Антон Дубинин
«Ступайте в Арморику, иначе Малую Британию, и только попробуйте возгласить на рынках и в деревнях ее, что Артур, бритт, умер, как и все смертные — увидите сами, сколь верным было пророчество Мерлина, что кончина Артура будет сомнительной.
Вы едва ли останетесь невредимы, ибо слушатели обрушат на вас град камней и проклятий.»
Ален де ль`Иль, середина XII века.
…Любовь небесная срамится,
Разбрызгивая здесь и там
В зловонном прахе свой бальзам,
Цветет на самом скверном месте,
И ей позор милее чести.
Кретьен де Труа, «Ивэйн»
Глава 1. Прозрел и сказал…
Хоть имя он свое не знал —
Но тут прозрел он и сказал,
Что наречен был Персевалем.
Правдиво ли уста сказали,
И сам не ведал он сперва —
Но правдой были те слова.
(Кретьен де Труа, «Персеваль».)
…
1
…- Я забочусь о твоем будущем, Ален.
— Да, мессир.
Он переминался с ноги на ногу, как всегда лицом к лицу с грозным графом чувствуя себя неловко. Старик Тибо оперся руками о столешницу, слегка усмехнулся в усы.
— Ну, что ты съежился, как будто я тебя в темницу хочу засадить? Ты же, в конце концов, рыцарь (граф опять усмехнулся — эта история его в равной степени злила и забавляла), сарацинов в глаза видал и все такое… А жить ты будешь не бедно, денег я тебе дам. Только смотри, — Тибо сдвинул брови, широкие, как у его сына, но не черные, а рыжеватые. — Смотри, если вместо учебы будешь их на что другое тратить!.. Ты меня знаешь…
— Да, мессир.
— А парень ты умный, думаю, все у тебя получится. Найдешь себе славного наставника, а то и к двум-трем походишь. Лет через семь — или сколько их там надобно — вернешься ученый, вот тогда посмотрим, на что ты годен. А то эти клирики задрали уже, неужели не может граф иметь хорошего секретаря без тонзуры, который полы рясой не метет и про грехи не заливается? А заодно и не тянет в карманы все, что плохо лежит… Ты человек надежный, тебя я давно знаю. Как ты насчет этого думаешь?
— Да, мессир.
— Ну, вот и отлично. На этой неделе и поедешь. Дам тебе хороший эскорт, какого бы и мой сын…хм, и дворянин бы не постеснялся. Париж — град великий, город словесности, тебе должно понравиться. Жеан проследит, чтобы ты снял себе недурное жилье. Не в этих тухлых школах, где сплошь плешивые монахи — в городе, как достойный юноша. Содержание буду тебе посылать раз в год, с человеком. Вроде, все обговорили?
— Да, мессир.
— И еще одно. Ты, я надеюсь, понял насчет того, что в Париже — никаких мечей, никаких шпор и всего такого прочего?.. Живи потише, и все с тобою тогда будет весьма неплохо. Позорить тебя я не хочу, да и не заслужил ты позора, — добавил граф, косясь на своего сына Анри, с мрачным видом смотревшего в кубок, — но ты, опять повторю, парень умный, сам понимаешь, что тут к чему. В общем, смотри у меня, клянусь костьми святого Тибо…
— Да, мессир.
— Ну, ступай тогда, если хочешь. А ты, Анри, пока не уходи. Посиди со стариком до обеда, расскажи еще пару баек про свой Поход. Правда ли, что турки перед битвою плюют на крест да кажут на восток голый зад?
…Нет, неправда, хотел сказать Ален, да не решился. Он просто поклонился графу и его сыну и пошел прочь — в новую свою комнатку недалеко от сеньоровой спальни, ту, которой ему предстояло так недолго владеть. Дело в том, что старик Тибо уготовал ему славное будущее — не далее чем через неделю Ален отправлялся в Париж, на
Короче, графу понадобился секретарь, знающий толк в законах, чтобы разбираться в его многочисленных тяжбах. А идея монастырской школы честолюбивого Тибо не вдохновляла — нет, ему понадобилось самое лучшее, что только он мог измыслить. Все решалось само собой — ученый секретарь, он уже не просто слуга, и двойственное положение мальчишки наконец-то прояснится. И никаких рыцарей, будто никто никого никуда не посвящал… Просто велеть ему не надевать шпор, а там пусть живет, как получится. Да лет за десять обученья все уже давно забудут эту историю — там ведь лет десять учатся, или все-таки меньше, в Париже-то?.. И де Мо перестанет коситься, если сам не помрет к тому времени — а то мало ли, что ему в голову взбредет, всегда отличался склочным характером, может и рассказать кому не следует… Тем более что возмущенье несчастного старика по поводу этого дурацкого посвященья было сначала очень велико, — и дело ничуть не улучшилось тем, что Анри, горячая голова, едва не подрался с ним на пиру, устроенном по поводу возвращенья. Хорошо еще, тогда мальчишка Ален куда-то задевался, пропал года на полтора — вместе со своим рыцарским званием… Потом объявился невесть откуда, тихонький, незаметный, конечно — однако кто знает, как оно дальше пойдет?.. Вот опять шепотки поползли…
Тибо был достаточно умудрен опытом и знал, что вражда людская сможет и малую искорку раздуть в огонь смуты. Удалить парня, удалить. Подальше, и употребить его с пользой. Эта голова нам еще послужит. А то, что Анри возмущается — это ничего. Поворчит и забудет. С детства он такой — не любит, чтобы ему перечили… Но что ж поделаешь, иногда надо применять суровость и к собственному обожаемому наследнику. В конце концов, кто здесь граф?..
А тяжелый нрав Тибо слишком многие знали на своей шкуре. Последствия некоторых поступков графа, коим этот самый нрав был причиною, сказались даже на шкуре Алена, хотя он того и не знал. По этому самому поводу он однажды едва не лишился собственного носа — тогда, на дороге, после долгой беседы с четверыми рутьерами — и приобрел ломаную походку и боль в стопе — иногда перед дождем. Бывали, бывали у Тибо резкие перемены настроения. И когда взгляд у отца становился
2
Жеан постарался на славу. Он снял для графского любимчика в самом деле хорошую комнату, подробно расспросив окрестных кабатчиков и каких-то внезапно заведшихся у него ценных знакомых, кому из горожан тут можно доверять, и выбрал домовладельца совсем уж безукоризненного. Это оказался приятный на вид дядька средних лет, с висящими вниз желтыми усами, дом которого стоял очень удобно — на улице Гарланд, недалеко от церкви Сен-Жюльен-ле-Повр, а неподалеку имеется еще одна очень недурственная монастырская школа при Сен-Виктор… Дом был хороший, небольшой, хоть и трехэтажный, и такой весь собранный, плотненький — должно быть, зимою хорошо прогревается. Сейчас-то была осень, ранняя, теплая, но о зиме думай летом, а то до весны не доживешь!.. Хозяин дома, мастер цеха образов, звался Ожье Имажье, в чем не было совершенно ничего удивительного. Мастерская его в первом этаже и располагалась, в той половине, куда Ожье чужаков не пускал; но Ален, из любопытства впавший в грех подглядывания (или это не грех? По крайней мере, в списке смертных грехов не значится…) разглядел через щелку недвижную толпу будто бы людей — нет, деревянных и каменных статуй, часть из которых была уже крашена, часть — нет, и сурово поглядывала пустыми белками в сторону обнаглевшего чужака. Также в доме мастера Ожье жило два подмастерья и несколько слуг, и одна прачка по имени Вероника, суровая тетенька, похожая на графскую кормилицу. Жены и детей у мастера не имелось, только пара братьев, тоже, как и он, имажье, а свободные комнаты он издавна сдавал школярам — тем из них, что не из бедных. В настоящее время кроме Алена у него проживала еще одна личность, имеющая отношение к мудрости, но несомненно куда более почтенная: умеренно известный магистр диалектики по имени Пьер-Бенуа де Сен-Тьерри, хвалившийся тем, что учился у одних наставников с ТомА Бекетом, архиепископом Кентерберийским, который в бытность свою школяром был «славный парень, хоть и англичанишка…»