал прилично, но не так уж много. Те, кто его знает, говорили, что он, наверное, ехал в метро с Эстермальмсторга до Центральной, а там пересел на автобус. Его шеф говорит, что он был способным механиком и хорошим работником. А коллеги что…
— …Что он издевался над теми, кто был ему подчинен, и подхалимничал перед шефом. Я был в мастерской. Далее.
— Альфонс Шверин, сорок три года, родился в Миннеаполисе, в США, в шведско-американской семье. Приехал в Швецию сразу после войны и остался здесь. Владел небольшой фирмой, но десять лет назад обанкротился. Пил. Дважды сидел за управление машиной в пьяном виде. Последнее время работал в дорожной конторе. В тот вечер он был в ресторане на Брюггаргатан и оттуда ехал домой. Был не очень пьян. Из ресторана он, видимо, пошел на остановку около Васагатан. Холост, в Швеции родственников нет. Товарищи на работе его любили. Говорят, что он был веселым и компанейским.
— Он видел того, кто стрелял, и сказал что-то невнятное Рённу перед тем, как умер. Есть ли какой-нибудь ответ экспертов относительно той магнитофонной ленты?
— Нет. Следующий Мухаммед Бусси, алжирец, работник ресторана, тридцать шесть лет, родился в городе, названия которого нельзя выговорить. В Швеции жил шесть лет. Не интересовался и не занимался политикой. Те, кто его знал, говорят, что он был робким и скрытным. Он кончил работу в половине одиннадцатого и возвращался домой. Был порядочным, но скучным и нудным.
— Ты вроде сам себя описываешь.
— Медсестра Бритт Даниельссон, родилась в тысяча девятьсот сороковом году в Эслёве. Сидела рядом со Стенстрёмом, но ничто не свидетельствует о том, что они были знакомы. Врач, с которым она дружила, в ту ночь дежурил в больнице. Она, наверное, села на Уденгатан, как и вдова Йоханссон, и ехала домой. Конечно, мы не знаем точно, не была ли она вместе со Стенстрёмом.
— Никаких шансов, — Колльберг покачал головой. — Чего ради он возился бы с этой бледной крошкой. У него дома было нечто получше.
— Дальше идет Ассарссон. Внешне чистенький, но не такой уж безупречный внутри. Очень подозрительная личность. В начале пятидесятых годов дважды был под судом за мошенничество с налогами и один раз за оскорбление чести. Все три раза сидел в тюрьме. У Ассарссона было много денег. Он был бесцеремонен в своих делах и во всем остальном тоже. Много людей имели причины не любить его. Но одно не вызывает сомнения: его присутствие в автобусе полностью оправдано. Он возвращался с какого-то собрания на Нарвавеген и ехал к своей любовнице, которая живет на Карлбергсвеген и работает в его конторе. Он звонил ей и предупредил, что приедет. Ассарссон родился в Гётеборге, а в автобус сел около Юргордсбру.
— Весьма благодарен. Так начиналась бы моя книга: «Он родился в Гётеборге, а в автобус сел около Юргордсбру». Чудесно.
— Время во всех случаях сходится, — невозмутимо продолжал Меландер.
В разговор впервые включился Мартин Бек.
— Следовательно, остается Стенстрём и тот, неопознанный.
— Да, — сказал Меландер. — О Стенстрёме мы знаем, что он ехал из Юргордена, и это довольно странно. И что он был вооружен. О неопознанном знаем, что он был наркоман и что ему было более тридцати лет. И это все.
— А присутствие всех других в автобусе мотивировано, — сказал Мартин Бек.
— Да.
— Настало время вновь поставить классический вопрос: что делал Стенстрём в автобусе? — сказал Колльберг.
— Нужно еще раз поговорить с его девушкой. Но я думаю, что гипотезу о встрече с любовницей, если дело идет о Стенстрёме, можно не принимать во внимание, — сказал Мартин Бек. — Следовательно, главный вопрос: что делал Стенстрём в автобусе?
Его тут же забросали встречными вопросами:
— А что делал в автобусе неопознанный?
— Пока что не будем касаться неопознанного.
— Почему? Его присутствие в автобусе так же достойно внимания, как и присутствие Стенстрёма. А кроме того, мы не знаем, кто он и куда ехал.
— Наверное, просто ехал автобусом.
— Просто ехал автобусом?
— Да. Много бездомных так делают. За одну крону можно проехать туда и назад. И убить часа два.
— В метро теплее, — сказал Колльберг. — К тому же там можно ездить сколько угодно, если не выходить на станциях наверх, а просто пересаживаться с поезда на поезд. — Да, но…
— Ты забываешь еще одну важную вещь. У неопознанного денег было больше, чем у других пассажиров автобуса.
— Это, кстати, свидетельствует о том, что убийство не преследовало цели ограбления, — сказал Меландер.
— И в той части города, — прибавил Мартин Бек, — как ты сам сказал, полно всяких тайных притонов и подозрительных пансионатов. Может, он жил в одном из них. Нет, вернемся к главному вопросу: что делал Стенстрём в автобусе?
С минуту продолжалось молчание. В комнате рядом звонили телефоны. Время от времени были слышны голоса Гюнвальда Ларссона и Рённа. Наконец, Меландер спросил:
— А что умел делать Стенстрём?
Все трое знали ответ на этот вопрос.
— Стенстрём умел выслеживать, — молвил Меландер.
— Да, — сказал Мартин Бек. — Это он умел. Находчиво и неотступно. Мог тенью ходить за кем-нибудь целыми неделями.
Колльберг почесал затылок и сказал:
— Помню, как четыре года назад он довел до сумасшествия убийцу с судна, плавающего по Гёта-каналу.
— Он его просто затравил, — прибавил Мартин Бек. — Он уже тогда умел наблюдать. А потом еще усовершенствовал свой метод.
Колльберг вдруг оживился.
— Кстати, ты спрашивал у Хаммара, что именно делал Стенстрём летом, когда мы все взялись за нераскрытые старые дела?
— Спрашивал, но без толку, — ответил Мартин Бек. — Хаммар предложил ему несколько дел, каких именно, уже не помнит, но они ни на одном не остановились.
Наступила тишина, и ее вновь нарушил Меландер:
— Ну и к чему же мы пришли?
— Я и сам хорошо не знаю, — ответил Мартин Бек.
— Извините, — сказал Меландер и ушел.
Когда он закрыл за собой дверь, Колльберг посмотрел на Мартина Бека и спросил:
— Кто пойдет к Осе Турелль?
— Ты. Туда надо идти одному, и ты из всех нас наиболее подходишь для этого дела.
Колльберг промолчал.
— Ты не хочешь?
— Не хочу. Но пойду.
— Сегодня вечером?
— Я должен еще уладить одно дело. На Вестберге. Позвони ей и скажи, что я приду где-то в половине восьмого.
* * *
Перед одним из домов на Клуббаккен стоял облепленный снегом человек и при скупом свете уличного фонаря пытался разобрать расплывшиеся буквы на мокром клочке бумаги. Затем решительно подошел к двери и позвонил. Ожидая, пока ему откроют, он снял шляпу и стряхнул с нее снег.
Дверь приоткрылась, и оттуда выглянула пожилая женщина в халате и фартуке; руки ее были в муке.
— Полиция, — хрипло сказал мужчина. — Старший следователь Нурдин.
— У вас есть удостоверение? — недоверчиво спросила женщина.
Мужчина переложил шляпу в левую руку и начал расстегивать пальто и пиджак. Наконец вынул бумажник и показал удостоверение.
Женщина с тревогой следила за его движениями, словно боялась, что он вытащит из кармана бомбу или пистолет.
Нурдин держал удостоверение в руке, и женщина читала его сквозь узкую щель приоткрытой двери.
Снег падал Нурдину на голову и таял на лысине. Ему было неудобно стоять с удостоверением в одной руке и шляпой в другой. Конечно, шляпу можно было надеть на голову, но Нурдин считал это невежливым. «У меня на родине, — подумал он, — любого гостя не держат на пороге, а непременно приглашают на кухню, усаживают около плиты и угощают чашечкой кофе. Хороший обычай! Но, наверное, не для больших городов».
— Это вы звонили в полицию о каком-то мужчине в гараже, не так ли? — наконец спросил он.
— Мне очень неприятно, что я вас побеспокоила…
— Отчего же, мы благодарны вам.
Женщина обернулась и посмотрела в глубь коридора. Наверное, беспокоилась о печенье в духовке. Затем чуть шире приоткрыла дверь и указала рукой куда-то за спину Нурдину.
— Гараж вон там.
Нурдин посмотрел туда, куда показывала женщина, и сказал:
— Я ничего не вижу.
— Его видно со второго этажа.
— А тот мужчина?
— Он был какой-то чудной. А теперь уже недели две его нет. Такой небольшой, чернявый.
— Вы все время смотрите, что делается в гараже?
— Да… из окна спальни… — Женщина вдруг покраснела. — Гараж держит какой-то иностранец. Там слоняется много подозрительных людей. Поэтому интересно знать…
— А что было чудного в том невысоком чернявом мужчине?
— Ну… Он смеялся.
— Смеялся?
— Да. Очень громко.
— Вы не знаете, есть ли кто сейчас в гараже?
— Недавно там горел свет. Когда я была наверху и выглядывала в окно.
Нурдин вздохнул и надел шляпу.
— Ну я пойду туда и расспрошу, — сказал он. — Благодарю вас.
Женщина еще немного приоткрыла дверь, пристально посмотрела на Нурдина и с жадностью спросила:
— А будет ли мне какое-то вознаграждение?
— За что? Ну…
— До свидания.
Нурдин побрел по снегу в указанном направлении. Женщина сразу заперла дверь и, вероятно, мгновенно бросилась наверх, к окну.
Гараж был небольшим строением из асбестовых плит, покрытых гофрированным железом. В него могли вместиться самое большее две машины.
Нурдин открыл одну половинку дверей и зашел внутрь.
Там стояла зеленая «шкода» выпуска 1959 года. Под машиной неподвижно лежал на спине какой-то мужчина. Видны были только его ноги в синих брюках.
«Мертвый», — подумал Нурдин и похолодел. Он подошел к машине и толкнул мужчину ногой.
Тот вздрогнул, словно от электрического тока, вылез из-под машины и поднялся.
— Полиция, — сказал Нурдин.
— Мои документы в порядке.
Мужчине было лет тридцать. Он был стройный, кареглазый, кудрявый, с холеными бакенбардами.
— Ты итальянец? — спросил Нурдин, который не различал никаких иностранных акцентов, кроме финского.
— Нет, швейцарец.
— Ты хорошо говоришь по-шведски.
— Я живу здесь шесть лет. Какое у вас дело?
— Мы хотим связаться с одним твоим товарищем.
— С которым?
— Мы не знаем его имени. — Нурдин присмотрелся к швейцарцу и прибавил: — Он ниже тебя, но немного полнее. У него темные длинные волосы, карие глаза. Ему лет тридцать пять.
Мужчина покачал головой.
— У меня нет такого товарища. Я не имею порядочно знакомых.
— Много знакомых, — дружелюбно поправил его Нурдин.
— Да, не имею много знакомых.
— Однако я слыхал, что здесь бывает много людей.
— Приезжают ребята с машинами, если что-то сломается. — Он немного подумал и пояснил: — Я механик. Работаю в мастерской на Рингвеген. Все немцы и австрийцы в Стокгольме знают, что я имею здесь гараж. Поэтому по вечерам и приезжают, чтобы чинил их машины даром. Некоторых я впервые вижу. Правда, последние дня два никого не было. Знают, что сейчас вожусь вот с нею. — Он показал замасленным пальцем на машину и прибавил: — Хочу закончить до праздников, чтобы поехать домой, к родителям.